В ожидании дождя
Шрифт:
— Нет. Он хочет, чтобы я сам захотел умереть.
Стиви хмыкнул:
— Может, ты и прав. Он, конечно, парень умный. И говорит как по писаному. Но при всех его мозгах есть в нем гниль какая-то. Лично я думаю, что у него в башке черти хороводы водят. — Он засмеялся и хлопнул меня по колену: — И ты его разозлил. Красота, а? — Он нажал кнопку на панели и разблокировал двери. — До скорого, Кензи.
— Увидимся, Стиви.
Я открыл дверь и прищурился от солнца.
— Обязательно увидимся, — произнес
Один из качков протянул мне мой пистолет:
— Держи, шутник. Да смотри, ногу себе не прострели.
Я шел через площадь, направляясь к оставленной на парковке машине, когда у меня зазвонил мобильник.
Я понял, кто это, еще до того, как ответил на вызов:
— Алло!
— Патрик, дружище, как дела?
— Неплохо, Уэс. А у тебя?
— Нормально. Слушай, Патрик…
— Да, Уэс?
— Когда дойдешь до парковки, будь любезен, поднимись на крышу.
— Ты будешь меня там ждать?
— И захвати конверт, который тебе дал дон Макаронник.
— Разумеется.
— И не звони в полицию, не трать понапрасну время. У них на меня ничего нет.
Он бросил трубку.
Я дошел до здания парковки, укрылся в его тени, уверенный, что меня не видно ни с крыши, ни изнутри, и только тогда набрал номер Энджи.
— Сколько времени тебе понадобится, чтобы добраться до площади Хэймаркет?
— Ты что, забыл, как я вожу?
— Значит, минут пять, — сказал я. — Я буду на крыше парковки, в начале Нью-Садбери-стрит. Знаешь, где это?
— Ага.
Я огляделся.
— Эндж, мне нужна его фотография.
— А он будет на крыше? И как, по-твоему, я его щелкну? Все соседние здания ниже.
Я уже приметил подходящее строение:
— Тут есть магазин. Торгует антиквариатом. В самом конце Френд-стрит. Влезь на крышу.
— Как?
— Не знаю. Но больше неоткуда. Ты же не полезешь на эстакаду.
— Ладно, ладно. Выезжаю.
Она положила трубку, а я поднялся по лестнице на восемь этажей наверх. В холодном и сыром лестничном колодце воняло мочой.
Он стоял, перегнувшись через ограждение, и изучал взглядом площадь перед мэрией, Фэнл-холл и выделявшиеся на общем фоне своей высотой здания делового квартала на пересечении Конгресс-стрит со Стейт-стрит. На секунду меня охватило искушение подскочить к нему, перекинуть его ноги через ограждение и слушать, какие звуки он станет издавать, летя вниз, пока, несколько раз перекувыркнувшись в воздухе, не шмякнется об асфальт. Если мне повезет, его смерть сочтут самоубийством. А его душа — если допустить, что у него есть душа, — будет давиться собственной желчью на всем долгом пути в ад, оценив горькую иронию судьбы.
Я был от него в добрых пятнадцати ярдах, когда он обернулся. Улыбнулся:
— Соблазнительно,
— Что именно?
— Скинуть меня с крыши.
— Есть немного.
— Но полиция быстро определит, что последний звонок, который я сделал со своего мобильника, был на твой номер, установит источник сигнала и узнает, что за шесть-семь минут до моей смерти ты находился в этом же квартале.
— И это обломает мне весь кайф, — согласился я. — Как пить дать. — Я вытащил из-за пояса пистолет. — На колени, Уэс.
— Ты серьезно?
— Руки за голову. И переплети пальцы.
Он засмеялся:
— Или что? Ты меня застрелишь?
Я был в десяти футах от него.
— Нет. Я разобью тебе нос в лепешку. Устраивает тебя такая перспектива?
Он скривился, посмотрел на свои льняные брюки и перевел взгляд на грязный пол под ногами.
— Давай я просто подниму руки. А ты меня обыщешь. Не хочется пачкаться.
— Хорошо, — сказал я, — почему бы и нет? — Я пнул его под левое колено, и он упал.
— Зря ты это сделал. — Он посмотрел на меня. Кровь прихлынула к его щекам.
— У-у-у, — сказал я. — Уэсли разозлился.
— Ты даже не представляешь насколько.
— Слышь, псих! Руки за голову, быстро!
Он повиновался.
— Сплети пальцы.
Он повиновался.
Я провел руками по его груди под черной шелковой рубашкой, ощупал талию, бедра и щиколотки. Несмотря на летнюю жару, на руках у него были черные перчатки для гольфа, но они обтягивали его кисти так плотно, что под ними не удалось бы спрятать даже бритву, поэтому их я не трогал.
— Самое смешное, Патрик, — сказал он, пока я его обыскивал, — что ты можешь лапать меня сколько хочешь, но все равно не посмеешь меня и пальцем коснуться.
— Майлз Ловелл, — сказал я. — Дэвид Веттерау.
— И у тебя есть доказательства, что я связан с этими печальными происшествиями?
Нет. Сукин сын.
Я сказал:
— Твоя сводная сестра, Уэсли.
— Как я слышал, она покончила с собой.
— Я могу доказать, что ты бывал в мотеле «Холли Мартенс».
— Где оказывал помощь и поддержку своей сестре, страдавшей от клинической депрессии? Ты это имеешь в виду?
Я закончил обыск и отступил назад. Он был прав. У меня на него ничего не было.
Он посмотрел на меня через плечо.
— О, — сказал он. — Ты все?
Он расплел пальцы. Встал и принялся отряхивать колени. На брюках у него, в тех местах, где он приложился к разогретому солнцем гудрону, темнели два овала.
— Я пришлю тебе счет, — сказал он.
— Будь любезен.
Он прислонился к стене, уставившись на меня, и я снова почувствовал, как в душе поднимается непреодолимое желание швырнуть его вниз. Просто чтобы услышать его вопль.