В ожидании
Шрифт:
– В данном случае мой долг – спросить себя не о том, совершено ли преступление и совершил ли его обвиняемый, но лишь о том, достаточны ли, во-первых, представленные мне свидетельства для того, чтобы я признал предполагаемое преступление основанием для выдачи обвиняемого; вовторых, о том, должным ли образом удостоверена подлинность показаний иностранцев, и, наконец, о том, располагаю ли я такими уликами, которые в нашей стране дали бы мне право привлечь обвиняемого к суду.
Судья помолчал, потом прибавил:
– Предполагаемое преступление, бесспорно, может служить основанием для выдачи обвиняемого, а подлинность показаний иностранцев должным образом удостоверена.
Он снова сделал паузу, и в наступившей гробовой тишине Динни услышала долгий вздох, такой далёкий и слабый, словно его издал призрак. Судья перевёл взгляд на лицо Хьюберта и заключил:
– Я с большой неохотой прихожу к выводу, что на основании вышеприведённых улик обвиняемый должен быть взят под стражу для выдачи его иностранной державе по приказу министра внутренних дел, если тот сочтёт за благо отдать таковой. Я выслушал показания обвиняемого, который ссылается на обстоятельства, предшествовавшие совершенному им деянию и лишающие последнее характера преступления, причём эти показания подтверждены заявлением одного из свидетелей, которому противоречит заявление четырёх других свидетелей, сделанное ими под присягой. Я лишён возможности вынести суждение об этих опровергающих друг друга документах и могу утверждать лишь одно: их соотношение составляет четыре к одному. Поэтому я не стану входить в дальнейшее их рассмотрение. Я располагаю, кроме того, данными под присягой свидетельскими показаниями шести человек, утверждающих, что выстрел был сделан преднамеренно, и не нахожу, что ничем не подтверждённые слова обвиняемого, который это отрицает, могли бы оправдать мой отказ предать его суду, будь этот проступок совершён в нашей стране. Поэтому я не вправе считать заявление обвиняемого основанием для отказа предать его суду за проступок, совершённый в другой стране. Я, не колеблясь, признаю, что прихожу к данному выводу с большой неохотой, но считаю, что другого пути у меня нет. Повторяю, вопрос не в том, виновен или невиновен обвиняемый, а в том, должен или не должен он быть предан суду. Я не вправе взять на себя ответственность и сказать, что не должен. Последнее слово в делах такого свойства принадлежит министру внутренних дел, от которого исходит приказ о выдаче. Поэтому я беру вас под стражу, капитан Черрел, впредь до отдачи вышеназванного приказа. Вы не будете выданы ранее истечения двух недель и имеете право сослаться на Habeas corpus [12] , если считаете арест незаконным. Не в моей власти предоставить вам возможность и дальше находиться на поруках, но таковая может быть вам предоставлена судом королевской скамьи, если вы к нему обратитесь.
12
Английский закон о защите личности от административного произвола.
Динни полными ужаса глазами увидела, как Хьюберт, который всё время держался очень прямо, слегка поклонился судье, оставил скамью подсудимых и медленно, не оглядываясь, вышел из зала. Его адвокат последовал за ним.
Сама Динни была настолько ошеломлена, что несколько минут её сознание воспринимало только два впечатления – окаменевшее лицо Джин и смуглые руки Алена, судорожно стиснутые на рукояти стека.
Она пришла в себя, заметив, что отец встаёт, а по лицу матери катятся слёзы.
– Идём! – бросил сэр Конуэй. – Прочь отсюда.
В этот момент Динни больше всего жалела отца. Он так мало говорил и так много переживал с тех пор, как началась эта история! Для него она была особенно ужасна. Динни прекрасно понимала его бесхитростную душу. Отказ поверить слову Хьюберта был оскорблением, брошенным не только в лицо его сыну и ему самому, как его отцу, но и всему, за что они стояли и во что верили, – всем солдатам и всем джентльменам! Он никогда не оправится, чем бы все это ни кончилось. Как безысходно несовместимы правосудие и справедливость! Разве найдутся люди благороднее, чем её отец, её брат и – может быть – даже этот судья? Выйдя вслед за отцом на Боу-стрит – пенящийся водоворот людей и машин, Динни заметила, что все её близкие, кроме Джин, Алена и Халлорсена, налицо. Сэр Лоренс сказал:
– Мы должны "нанять такси и ездить хлопотать". Отправимся сначала на Маунт-стрит и посоветуемся, что может сделать каждый из нас.
Полчаса спустя, когда семья собралась в гостиной тёти Эм, трое беглецов все ещё отсутствовали.
– Куда они запропастились? – спросил сэр Лоренс.
– Наверно, отправились к адвокату Хьюберта, – ответила Динни, хотя прекрасно понимала, в чём дело. Замышлялся какой-то отчаянный шаг. Поэтому она лишь краем уха следила за ходом семейного совета.
Сэр Лоренс по-прежнему считал, что ставить нужно на Бобби Феррара.
Если уж он не уломает Уолтера, рассчитывать больше не на что. Баронет вызвался снова съездить к нему и к маркизу.
Генерал хранил молчание. Он стоял поодаль, глядя на одну из картин, принадлежавших его шурину, и явно не видя её. Динни поняла, что он не присоединяется к остальным просто потому, что не может. О чём он думал? О тех ли временах, когда он был так же молод, как его сын, и только что женился; о долгих днях, проведённых под палящим солнцем в песках Индии и Южной Африки; о ещё более долгих днях штабной рутины; о напряжённом сидении над картой, с устремлёнными на часы глазами и прижатой к уху телефонной трубкой; о своих ранах и затяжной болезни сына; о двух жизнях, отданных службе и так чудовищно за это вознаграждённых?
Сама Динни держалась поближе к Флёр, инстинктивно чувствуя, что именно её ясный и быстрый ум способен подать подлинно ценный совет.
Она услышала голос Хилери:
– Помещик имеет вес в правительстве. Я могу съездить к Бентуорту.
Пастор Тесбери поддержал его:
– Я поеду с вами – мы с ним знакомы по Итону.
Она услышала, как тётя Уилмет проворчала:
– Я снова напомню Хен насчёт королевской семьи.
Майкл подхватил:
– Через две недели начнётся сессия парламента.
Флёр нетерпеливо возразила:
– Бесполезно, Майкл. От прессы тоже толку мало. Не позволят ли мне развить одно положение?
"Наконец-то!" – подумала Динни и пересела поближе.
– Мы поверхностно подходим к делу. Что за ним кроется? Почему боливийское правительство так близко приняло к сердцу смерть простого погонщика-полукровки? Суть не в том, что его застрелили, а в умалении национального достоинства. Ещё бы! Иностранцы порют и расстреливают боливийцев! Необходимо нажать на их посла. Пусть он скажет Уолтеру, что им все это, в сущности, не так уж важно.
– А как нажмёшь? Мы не можем похитить его, – ввернул Майкл. – В высших сферах так не принято.
Слабая улыбка скользнула по губам Динни, – она не была в этом уверена.
– Подумаем, – сказала Флёр, словно рассуждая сама с собой, – Динни, вы должны ехать с нами. Сидя здесь, далеко не уйдёшь.
Глаза Флёр обежали девятерых представителей старшего поколения.
– Я еду к дяде Лайонелу и тёте Элисон. Сам он лишь недавно назначен судьёй и не смеет пикнуть, но она посмеет. Кроме того, она знакома со всем дипломатическим корпусом. Едете, Динни?
– Я должна быть с мамой и отцом.
– Они останутся здесь. Эм только что их пригласила. Ну, раз вы остаётесь с ними, хоть забегайте почаще: вы можете понадобиться.
Динни кивнула, радуясь, что остаётся в Лондоне: ожидать развязки в Кондафорде было бы невыносимо.
– Нам пора, – бросила Флёр. – Я немедленно еду к Элисон.
Майкл задержался и крепко потряс руку Динни:
– Не вешай нос, Динни! Мы всё-таки вызволим его. Если бы только не этот Уолтер!.. Недаром у него голова как яйцо: кто вообразил себя поборником законности, у того наверняка мозги протухли.