В океане "Тигрис"
Шрифт:
Чтобы кили в воде стояли ровно, не ерзали, они сверху раскреплены веревками, привязанными врастяжку к обеденному столу и к мачте. Целая система, надежная, но довольно путаная.
Детлеф, Норрис и Тору сегодня долго пытались эту систему усовершенствовать. Усовершенствовали настолько, что один киль сломали.
Убеждайте меня как угодно, но если мы уверенно идем под прямым углом и даже более того, под острым — 75°— к ветру, то заслуга здесь не паруса, а этих заткнутых за пояс «Тигриса» кинжалов.
ХРОНИКА
16.10. Сижу под кухонным навесом, как на барабане, на массивном рулоне туалетной бумаги — ее подарили нам парни с шаттэльарабского бумагоделательного комбината; весьма полезная вещь при мытье посуды. Ногами уперся в ящик с провизией, спиной — в продуктовую полку, так удобнее писать, ибо покачивает.
Детлеф рядом мудрит над обломками киля, Герман ему помогает. Пришел Эйч-Пи, расставил рядком три наших примуса, принялся их чистить.
Любопытно: мы все время норовим сбиться в кучку, облюбованный кем-нибудь уголок мгновенно превращается в кают-компанию. Пора поисков уединения еще не настала.
Явился Асбьерн, присматривает, чем бы заняться, веселый после прогулки на «Зодиаке» и от того, что исчезла тошнота.
ПАЦИЕНТЫ
Болезнь Асбьерна, честно сказать, у меня особенных тревог не вызывала. Кормил драмамином и ждал, когда оморячится. Хуже с Карло. К его прочим болячкам прибавился тонзиллит, воспаление миндалин, — лечу камфоменом, мадрибоном и полосканиями. И у Нормана желудок не в порядке, значит — ломотил.
Ломотил в экспедиции пользуется особенным спросом, дальше так пойдет — никаких запасов не хватит. Меня тоже не миновала чаша сия. Вчера вдохновенно вещал своему лекарскому помощнику о гигиене, вспоминал подходящие случаю изречения, а сегодня, застав меня за глотаньем таблетки, он радостно завопил: «Врач, исцелися сам!» Выучил на свою голову…
Карло приготовил на ужин отменный суп из риса и консервированного языка в желе. «Специально для твоего живота», — сказал он мне доверительно, чем очень меня растрогал.
С удовольствием повторяю: многие показатели за то, что полегоньку возрождается животворная атмосфера «Ра», где каждый о каждом думал и ненавязчиво заботился. Море влияет, судовой режим, общие переживания — и поведение соседей, конечно. Это ведь как цепная реакция — стоит лишь ее запустить.
ЭСТАФЕТА
Ф. рассказывал: путешествовал он когда-то в очень плохой, недружной походной группе. Старики выламывались, новички комплексовали, ни шуток, ни песен, вечные взаимные окрики и придирки, только что не клали друг другу кирпичей в рюкзаки.
И вот в этой самой группе обнаружились двое, муж и жена, а может, чужой муж и чужая жена, не в том суть. Суть в том, что всем видом своим, всем поведением они декларировали, как пронзительно прекрасно им быть вместе.
Они вовсе не помышляли о показухе, более того, вряд ли вообще кого-нибудь вокруг замечали, до того были полны собой. Но от них исходили некие круговые волны — и климат в группе стал меняться. Прорезались рыцарство и лиризм. У вечерних костров собиралось все больше народу.
Кончилось тем, что, расставаясь, походники уже считали дни до следующего отпуска, когда они снова пойдут в одной туристской цепочке.
Кажется, они действительно через год списались, созвонились, встретились и пошли. Тех двоих не было с ними — за зиму они рассорились. Но значения это уже не имело.
ХРОНИКА
19.20. С наступлением темноты ветер поутих и залив стал спокойнее. Справа на горизонте зарево — это остров Халила. Детлеф сияет, как именинник, — он еще в полдень, произведя штурманские расчеты, предупредил, что к ночи придем в данную точку.
Наша скорость в среднем — 3,3 узла, за сутки прошли целых 79 миль. Правда, нам здесь помогает течение.
Ветер умеренный, теплый — не переменил бы он направление. Рано ему меняться. До места, где мы должны свернуть, еще далеко.
За ужином разговорились о парашютных прыжках. Испытавших это удовольствие четверо: Эйч-Пи, Норман, Тур и я. Запишу, как самый интересный, рассказ Тура.
ПРЫЖОК
Вторая мировая война застала Хейердала в Америке. С первых ее дней он — двадцатишестилетний — рвался в бой с фашизмом. Выбравшись из Штатов, откуда по денежным и некоторым иным обстоятельствам ему было не так просто выбраться, он вступил в британскую армию. Из него принялись готовить десантника-диверсанта.
Готовили ускоренно, по сокращенной программе. Но прыжков, конечно, из программы не исключили. Тур прыгал налегке, с полной выкладкой и — в завершение — с ручным пулеметом.
Пулемет он возненавидел, потому что в воздухе он бил по спине. В метре-двух от земли его полагалось отвязывать и выпускать из рук, чтобы не мешал посадке. Тур проделывал это с чувством величайшего облегчения.
Начались ночные прыжки. Земли не видно, как определить, сколько до нее — метр или два? Тур боялся пропустить момент, решил, что недосол лучше, чем пересол, и отвязал пулемет, что называется, по наитию.
Иначе говоря, он его просто выбросил с довольно большой высоты, искал затем всю ночь и нашел только утром.
Слушающие хохотали, даже Детлеф, который к любым воспоминаниям о войне относится заранее настороженно. А я подумал: неспроста, наверное, в устах фронтовиков — заслуженных фронтовиков — война порой становится чередой забавных приключений. Война — горе, война — подвиг, но она и больше, чем другое что-либо, стесняется пафосных пышных слов…
ХРОНИКА
19.40. Стою на вечерней вахте с Норрисом. Обо всем потолковали и молчим. Через двадцать минут нас сменят Асбьерн и Тору.
У Тору болит плечо, он ушиб его еще на пути из Эль-Курны в Басру. Ему трудно управляться с румпелем; завтра начну делать ему массаж.
Никак не отключиться от разговоров за ужином. Переживаю заново собственные парашютные прыжки. Их было шесть, самый лихой — последний.
ЕЩЕ ПРЫЖОК
Прыгал с заданием приземлиться на двух куполах, основном и запасном. Не в каждой инструкции это рекомендуется, но задание было именно такое.