В пекло по собственной воле (сборник)
Шрифт:
«Да он же японец! — догадалась я. — На кого же работает? На Конкурента? Или на Страну восходящего солнца?»
Я поймала взгляд Турсунова, направленный на палубу куда-то мне за спину, и обернулась, чтобы посмотреть, на что он смотрит.
На палубе, в двух шагах у меня за спиной, лежал Константин Иванович Чугунков. Не раздумывая и не обращая внимания на пистолет Турсунова, я бросилась к Чугункову. Он был без сознания. Я лихорадочно пыталась нащупать его пульс, но это удалось мне не сразу.
«Жив, Чугунок!» — обрадовалась я, хотя и не могла бы ответить, чему можно радоваться в нашей ситуации.
Что произошло дальше, я помню только какими-то фрагментами отдельных картин, возникавших перед моими глазами. Позже я с помощью Сергея восстановила всю последовательность событий, но в первое мгновение ничего не поняла. Я была ошеломлена и действовала исключительно инстинктивно.
Когда, нащупав пульс у Чугункова, я подняла голову, то увидела, что в дверях будки Турсунов борется со стариком-айном, который пытается выйти из рубки, а японец старается не выпустить его.
Одновременно над головой оглушительно взвыла сирена, от которой по телу поползли мурашки, а плечи передернулись, как от скрежета стали по стеклу.
Я подняла голову кверху и увидела, что Сергей машет мне рукой, высунувшись из кабины, и кричит что-то неразборчиво. Мне показалось, что он очень хочет обратить на что-то мое внимание.
«Наверное на то, что происходит в дверях рубки, — решила я, — он думает, что я просто не замечаю драки у рубки».
— Сейчас, Сереженька! — пробормотала я, поднимаясь на ноги. — Сейчас я ему помогу…
Чем могла я, безоружная женщина, помочь старику, пытавшемуся оттолкнуть с дороги вооруженного мужчину? Наверное, ничем. Я и не смогла помочь.
Я видела, как Турсунов выдернул откуда-то у себя из-за пояса нож и дважды ударил старика в правый бок. Старик упал на палубу, а Турсунов повернулся лицом ко мне и сделал шаг навстречу, сжимая в руке нож.
Наверное, он медлил только потому, что считал меня опасным противником. Еще бы! Мне удалось уйти от Краевского! Мне удалось выбраться из Птичьего ущелья! Да и вообще, у меня репутация (со слов, наверное, того же Краевского) человека, с которым нужно вести себя очень внимательно, ведь я столько раз вставала на пути полковника Краевского и разрушала его планы и хитроумные комбинации. Наверное, медлительность Турсунова или чисто национальное его изуверство, желание насладиться моей беспомощностью и моим страхом помешали ему достичь цели. Он уже не успел сделать следующий шаг в мою сторону.
Сирена вертолета вновь взревела, я подняла глаза, посмотрела за спину Турсунова и увидела несущийся нам навстречу катер, оставленный Чугунковым без управления. Руль, болтающийся без контроля, ветер и волны развернули его и направили почти точно в нас. До столкновения оставалось не больше двух секунд.
Единственное, что я успела сделать, — упасть назад и вцепиться обеими руками в Чугункова. Дальше раздался страшный удар. Нас с Чугунковым что-то подбросило кверху и просто выстрелило нами, словно из катапульты.
Я так и не выпустила из рук спецкомбинезон Константина Ивановича. Рванув клапан пневмопояса, вмонтированного в комбинезон спасателя, сначала у себя, затем у Чугункова, я с удовлетворением почувствовала, как с глубины, на которую мы успели погрузиться, нас с ним потащило вверх и выбросило на поверхность.
Катеров уже не было. Мне было удивительно, как быстро они исчезли под водой! Впрочем, возможно, они просто разлетелись на куски от взрыва, которым нас выбросило с палубы. Вертолет кружил над нами. Сергею не составляло особого труда заметить мой ярко-голубой спасательский комбинезон. Единственное, что беспокоило меня, как бы не захлебнулся Чугунков, который все время был без сознания и так и не пришел в себя.
Вертолет завис над нами, и сверху спустилась крепкая проволочная петля, соединенная коротким поводком с тупым крюком, наподобие гарпунного. Я закрепила крюк за ременный пояс Чугункова, сама зацепилась ногами за петлю и махнула рукой Сергею. Он поднял немного вверх сам вертолет, чтобы выдернуть нас из воды, а затем включил лебедку, и мы потихоньку поползли вверх.
Сергей помог забраться в вертолет мне, затем мы вместе с ним втащили в кабину Чугункова. Быстро осмотрев его, я нашла входное отверстие в груди справа, заклеила его пластырем, вколола ему стимулятор сердечной деятельности, обезболивающее и еще что-то, что рекомендуют применять при огнестрельных ранениях. Чугунков открыл глаза, посмотрел на меня вполне осмысленно, но тут же вновь отключился, голова его безжизненно повисла..
Вертолет тем временем совершал какие-то сложные виражи, и я поняла, что Сергей высматривает среди волн старика-айна и Турсунова. Впрочем, возможно, что и они остались живы, может, их тоже взрывной волной выбросило с катера в воду?
Чугунков застонал и перевернулся на бок.
Забеспокоившись, что у него вновь пойдет кровь, остановившаяся от морской воды, я еще раз проверила его рану. Все было в порядке. Расстегивая ему комбинезон ниже груди, чтобы ткань не мешала дыханию, я вдруг обнаружила, что во внутреннем кармане лежит какой-то конверт. Он вместе с тканью комбинезона был пробит пулей Турсунова. Я вытащила конверт и увидела, что он размок и бумага внутри — тоже. Надписи на конверте никакой не было. Я осторожно вытащила бумагу и развернула, стараясь не порвать.
«Конечно, то, что я сейчас делаю, не назовешь высокоморальным поступком, — подумала я. — Но меня, наверное, извиняет то, что делаю я это только ради того, чтобы разоблачить агента в рядах МЧС. Или, наоборот, снять свои подозрения с человека, которого хочу уважать и любить. Конечно, если это личная переписка, читать не буду, но вдруг это — как раз то, что я ищу?»
Едва я развернула мокрый лист бумаги, в глаза мне бросился кусок текста, который я не могла не прочесть уже потому, что на него упал мой взгляд, и я прочитала то, что увидела, автоматически.
«Любимый мой! — прочитала я с изумлением. — Остались, наверное, считанные месяцы до того дня, когда мы сможем быть с тобой вместе постоянно, не считаясь с косыми взглядами наших родственников и нетактичным изумлением старых друзей. Единственно, кого мне становится жаль, когда я думаю о тебе, моя надежда, это Гришу, которому, наверное, будет трудно правильно понять мой выбор…»
Дальше я читать не стала. Письмо было слишком интимное, и мне вообще не следовало бы его трогать. Но что сделано, то уже сделано.