В открытом море
Шрифт:
Тем временем продрогший на ветру Восьмеркин принялся уговаривать Чижеева:
– Ты, Сеня, спец по-иностранному разговаривать. Поагитируй фашистов, – может, сдадутся? Вот будет здорово! Прямо на мостике трофейной лодки мимо всех кораблей с фа-асоном пройдем! Народу сколько выбежит посмотреть!
– «С фа-асоном», – передразнил его Чижеев. – Фашистов так легко не возьмешь. Им надо целую речь говорить. Если бы днем, так я бы на пальцах с ними объяснился, а так, пожалуй, не поймут.
Восьмеркин услужливо приподнял крышку люка. Чижеев откашлялся, сложил руки рупором и крикнул вниз:
– По руссишу ферштеен зи?
Ответа не последовало.
– Хендэ хох! Сдавайтесь, говорю! Иначе дело шлехт, всем вам капут! Ясно?
– Русс, сдавайся! Сдавайся, русс… – уныло твердил какой-то меланхолический голос.
– Вот олухи! – возмутился Чижеев. – Не нам, а вам сдаваться предложено! Хендэ хох, говорю!.. – вновь закричал он вниз, но при этом, видимо, высунулся больше, чем следовало. Снизу прогремел выстрел. Пуля шлепнулась в стальной край крышки и, взвизгнув, отлетела в сторону.
– Вот кретины несчастные! – обозлился Чижеев. Он сплюнул в люк и добавил: – Переговоры окончены. Эндэ!
Фашисты не предпринимали новых вылазок. Потеряв надежду избавиться от черноморцев, захвативших рубку, они решили не погружаясь идти к своим базам.
В подводной лодке скоро заработал дизель.
– Взорвать их надо, – предложил Восьмеркин. – Подготовим снаряды и кинем в люк. Пусть все к чертям летят.
– Смелая идея, но безрассудная, – сказал мичман. – Во-первых, снаряды от удара могут и не взорваться, а во-вторых, нам незачем взлетать. Всякий моряк должен жить до последней крайности. Не забывайте, что в баркасе раненый Чупчуренко, о нем тоже надо подумать. У меня мысль другая: навредить побольше – и ходу. Ночь нас прикроет.
– Прикроет или накроет, – дело темное, – проворчал Чижеев. – Прикажете действовать?
– Действуйте, братки! – вдруг с необычной ласковостью сказал Клецко. – Я потихоньку снарядами займусь, а вы с баркаса приволоките все, что может гореть. Понятно?
– Меньше чем наполовину, – ответил Чижеев, – но, думаю, к концу поймем.
Перебираясь на баркас, Чижеев сказал Восьмеркину:
– Боцман задумал остаться на подлодке, а нас на баркасе спровадить. Это не пройдет. Лучше я подорву и вплавь уходить буду. Я выкручусь.
– Вот так придумал! – возмутился Восьмеркин. – А кто за мотором стоять будет? Подрывать лодку – так мне. Я могу тридцать километров проплыть. На соревнованиях проверено.
– Тогда жребий потянем. В какой руке у меня зажигалка?
– В левой. – Восьмеркин схватил Чижеева за руку. Он угадал. Спор был кончен.
Моторист с крючковым перетащили на лодку бидон с запасным бензином, ветошь, пробковые пояса и два старых бушлата.
– Мало, – сказал Клецко. – А пояса еще пригодятся, отнесите их назад. Тащите весла, рыбины [6] , чехлы… В общем всё, что горит.
6
Рыбины – щиты из узких планок, предохраняющие обшивку от порчи ногами и грузами.
Не прошло и получаса, как в рубке появилась гора нарубленного дерева и разных тряпок, смоченных мазутом и бензином. Боцман поснимал со всех снарядов защитные колпачки. Из трех гильз добыл порох и стал мастерить самодельные бомбы. Он заворачивал снаряды в ветошь, политую бензином, присыпал порохом и, еще раз обернув в тряпки, засовывал их под барбет, под мостик.
Бикфордова шнура не было. Мичман решил подорвать снаряды огнем, разведенным в надстройке подводной лодки. Самый большой костер, по его замыслу, должен был вспыхнуть у выходного люка, чтобы подводники не смогли выбраться наверх и загасить пламя. Откинутую крышку люка он накрепко принайтовил к палубе антенным тросом.
– Теперь все к баркасу, – сказал Клецко, закончив свою работу. – На Чупчуренко наденете два спасательных пояса и спускайте баркас на чистую воду. Только смотрите, чтобы он не опрокинулся. На подводной лодке остаюсь я.
– Так не получится, товарищ мичман, – сказал Чижеев. – Мы тут минутное комсомольское собрание провели. Так сказать, перестраховались, чтобы согласно вашим советам толково и с умом решать. Без вас команда баркаса пропадет в открытом море. А мне за мотором надо стоять. Исполнение взрыва возложено на Восьмеркина.
– Ишь, быстрые какие! – Клецко был потрясен чижеевской речью, но по привычке возражал с обычной грубоватой надменностью: – А может, я другое прикажу?
– Приказывайте, только это не по совести будет…
– Прекратить разговоры! Видите, у них дизель чего-то барахлит. Воздуху, видно, мало, ход сбавили. Скорей сталкивайте баркас…
Поспешно спуская баркас с залитой палубы в море, Восьмеркин с Чижеевым, не сговариваясь, как бы нечаянно столкнули в него мичмана. Затем Чижеев прыгнул в баркас и, точно боясь свалиться за борт, уцепился за Клецко и повис на нем. А Восьмеркин тем временем с силой оттолкнул суденышко и обрубил буксирный конец. Он знал, что Чижеев провозится с мотором столько времени, сколько понадобится ему для завершения взрыва.
Оставшись на подводной лодке, Восьмеркин первым делом разулся, потом осмотрел откинутую крышку люка, принайтовленную к палубе антенным тросом.
Теперь мешкать нельзя было ни секунды. Восьмеркин полил остатками бензина заготовленное тряпье и щепу, затем поджег костер.
Вскоре взметнувшееся от ветра пламя перекинулось на рубку. Вспыхнул бензин.
С баркаса было видно, как Восьмеркин вскинул руки к лицу. На нем задымилась одежда.
Клецко, который до этого лишь азартно восклицал: «Что делает… Ну что делает, подлец!» – и обещал при возвращении отправить Восьмеркина на гауптвахту, вдруг отчаянным голосом закричал:
– Прыгай! В воду ныряй, говорю!
Восьмеркин прямо с мостика прыгнул в багровые волны.
Огромный бушующий костер удалялся от баркаса, освещая море на десятки кабельтовых. Плывущий Восьмеркин хорошо был виден издали.
– Включить мотор! – приказал Клецко.
Мотор, с которым Чижеев никак не мог справиться, моментально заработал. Баркас, развивая полный ход, через каких-нибудь две-три минуты настиг Восьмеркина.
В это время на удаляющейся подводной лодке сначала раздался какой-то треск, а затем воздух потрясли три мощных взрыва. Вверх полетели обломки железа.