В огонь и в воду
Шрифт:
Пришла наконец минута, когда уставшая рука барона опустилась и открыла задыхающуюся грудь. Быстрее молнии граф Гедеон нанес удар, распорол барону горло и сбросил окровавленного наземь.
— Мертв! — крикнул он.
Увидев смерть начальника, еще кое-как державшиеся люди барона ударились в бегство. Франц и Джузеппе и не думали гнаться за ними. Окруженные мертвыми и умирающими, они протянули друг другу руки.
— Ну, каково тебе, брат? — спросил Франц у Джузеппе.
— Нехорошо, брат! А тебе?
— Еще
Граф подъехал к ним, едва держа в руке окровавленную шпагу, затем вдруг побледнел и на минуту закрыл глаза. Он открыл их и, сделав над собой усилие, чтобы не упасть, сказал:
— Кажется, мой счет сведен.
Франц и Джузеппе соскочили с седел, не думая о своих ранах, и сняли графа с коня; они положили его на солому, покрытую собранными наскоро плащами. Несколько жителей, увидев, что побитые разбойники скачут сломя голову из деревни, подошли к трактиру. Кто был посмелей, вошел во двор, глядя на раненых, считая мертвых, перескакивая через целые лужи крови. Двое или трое бродили вокруг барона, удивляясь его огромному росту и еще пугаясь свирепого выражения, так и застывшего на его лице. Они показывали друг другу страшную рану у него на шее.
Маленький человечек в черном плаще, вышедший из погреба, приблизился к графу Гедеону, согнув спину.
— Я немного лекарь, кое-чему учился в Испании, — сказал он, — покойный барон де Саккаро — да приимет Господь его душу! — возил меня с собой на всякий случай…
Джузеппе подтолкнул его к графу.
IV
Обещание сдержал смертью
Маленький человечек в черном опустился на колени, расстегнул платье графа, положил его на спину, потом на живот, внимательно осмотрел раны и затем сказал:
— Все это пустяки, граф. Я знаю секрет кое-каких мазей, и все бы уладилось, но, к несчастью, у вас на левом боку, между третьим и четвертым ребром, сквозная кинжальная рана дюйма в четыре или в пять.
— Смертельная? — спросил граф.
— Да, судя по всему, дело плохо.
— Сколько еще я проживу?
— С помощью Божьей и с моими заботами о вашей милости, до… до вечера, граф.
— Успею ли я, по крайней мере, исповедаться и принять причастие?
— Да, если вашей милости не слишком много нужно рассказывать попу.
— Только то, в чем порядочный дворянин может сознаться… Эй! Франц!
Франц подошел. У бедного рейтара были слезы на глазах.
— Садись на лошадь и скачи в Жимонское аббатство; аббат — мой приятель. Пусть он пришлет мне священника… Только поторопись: смерть не может заставлять ждать.
Честный солдат, не говоря ни слова, поймал свежую лошадь, бродившую без седока, и попросил Джузеппе привязать к его ранам, которыми он весь был покрыт, смоченные водкой компрессы.
— Только
В то время как Франц скакал в Жимонское аббатство за священником, человечек в черном, учившийся в Испании, давал графу лекарство из склянки и прикладывал к ранам разные мази, которых у него было множество. Джузеппе молча смотрел.
— Если у вас останется, — произнес наконец бедный солдат, — мне бы тоже нужно немножко.
Граф обернулся к итальянцу и, взглянув на него, спросил:
— А что, разве нам придется вместе отправляться в далекий путь?
— А вы как думаете? Я не из тех, что бегут в последний час.
По приказанию графа Гедеона бедняка положили возле него на солому, и они принялись толковать о старых походах.
Жители деревни, не заботясь об умирающих, занимались очищением их карманов и действовали удивительно ловко. Услышав, что есть чем поживиться в трактире, прочие тоже прибежали, как стая голодных собак, и с шумом и криками принялись стаскивать платье с мертвых.
— Смотри не вздумай умереть первым! Ведь нужно же будет кому-нибудь привезти меня домой, в Монтестрюк; я на тебя рассчитываю, — сказал граф, обращаясь к Джузеппе.
— Ну еще бы! Ведь господин всегда должен идти впереди!.. Я могу и подождать.
Вдруг раздался шум на улице, и толпа расступилась: это Франц возвращался во всю прыть, одной рукой держась за седло, а другой хлестая лошадь запыхавшегося святого отца. Франц подъехал прямо к графу Гедеону и сказал:
— Вот и священник!
Едва он это выговорил, как свалился на землю. Его рот судорожно сжался, он раскрыл глаза и больше уже не шевелился.
Джузеппе, приподнявшись, перекрестил бедного товарища.
— Вот и первый, — прошептал он.
Граф приподнялся и сел, а священник возле него.
— Святой отец! Я делал не много добра, и редко; много зла, и часто; но никогда и ничего против чести… Я умираю добрым католиком. Вот сейчас только я избавил свет от гнуснейшего мошенника.
— Знаю… знаю, — кивнул священник.
— Надеюсь, что это мне зачтется там, на небесах.
Священник нерешительно покачал головой; потом, наклонившись к умирающему, спросил:
— Раскаиваетесь ли вы в грехах своих, сын мой?
— Горько раскаиваюсь.
Священник поднес распятие к губам графа, который набожно его поцеловал, потом перекрестил большим пальцем его лоб, уже покрывшийся липким потом. Окончив исповедь, граф попросил верного Джузеппе достать ему лист бумаги, перо и чернильницу. Человечек в черном, не сводивший с него глаз, достал все это из кожаного футляра, висевшего у него на поясе, и, положив бумагу на колени раненому, сказал боязливо:
— Не нужно, однако же, писать слишком долго.
— Вы полагаете?