В ожидании счастливой встречи
Шрифт:
— А это зачем? В костер, что ли?
— Сидеть.
— Правильно, Слава, — подхватил Иван ящик и уселся на него к костру, — а то от этой резины, — он пнул запаску, — враз взыграет радикулит.
— Я что вам, слуга двух господ? Давай-ка, Ваня, поднимайся, приготовь краба, да так, чтобы Валерий пальцы объел.
— Чего проще, горсть соли…
— Ты учти, Ваня, морская вода.
Иван подмигнул Валерию и стал солить из мешка горстью.
— Ты, Ваня, не переусердствуй.
Иван помешал монтировкой в ведре.
Краба сварить — это тоже искусство, и немалое: переборщил соли, горечью будет отдавать, недосолил — трава: переварил — труха, недоварил — кисель. Краба по цвету варят. Пошли по панцирю оранжевые всполохи, чуть клешня побелела — снимай с огня, пока вынимаешь — дойдет, в самый раз будет.
Иван над таганом как гора над норой. Еще соли щепоть подбросил.
— Гуще будет. — Прикурил от головешки, поправил под ведром огонь — глаз с краба не сводит. — Похлебка «морская стихия».
— Сладковатый запах, — потянул носом и Валерий. — Что-то между ухой и дичью.
Валерий расстегнул куртку.
— Тепло тут у вас.
— Всю зиму утка держится, утром посмотришь — как мошки.
— Морянка, что ли?
— А кто ее знает: раз на море — морянка.
Ведро заплевалось.
— Внимание, — Иван поднял несколько крабов и бухнул в ведро.
— Лаврух, лаврух, Ваня, перчику не забудь, — подсказывает Вячеслав.
— Я больше в собственном соку люблю.
— А для аромата маленько не повредит.
Крабы словно ожили: они лезли из ведра, надуваясь и краснея.
— Во! Фирменная похлебка «морская стихия», — радовался Вячеслав. — Ты, Ваня, не перепарь, — посмотрел он на часы. — Да и сам не упади в ведро.
Иван подхватил ведро, вылил бульон на лед. Пахучий отвар струйкой сверлил лед, растекался маслом.
— Ну зачем выливаешь, — закуксился Вячеслав. — Утром умылись бы для форсу.
— Извини, Слава, забыл. — Иван зацепил самого крупного краба: — Держи, Валера.
Валерий подставил шапку.
— Да не-е.
Валерий схватил лопату:
— Клади!
Иван засмеялся.
— Давай, давай, — Иван положил на лопату краба, — ешь, ешь, а то быстро остынет.
— Да ты вот так, Валера. — Вячеслав отломил клешню, сладко высосал сок и белое, нежное, слегка розовое мясо, а потом ложкой из панциря стал выскребать мякоть. Валерий последовал его примеру.
— Ничего, съедобно, — оценил он.
— Не то слово, Валера, — не согласился Иван. — Вкусней ничего и не едал и не представляю даже…
— Если бы остограммиться, — разбирая второго краба, сказал мечтательно Вячеслав, — то лопнуть можно от вкусноты.
— Есть бутылек. Тебе, Валера, брал, будешь? — перестав жевать, спросил Иван.
Валерий поморщился:
— Остограммиться, оболваниться… Слова-то какие?..
— Нам-то нельзя, — по-своему истолковал Иван. — Вячеслав за рулем, мне Верка не разрешает. У меня и так аппетит: больше ем, больше охота.
Иван полез в ведро за очередным крабом.
— Что же, Валер, не расскажешь, как там у вас дела идут, на основных. Говорят, мост вдоль речки строите.
— Строим, я думал, ты поумнел, Иван, как женился, а ты все старыми анекдотами начиняешься — «вдоль речки»… Петро Брагин женится.
— Интересно, интересно, — поторопил Валерия Иван. — Ты его, что ли, сосватал? Сам-то он вроде меня.
Валерий пропустил мимо ушей этот вопрос.
— Егор Акимович жив, здоров, свирепствует. Иван Иванович все выступает…
— Брагинскую-то хоть видел? — свернул к Брагину Вячеслав. — Как она?
— Вроде все при ней, а потом трудно сказать, за что мы любим. — Валерий собрал на лопату остатки от крабов, намереваясь бросить в костер.
— Стоп, Валер, вони не оберешься, — остановил его Вячеслав. — Утром подберем — и в прорубь…
Вячеслав знал, да и все на ЛЭП знали это. Котов в лесу следил за чистотой больше, чем за полом в общежитии. Если перекочевывал на другое место, то все до последней бумажки собирал, банки в землю зарывал. И место под стоянку Валерий всегда выбирал сам. Любил он ставить лагерь на пригорке, над речкой или над пропахшим смородиной ручьем. Так впишет в пейзаж вагончики, что кустика не нарушит. Парни поначалу злились; мало ему леса. А он и уборную велит поставить из дефицитных досок, и место для курения выберет; потом и самим понравилось: глаз радует, вроде как на курорте. Однажды кто-то из ребят решил сапоги посушить на макушках елочек, стоящих у входа в вагончик. Так Валерий раскипятился. «Если тебе на голову надеть резиновый мешок — понравится?!» Парни хохотали. Лэповец хоть и поерепенился, а сапоги снял с елок.
Вячеслав подкинул в костер дров и опять сел на ящик.
— Верно, что никто не может сказать, за что мы любим, ни сказать, ни ответить, — вздохнул Вячеслав. — В них разве залезешь. Вон моя, все было ладно, а потом брык — и поминай как звали. А попервости так «Слава, Слава». Не без того, конечно, когда и коготки покажет. Вот Иван знает, да и ты, Валера, — еще глубже вздохнул Вячеслав. — Что там говорить, в жизни не бывает, чтобы все как по маслу. Такого в природе нету. Думал, — рехнусь. — Вячеслав достал папироску. Валерий чувствовал, что Вячеславу хотелось, ой как хотелось и выговориться, и поддержать как-то его, Валерия. — Ну, хрен бы с ней, — почти выкрикнул Славка, — коль детей бы не было или, скажем, умерла вдруг, погоревал бы, памятник поставил. Ребятишки знали бы, где их мать…
— А надо было сразу плюнуть, — вставил Иван.
— Что получилось-то? Какая муха укусила? Галина твоя такая симпатичная, и пара вы были ладная, — спросил Валерий.
— Пусть Иван расскажет, — хмыкнул Славка.
— Здравствуйте, «Иван расскажет», сам и рассказывай, твоя баба была, не моя…
Вячеслав пристроил на таган чайник и снова подсел к Ивану на ящик.
— Значит, так, Валера: приехали к нам художники, клуб новый чеканить, всякие картины рисовать, красоту наводить. А моя-то ведь тоже художник, панели в клубе красила. Ну, вот с того дня мою Галину подменили. На дню две косынки меняет, шесть сортов губной помады. Прибежит с работы, в новое платье влезет. Хвост веером — и только ее видел. Спрашиваю: «Ты чего?» Посмеивается. Однажды разговорились о чеканке в клубе. «Ты, Слава, серость! Вот он интеллектуал». И слова-то выкопала, скажи, Валер? Ну, раз моя баба закусила удила, ты же знаешь, никакая сила не удержит. Сходил, поглядел, что это там за интеллектуал. Обалдеть, Валерка, можно, — Вячеслав с ящика привстал, — хоть картину пиши! Тощеват, правда, а так любую с ума сведет. Ладно, говорю. Чтобы пальцем не тыкали, гроши у тебя на книжке, и валите на все четыре стороны, рвите когти. Пацанов, конечно, не отдал, да она и не требовала.