В одном лице

Ирвинг Джон Уинслоу

— Не знаю, с чего столько шума, — сказала Джерри, вручая мне ежегодник. — Ну да, это выпуск твоего сбежавшего отца — ну и, блядь, что?

— Мой отец учился в Фейворит-Ривер? — спросил я Джерри. Я знал, что в пятнадцать лет Уильям Фрэнсис Дин был парнем из Гарварда, но никто не говорил мне, что до того он учился в академии.

— Так он, наверное, познакомился с мамой здесь, в Ферст-Систер! — сказал я.

— Ну и, блядь, что? — повторила Джерри. — Какая разница, где они встретились?

Но моя мама была старше отца; это означало, что Уильям Фрэнсис Дин

был еще моложе, чем я думал, когда они встретились впервые. Если он закончил Фейворит-Ривер в 1940 году — и ему было всего пятнадцать, когда он начал учиться в Гарварде осенью того же года, — то ему могло быть всего двенадцать или тринадцать лет, когда они встретились. Может, он не достиг даже полового созревания.

— Ну и, блядь, что? — снова сказала Джерри. Очевидно, она не изучила ежегодник во всех подробностях и не заглянула в более ранние выпуски (за тридцать седьмой, тридцать восьмой и тридцать девятый), где могли найтись фотографии Уильяма Фрэнсиса Дина в возрасте всего двенадцати, тринадцати и четырнадцати лет. Как я мог проглядеть его? Если в сороковом году он был в выпускном классе, значит, он поступил в академию осенью 1936-го — когда ему было всего одиннадцать!

Что, если мама знала его, когда он был одиннадцатилетним мальчишкой? Их «романтика» могла кардинально отличаться от той, что я себе воображал.

— Ты заметила в нем что-нибудь от женолюбца? — спросил я Джерри, пока Элейн быстро перелистывала страницы с портретами выпускников.

— Кто сказал, что он женолюбец? — спросила Джерри в ответ.

— Я думал, это ты и сказала, — ответил я. — Или, может, это я от твоей мамы что-то такое услышал.

 — Не припомню слова женолюбец, — сказала мне Джерри. — Я слышала только, что он был типа женоподобный.

— Женоподобный, — повторил я.

— Господи, эта твоя привычка повторять, Билли. Пора уже с ней завязывать, — сказала Элейн.

— Не был он женоподобным! — возмущенно сказал я. — Он был женолюбцем — мама его застала, когда он с кем-то целовался!

— Ага, может, с другим парнем, — сказала кузина Джерри. — По крайней мере, я так слышала, и как по мне, он точно похож на петушка.

— На петушка! — вскричал я.

— Мой папа говорил, что по твоему отцу за километр было видно, что он гей.

— За километр, — повторил я.

— Господи боже, Билли, хватит, прошу тебя! — сказала Элейн.

А вот и он: Уильям Фрэнсис Дин, самый хорошенький из всех мальчишек, что я видел; он сошел бы за девочку, и с куда меньшими усилиями, чем мисс Фрост вложила в свое преображение. Легко было понять, почему я пропустил его в предыдущих выпусках. Уильям Фрэнсис Дин был похож на меня; его черты были мне так знакомы, что я, видимо, толком его и не заметил. Выбор колледжа или университета: «Гарвард». Предполагаемая специальность: «исполнитель».

— Исполнитель, — повторил я. (Мы с Элейн еще не успели посмотреть другие фотографии; мы видели пока только фото крупным планом.)

Прозвище Уильяма Фрэнсиса Дина было «Фрэнни».

— Фрэнни, — повторил я.

— Слушай, Билли, я думала, ты знаешь, — сказала Джерри. — Папа всегда говорил, что это двойной удар.

— Что? — спросил я.

— Ну, что из тебя точно получится гей, — объяснила мне Джерри. — У тебя гены дедушки Гарри с материнской стороны, а с отцовской — да ты глянь на него! — сказала она, указывая на фотографию красавчика из выпуска 1940-го года. — С отцовской стороны твоего сраного генофонда у тебя голубой, как яйца дрозда, Фрэнни Дин! Вот это двойной долбаный удар. Неудивительно, что дедушка Гарри обожал этого парня.

— Голубой, как яйца дрозда, — повторил я.

Я начал читать краткую биографию Уильяма Фрэнсиса Дина. «Клуб драмы (4)». Я почти не сомневался, что Фрэнни играл исключительно женские роли — и мне не терпелось увидеть эти фотографии. «Борцовская команда, менеджер (4)». Разумеется, борцом он не был — просто менеджером, тем парнем, который следит, чтобы у борцов хватало воды и апельсинов и всегда было поблизости ведерко, чтобы сплевывать, а еще подает и забирает полотенца.

— С генетической точки зрения, Билли, тебя просто подставили, — говорила Джерри. — Мой папа, конечно, небольшого ума человек, но тебе сдали не ту карту, это уж точно.

— Господи, Джерри, — хватит уже, — сказала Элейн. — Будь добра, просто оставь нас.

— Дураку ясно, что вы тут обжимались, Элейн, — сказала ей Джерри. — У тебя такие маленькие сиськи — одна из них выпала из лифчика, а ты и не замечаешь.

— Я обожаю грудь Элейн, — сказал я своей кузине. — А ты иди на хер, Джерри. Почему ты ничего мне не рассказала?

— Да я думала, ты знаешь, придурок! — закричала Джерри. — Черт, Билли, да как ты мог не знать? Это же очевидно, мать твою! Как ты мог быть таким педиком и не знать?

— Это нечестно, Джерри! — заорала на нее Элейн, но Джерри уже исчезла. Она оставила дверь в коридор нараспашку. Нас с Элейн это не смутило; мы ушли вскоре после Джерри. Мы хотели успеть в библиотеку академии, пока она была еще открыта; мы собирались отыскать все фотографии Уильяма Фрэнсиса Дина, которые сможем, в тех выпусках, где я их пропустил.

Теперь я знал, где искать: Фрэнни Дин будет самой хорошенькой девочкой на фотографиях Клуба драмы в «Совах» за тридцать седьмой, тридцать восьмой и тридцать девятый годы; он будет самым женственным мальчиком на фотографиях борцовской команды и не будет одет в борцовское трико. (На нем будет пиджак и галстук, обычная форма менеджера команды в те годы.)

Прежде чем отправиться в комнату с ежегодниками, мы занесли «Сову» за сороковой год на пятый этаж Бэнкрофт-холла и спрятали в спальне Элейн. Родители не роются в ее вещах, сказала мне Элейн. Она уже поймала их за этим вскоре после возвращения из поездки в Европу с миссис Киттредж. Элейн подозревала, что они пытаются узнать, не занимается ли она сексом с кем-нибудь еще.