В открытом море(изд.1965)-сборник
Шрифт:
— Стой!.. Кто здесь?
— Свой… Я — Пунченок!
— Какого ж дьявола ты вернулся? Ведь сказано было коней угонять, а он полундру кричит.
— Не ругайся, уже угнали. Я в оба конца успел. Давайте скорей в лощину.
В лощину они не сбежали, а почти скатились. Быстро разобрав коней, друзья припали к их гривам и понеслись.
Колеблющийся свет ракет временами выхватывал их из темноты. Трассы взвизгивали над головами. Но всадники не останавливались — им нечем было отбиваться.
У лаза в пещеру их встретили взволнованные Тремихач, Калужский и Костя Чупчуренко. Все трое были вооружены автоматами.
— Все целы? — спросил Тремихач.
— Целы, — ответил Чижеев. А когда спрыгнул на землю, то чуть не вскрикнул: по всей ноге, словно ток, прошла острая боль. В горячке боя он не заметил, как его ранили.
— Снимайте седла и угоняйте подальше коней, — приказал Тремихач. — Надо пожертвовать ими. Вас теперь по следу найдут. Придется вход завалить.
Он сам отхлестал прутом освобожденного чижеевского коня.
— Живей действуйте и проходите вглубь. Через три минуты подорвем. Здесь останется один Калужский.
Молодежь, отогнав подальше коней, подобрала седла и, оглядев площадку, не осталось ли чего-нибудь подозрительного, скрылась в проходе. Стрельба приближалась. Свет ракет уже захлестывал кусты дикого шиповника.
— Кончилось наше хождение по суше, — сказал Калужский.
Тремихач вздохнул, подобрал белеющую бумажку, которая могла навести на мысль, что где-то здесь есть ход, и, по-стариковски согнувшись, ушел в сырую мглу прохода. За ним последовал Калужский.
Засветив фонарь, инженер проверил закладку взрывчатки, затем поджег бикфордов шнур и поспешил по проходу вниз, к укрытию за поворотом.
На нижней площадке пещеры друзей встретила Катя.
— Ух, какие нарядные!
— Приоделись малость, — не без самодовольства сказал Восьмеркин.
Клецко, услышав голоса, присел на постели. Он уже мог вставать без посторонней помощи.
— Где пропадали? — спросил он придирчивым боцманским голосом. Брови у мичмана смешно топорщились, а лицо было непроницаемым. Пойми: сердится он или шутит.
Восьмеркин, рассудив, что Клецко по случаю выздоровления должен быть в веселом настроении, с подчеркнутой лихостью щелкнул каблуками:
— Так что, товарищ мичман, регулировщиками состояли при фашистах. Гвардии матрос Чижеев всем парадом командовал. Каждой машине с начальством ножкой шаркал и вот так ручкой: «Пожалте-де на минированную дорогу»…
— Почему брюки не навыпуск? — вдруг осадил его Клецко. — Коменданта нет, так форму можно нарушать?
— Так мы же кавалеристами. По-иному несподручно.
— Вижу, что не моряками стали, а ковбоями какими-то. Живо привести себя в надлежащий вид и доложить как следует.
«По-старому придирается, — значит, дело пошло на поправку», — подумал Восьмеркин и отчеканил:
— Есть доложить по уставу.
Но он не успел доложить. Послышался глухой и тягучий треск, словно кто-то вверху раздирал на части крепкую материю. В пещеру ворвался клуб глухого и душного воздуха. Огни в лампах присели, затем подпрыгнули, в пещере заметались фиолетовые и красные тени.
— Кончилось хождение по суше! — объявил с верхней площадки Тремихач. — Проход завален. Теперь у нас дорога — море.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Чижеев был ошеломлен вестью об исчезновении Нины.
Моряк представлял себе суровый берег со зловеще нависшими глыбами скал и черноту ночи. Он как бы видел перед собой бледное, настороженное лицо девушки, ее хрупкую фигурку.
Сеня на время даже забыл о раненой ноге. Боль была пустяком по сравнению с тем, что переживал он.
«А может быть, она жива? Может, поймали днем, на людной улице? О, черт! А я застрял колченогим. Надо что-то предпринимать. Только бы не заметили хромоты».
Чижеев тайно отозвал Катю и шепнул ей:
— Поклянитесь, что не скажете никому ни слова.
— Для этого нужно знать, о чем идет речь, — ответила девушка. — Почему вы так бледны сегодня?
— Я ранен. Понимаете? Рана пустяковая: сквозная дырка в мякоти. Ее надо смазать йодом и перевязать. Но чтоб никто не знал.
— Понимаю. Какой-нибудь новый сумасшедший поход?
— Я хочу найти Нину, — сказал Чижеев. — Из-за ноги меня не отпустят.
Девушка колебалась.
— Покажите рану.
Стиснув зубы и морщась, Чижеев снял сапог с простреленным голенищем. Бумажный носок и портянка насквозь пропитались кровью. Запекшаяся кровь мешала разглядеть рану.
Катя пощупала ногу и нахмурилась.
— Если не хотите остаться без ноги, — сейчас же ступайте за мной и всякие разговоры о тайнах и походах бросьте.
— Не пойду, — наотрез отказался Чижеев. — А если вы скажете Тремихачу или мичману, то поступите… нехорошо, так как помешаете выручить вашу подругу.
И он с решительным видом начал натягивать на рану заскорузлый носок.
Девушка перепугалась; она сходила за санитарной сумкой, тщательно обмыли ногу спиртом, смазала рану и, наложив мягкие тампоны, аккуратно забинтовала.
— Вам нужен покой, — объяснила медичка.
— С горя ошалел, коротыга, — ворчал, поглядывая на своего друга, Восьмеркин. Никогда еще он не видел его в таком возбужденном состоянии. — Примочку бы ему на затылок и кувалду на язык.