В ожидании Романа

Душа Глафира

Он говорил как будто даже с удивлением, как будто сам поражаясь своей мысли.

И потом заорал, не сдерживая слез. Зло, отчаянно, с болью:

–?Я больше не увижу ее! Господи, Люська! Люська-а-а-а! Я даже не хоронил ее! Они сообщали, а ничего не дошло! Уйдите все! Уйдите!

И он ушел куда-то за палатки, ближе к горам, и выл там. Как раненый зверь... Выл, кричал, плакал...

–?Слышь, ребят?! – обратился Степан к товарищам. – Водка? Спирт? Что там у нас есть? Ему выпить надо, а то сорвется мужик.

Только Степана и подпустил к себе

Витька. Сидели вдвоем, пили, молчали, изредка перекидываясь отрывистыми фразами. Виктору надо было бы выговориться, а только что он скажет? Что ему больно? Это понятно. Что он войну проклинает? А война-то здесь как раз и ни при чем! Это же в мирной жизни случилось, в больнице, под присмотром врачей. Что он судьбу свою проклинает? Такого не скажешь даже в бреду. Жизнь-то продолжается. Хочешь – не хочешь, а надо идти по ней дальше. Что тут скажешь?

–?Степ! Споем, а? Степа!..

И они запели... Это даже и не пение было, а сплошное рыдание:

Черный ворон, что ты вьешьсяНад моею головой?

Ребята услышали. Поняли: можно подойти. Сели в круг, молча выпили по сто грамм за упокой души бедной Люськи и затянули на всю округу:

Степь да степь кругом,Путь далек лежит...

Где-то вдалеке в ответ прозвучали длинные автоматные очереди...

... Нет, не мог Степан ударить Витьку. Ни при каких обстоятельствах не мог.

Через товарищей своих боевых удалось Степану разыскать телефон Виктора. Созвонились, договорились встретиться в пивном ресторанчике. Виктор вошел, когда Степан уже сидел. Смотрел пустыми глазами в меню. Ничего не видел. Ждал дружбана.

Виктор стоял – могучий, здоровый, без улыбки. Ну, Глыба, он Глыба и есть.

Молча обнялись и застыли. Просто стояли посреди ресторана два мужика. В немом объятии. Но столько в нем было всего, в этом дружеском единении: и боль, и память, и грусть, и печаль, и радость встречи, и горечь, и дружеская любовь, и благодарность судьбе! Они не виделись лет пятнадцать.

Тогда, после Афгана, встречались пару раз, потом потерялись как-то...

–?А я, знаешь, Степа... Я бы не только ударить... Я сейчас любого убить могу.

–?Что так?

–?Ты помнишь, как Люська умерла?

Ему непросто далась эта фраза. Желваки заходили, кадык обострился.

–?Конечно.

–?Так вот. Дочка же у меня. Маша. Машенька... Ну... Замуж вышла. Не успела школу окончить, в восемнадцать лет выскочила. Парень неплохой. Постарше ее, посерьезней. Но я не о том...

Он помолчал, отхлебнул пива.

–?Рожать ей через месяц. Я всех врачей на ноги поднял, в лучшие клиники устраивал ее на обследования. Говорят, все нормально, никакой патологии.

–?Ну и хорошо!

–?Да пойми ты! И Люське так говорили. А потом кровотечение в родах. И все! А самое страшное: не первый это случай в их роду. С

какой-то прабабкой такое же случилось, и с теткой Люськиной тоже.

–?И что делать?

–?Я договорился в хорошем центре... Чтобы роды профессор принимал, чтоб все по высшему разряду.

–?Молодец!

–?Молодец-то молодец! Только деньги бешеные. Мало того что сам контракт оплачиваешь официально. Плюс врачу. Короче, мне десятка нужна. Так что я, Степа, не обижайся, за бабки и удавлю, и завалю... У меня она одна-единственная. Нет никого больше. Если, Боже сохрани, ее потеряю, то все... Не представляю, как смогу жить...

Он опять помолчал. Потом с трудом, с болью признался:

–?Однолюбом я оказался, Степа... Не могу Люську свою забыть... Баба есть у меня, это понятно. Живем уже много лет... А сердце... сердце до сих пор по Люське тоскует...

Степан решил сменить тягостную тему:

–?Слышь, Вить... а тогда, после того, как я в обморок грохнулся на ринге... ты дрался с кем-то?

–?Да! Я тогда пятерку взял. Мне бы еще столько же.

–?Да заработаешь! Еще месяц впереди!

–?Надеюсь... Вот только рука немного заживет... Потянул, видно...

Помолчали.

–?Ну, а сам-то как живешь, Степ?

–?Да не очень... Если честно, совсем даже не очень...

–?Вот и я так же... А знаешь, почему?

–?Почему?

–?Да потому, что мы с тобой так и остались... на той войне. Мы ж к мирной жизни не приспособлены. Вспомни: ты уже до армии вполне зрелым человеком был. Не сопливым же пацаном пошел служить.

–?Нет, конечно! У меня уже и высшее образование было, и семья.

–?Ну, вот! И я так же! Институт окончил, работу интересную предлагали. А меня, видите ли, на романтику потянуло...

–?Ничего себе романтика...

–?Ты подумай, кем бы мы с тобой могли стать, если бы не война эта? А? Не знаешь! Вот и я не знаю. Но уверен: жили бы мы совсем по-другому. А сейчас: ни денег нормальным трудом заработать не можем, ни жить счастливо! Ничего не можем!

–?Выходит, лишние мы здесь, что ли?

–?Ну уж... лишние, или ненужные, или еще какие... как хочешь назови. Только никакого комфорта в душе, никакого удовлетворения. Люди живут и радуются. А мы живем и мучаемся!

После этого разговора долго не мог прийти в себя Степан. Все вспоминал слова Виктора, перебирал их про себя, прислушивался к ним. И выходило, что прав Виктор. Ох, как прав!

Вот даже сейчас: казалось бы, пусть таким непростым способом, но смог заработать. Пусть так, однако решил кое-какие проблемы семьи. И что же? Дашку без шубы оставил. Машину вынужден продавать. Должен еще остался. Клуб вряд ли примет вновь. А если и примет, то с большими штрафными санкциями, после его обморока театрального... Ну, что это за жизнь? И уже новое решение исподволь зрело в нем. Уже новые мысли зарождались где-то глубоко-глубоко... Он еще и сам не догадывался ни о чем, но то, что принято называть роком, предопределением, судьбой, уже готовилось войти в его жизнь...