В объятиях Кали
Шрифт:
Римо видел, как лыжники, чтобы выполнить поворот, переносили тяжесть тела на край лыж, те, что поопытнее, делали это более умело, зная, что если надавить посильнее на края несущихся вниз лыж, те резко повернут в сторону. А что бы они сделали, — подумал Римо, — если бы выполнили все необходимое, а лыжи, тем не менее, не повиновались бы им? Такое он пережил с безумцами на “Джаст Фолкс”. Все, чему его учили, то, что вошло в его плоть и кровь, вдруг стало совершенно не нужно. Как если бы он жал на край лыж, а те несли бы его вбок.
Римо остановился, чтобы получше поразмышлять
Почему в этот раз все было иначе? Что помешало ему убить белокурую дурочку и покончить с этой группой убийц?
Ответа он не знал, но чувствовал, что там, неподалеку от аэропорта “Ралей-Дарэм”, поступил правильно. Что-то говорило ему, что пользы от этого не было бы. Она действительно возлюбила смерть. И те двое убитых юношей тоже. Все они возлюбили смерть. Но что-то внутри Римо протестовало, он понимал, что не может даровать им в смерти то, чего они жаждали. Какой-то инстинкт, смутное предчувствие останавливали его. Но что это было, он не знал.
Римо шел по склону, мимо знаков, предупреждающих о снежных заносах, и неотмеченных спусков. Шел в легкой куртке, но и она была лишней. Температура воздуха опустилась довольно низко, однако он не ощущал холода как некоторое неудобство, просто мороз автоматически заставлял его вырабатывать собственное тепло. Этому каждый мог научиться при умелой тренировке. Ведь не одеяло же согревает человека, оно только помогает сберечь тепло. Сам Римо не нуждался в одеяле. Роль одеяла выполняла его кожа, и он пользовался ею, как делали прежде все люди, пока не изобрели одежду.
Римо так объяснял себе систему Синанджу: она собирала воедино все забытые человеком животные свойства, те силы, которые он оставил втуне; умение добиться возврата качеств, утраченных человеком за долгую историю его развития, было главным завоеванием древнего Дома Синанджу, что существовал в деревушке на западном побережье Корейского залива.
Становилось все холоднее, Римо продолжал идти в глубоком снегу, но не увязал — тело его словно плыло сквозь снег, он двигался, как рыба, как большая снежная акула, и даже не замечал этого. В снегу он мог даже дышать, впуская в себя свежий и чистый кислород, которого нет в городах. Римо потерял ощущение времени — прошли часы? минуты? — когда он выбрался из снегов. Теперь он стоял на голой скале, и тут он увидел то, что ему было нужно — небольшую пещеру, отверстие в огромной скале. Войдя туда, он понял, что наконец оказался в уединении.
Он сел, тело его успокаивалось, приходя в равновесие, ожидая, когда включится в работу разум, включится подсознательно, и начнет докапываться до смысла случившегося.
Так просидел он несколько дней, когда вдруг услышал у входа в пещеру шаги. Снег не приминали, по нему двигались легко, как скользит ветерок.
— Привет, папочка, — сказал Римо, не оборачиваясь.
— Привет, — сказал Чиун.
— Как ты узнал, что я здесь?
— Я знаю, куда ведет тебя твое тело, когда ты напуган.
— Я не напуган, — возразил Римо.
— Не то, чтобы ты боялся смерти или боли, — уточнил Чиун. — Я говорю о другом страхе.
— Не знаю, что происходит, Чиун. Кое-что мне не нравится, я не понимаю этого — вот все, что я знаю. — Он наконец поднял глаза на Чиуна, улыбаясь. — Помнишь, ты всегда говорил, что надо уезжать из этой страны, поступать на службу к королю или шаху, а я тебе всегда отвечал: нет, я верю в мою страну так же, как ты веришь в свою деревню?
— Не деревню. Деревня — всего лишь место, где существует Дом Синанджу, — поправил его Чиун. — Дом, а не деревня. Дом — это наша жизнь и наша работа.
— Пусть так, — сказал Римо. — Но дело не в этом. Я согласен. Поедем в другую страну. Собираемся и едем.
— Нет, мы должны остаться, — возразил Чиун.
— Так я и знал, — вздохнул Римо. — Все эти годы ты ждал, что я скажу “да”, только для того, чтобы сказать “нет”. Так?
— Нет, не так, — сказал Чиун, кладя на землю белое зимнее кимоно и садясь на него, — теперь мы остаемся не из-за твоей глупой преданности этой дурацкой стране. Мы остаемся из-за Синанджу. Остаемся, чтобы такое больше не повторилось.
— Что “такое”? — спросил Римо.
— Ты слышал когда-нибудь о Римской империи?
— Еще бы. В свое время Рим покорил весь мир.
— Только белый человек мог так сказать. Рим покорил только “белый” мир, а далеко не весь.
— Хорошо, согласен. Но это действительно была великая империя.
— Для белого мира, — опять поправил его Чиун. — Но я никогда не рассказывал тебе о... Лу Опозоренном.
— Он что, был римским императором? — спросил Римо?
Чиун покачал головой. Клоки его бороды почти не шевелились в ледяной пещере, куда не прокрадывался ветерок и не проникал солнечный луч.
— Он был Мастером Синанджу, — сказал Чиун.
— Я знаю всех Мастеров Синанджу, — запротестовал Римо. — Ты сам заставил меня выучить их имена, и среди них нет никакого Лу.
— Я не должен был говорить тебе о нем.
— Видимо, он чем-то себя запятнал, — сказал Римо, и Чиун кивнул.
— Это не причина, чтобы скрывать его имя. Подчас на ошибках учишься больше, чем на хороших примерах.
— Я не упоминал его имя, потому что ты мог бы случайно обмолвиться о нем в разговоре.
— Ну и что? Кого это волнует? — удивился Римо. — Меня — никого больше.
— Это заинтересовало бы белых, — сказал Чиун. — Белые люди такое бы не забыли. Эта банда вероломных разбойников только и ждет, чтобы рухнул Дом Синанджу.
— Папочка, — терпеливо произнес Римо, — им все это совсем неинтересно.
— Интересно, — упрямо возразил Чиун.
— Нет, — покачал головой Римо. — Изучение династии наемных убийц из Дома Синанджу — не главный предмет в американских университетах.
— А Рим? А падение Римской империи?
— О чем ты?
— Рим пал, потому что мы потеряли его. Синанджу проворонили Рим. Лу Опозоренный всему виной.