В окопах времени
Шрифт:
Генерал пошатнулся.
— Мой корпус… Выходит, все зазря? Я напрасно слушал твои советы? Выдвигал войска, технику, добивался переноса складов, подтягивал резервы…
— Почему же? — майор совершенно искренне удивился. — Вы все делали так, как и должно было быть… В вашейреальности.
— Ты! — Хацкилевич дернулся, словно от удара. — Ты… Ты дьявол! Будь проклят, мерзавец!
— Опять эта высокопарность и пафос, — поморщился майор. — Всегда одно и то же. Ну почему никто не хочет войти в наше положение? Почему все думают, что коррекция времени должна постоянно идти одинаково при совершенно разных раскладах? Вы что же, милейший, считаете, будто время мой послушный домашний зверек, который исполняет любые желания? Так вот я вас огорчу до невозможности — это не так. Совсем не так!.. Впрочем, — добавил он
— Скажи хоть, что мне делать? — с тоской окликнул его Хацкилевич. — Пустить себе пулю в лоб или, быть может, рвануть на последней машине в лобовую на немецкие орудия?
— Что делать? — Майор замедлил шаг и бросил косой взгляд через плечо. — А в самом деле, что вам делать? — Он ненадолго задумался, будто прислушиваясь к чему-то. — А знаете… просто не закрывайте люк вашего танка во время движения. —…???!!!
— Придет время, — ухмыльнулся майор, — и вы все поймете. Обязательно поймете. Я обещаю!..
«По вражьей воле туда и втянулись колонны штаба 6-го мехкорпуса, его медсанбата, других тыловых подразделений. От моста и брода у Кошелей колонны направлялись к Клепачам, чтобы дальше — через Озерницу — выйти к Слониму… У поворота Ивановки, откуда хорошо просматривалась дорога на Кошели, немецкие артиллеристы установили орудия, а чтобы не было помех, сожгли дома, другие постройки на краю деревни. Появилась разведка: бронемашина и бойцы на трех мотоциклах с колясками… Один мотоцикл помчался назад. Потом у поворота появился танк Т-34 с по-походному открытыми люками. Немец, скрывавшийся в придорожной яме, вскочил и забросил гранату в башенный люк. Из уткнувшейся в бугор и заглохшей «тридцатьчетверки» вылетели и посыпались какие-то бумаги и денежные купюры: видимо, в ней везли документы и корпусную казну. Экипаж погиб. Но машина не взорвалась… Произошло это на глазах Петра Ракевича, Николая Апановича, Ивана Ракевича, многих других сельчан, томившихся у погоста. И следом за взрывом гранаты взлетела сигнальная ракета — немцы ударили по колонне из орудий, минометов, пулеметов… Неожиданный огонь, прицельный и сплошной, ошеломил красноармейскую колонну. Некоторые солдаты и офицеры не успели взяться за оружие. Позже жителям Клепачей открылись жуткие видения. Одно наиболее запечатлелось в памяти Петра Ракевича: в кузове машины-полуторки, пробитом пулями, навалом, друг на друге лежали убитые — 11 красноармейцев и женщина с ребенком; из кабины не успели выпрыгнуть водитель и капитан с танковыми эмблемами. И все же кому-то удалось вырваться за огненную завесу. Одна группа, прикрывшись кустарником, смяла орудийные и минометные расчеты, пробилась в лес на противоположном берегу. Другая — вслед за танком и бронемашиной прорвалась через мост. Многие из тех, кто находился в хвосте колонны, укрылись в лесу, что ближе к Зельвянке. Эпизоды и картины кровавой схватки в Клепачах, как и подобных событий в Озернице, других местах этого уголка Слонимщины, складывались постепенно. А связь моя со здешними местами проистекает, хотя и с перерывами, лет двадцать. С того дня, как побывал в Озернице и Клепачах со слонимским журналистом и краеведом Михаилом Ивановичем Рылко. Позже приезжал сюда с группой участников приграничного сражения, были среди них и ветераны 6-го мехкорпуса. (В те годы я работал корреспондентом газеты Белорусского военного округа «Во славу Родины».) Собрал немало воспоминаний очевидцев драматического события. Наиболее ценными свидетелями оказались Петр Семенович Ракевич и Николай Васильевич Апанович. Они воевали в партизанском отряде. После освобождения Слонимщины ушли на фронт. Пулеметчик Ракевич участвовал в штурме Кенигсберга, артиллерист Ракевич — Берлина. Они толково, по-военному понятливо изложили существенные подробности скоротечного боя немецких десантников и красноармейцев. Из «тридцатьчетверки», которую остановил гранатометчик, они достали и похоронили тела четырех человек. Один из погибших, как установили по найденным при нем документам, был генерал-майор Хацкилевич. Его документы Петр Ракевич спрятал на чердаке школы… Немецкие солдаты добили раненых, у прибрежного
— Немецкое командование поздравляет вас с освобождением от большевизма и приказывает закопать уничтоженных большевиков. Три часа — и чтобы духа большевистского не было! Невыполнившие приказ будут строго наказаны, — и язвительно запел: «Ложись проклятьем заклейменный…»
После боя немцы начали шарить по домам, но вскоре послышались клики и все они поспешили к Озернице… Сельчане, как было приказано, стянули, снесли и сложили убитых в ямы, выкопанные недалеко от дороги на Кошели. Сколько положили народа, никто не считал. Позже по сходным прикидкам очевидцы сошлись на цифрах 350–370. Среди убитых были женщины — врачи и сестры медсанбата, жены военных, их дети…»
Организовали они все грамотно. В то время, как десяток конников въезжал в деревню по центральной улице — совершенно не таясь и нарочно производя как можно больше шума, пятеро солдат в немецкой, мышиного цвета, форме, но с советскими винтовками и автоматами, притаились в густых кустах, вольготно раскинувшихся за околицей.
Деревушка казалась мертвой: ни дымков над избами, ни стука калиток, ни лая собак. Конники, громко переговариваясь, промчались на другой конец. Остановились на пригорке. Командовавший ими фельдфебель с Железным Крестом II-го класса зычно отдал приказ спешиться.
— Вон он, приготовились! — тихо сказал один из тех, кто прятался в кустах, заметив, как в сетке бинокля мелькнуло что-то темное, стремглав мчащееся к лесу.
Человек бежал, прихрамывая, подгоняемый пока еще далекими криками кавалеристов, также заметивших его.
Погоня продолжалась недолго: выскочившие из засады солдаты одним махом сбили жертву с ног, безжалостно повалив беглеца в нескошенную траву.
Когда фельдфебель не торопясь подъехал к месту событий, задержанный уже стоял перед солдатами, тяжело дыша и сплевывая время от времени кровь из разбитой губы. На вид ему было лет восемнадцать-девятнадцать, может, чуть больше. Совсем чуть-чуть. Даже черные круги, залегшие вокруг глаз, и глубоко запавшие, с нездоровой синевой щеки не делали его старше. Левая рука, похоже, раненая, безжизненно свисала вдоль тела, а правой он прижимал к груди большую ковригу, видимо, только что полученную в деревне. Тонкие бледные пальцы крепко вцепились в ржаную корку.
Фельдфебель легко спрыгнул с коня, небрежно бросил поводья ординарцу и не спеша обошел пойманного паренька, разглядывая того со всех сторон. Но пойманный стоял прямо, не поворачивая головы даже тогда, когда фельдфебель, размахивающий плетью, оказывался позади него. Потухшие глаза неотрывно смотрели перед собой.
Солдаты отпускали язвительные замечания и зубоскалили по поводу его не по росту больших галифе, спущенных обмоток и потрепанной красноармейской гимнастерки, на которой обильная августовская роса перемешалась с выступившим от бега и напряжения потом.
— Ну-с, и кто же это тут у нас? — нарушил, наконец, свое затянувшееся молчание фельдфебель. —
Документы при нем нашли какие-нибудь? — Солдаты ответили отрицательно. — Великолепно! Значит, это или советский разведчик, или… партизан? — последние слова фельдфебель произнес вкрадчивым тоном, остановившись перед пареньком и цепко глядя тому в лицо. — Отвечать! — Он больно ткнул рукояткой плети в грудь задержанного. — Хочешь жить — покажешь нам, где расположен партизанский лагерь. Ну?!
— Я не партизан, — едва слышно прошептал паренек. — Честное слово.
— Возможно, возможно, — легко согласился фельдфебель. — Но… вот кто тебе дал хлеб, ты наверняка знаешь. Ведь так?
Парнишка угрюмо молчал, еще крепче прижав к груди ковригу.
— Ну же, — настойчиво произнес фельдфебель, — я не буду требовать слишком много. Мне будет достаточно, если ты покажешь хотя бы дом. И тогда… пожалуй, я даже пощажу тебя, хоть это и против правил. Что скажешь?
Паренек отрицательно качнул головой.
— Это касается не только меня, — сказал он твердо, — хлеб нужен еще троим. Отпустите меня, они ранены и больны.
— О, это другое дело, — обрадовался фельдфебель. — Отведи нас к своим друзьям, мы их обязательно накормим, а если надо, то и подлечим. Верно, хлопцы? — Солдаты одобрительно засмеялись.
Задержанный дернулся, с тоской глянул в небо и вновь мотнул головой.
— Нет.
— О, как! — изумился фельдфебель, сделав круглые глаза.