В петле
Шрифт:
— Так вот, — сказал он. — Я, конечно, увижу Сомса. Если я чем-нибудь могу вам помочь, знайте, я всегда к вашим услугам. Вы должны видеть во мне заместителя отца, правда, довольно жалкого. Во всяком случае, я сообщу вам о результатах моего разговора с Сомсом. Он ведь может и сам представить материал.
Она покачала головой.
— Ему это многого будет стоить; а мне терять нечего; я бы рада была помочь ему освободиться; но я не представляю себе, что я могу сделать.
— Я пока что тоже, — сказал Джолион.
Вскоре после этого он простился и вышел.
Он
— В Полтей! — крикнул он в окошечко.
Перед зданием парламента и на Уайтхолл газетчики выкрикивали: «Серьёзное положение в Трансваале!» — но он почти не замечал этих криков, занятый своими мыслями об этом поистине прекрасном лице, об её мягких тёмных глазах и об этой фразе: «У меня никого не было с тех пор». Что делать, как жить такой женщине, когда жизнь её вот так остановилась? Одна, без защиты, ведь рука любого мужчины угрожает ей, или, вернее, протягивается к ней, чтобы схватить её при первой возможности. И вот так она живёт год за годом!
Слово «Полтей» вверху над пешеходами вернуло его к действительности.
«Форсайт, Бастард и Форсайт» — чёрными буквами на гороховом фоне исполнили его некоторой решимости, и он поднялся по каменной лестнице, бормоча:
— Вот они, ревнители собственности! Но ведь без них не обойдёшься!
— Мне нужно видеть мистера Сомса Форсайта, — сказал он мальчику, открывшему дверь.
— Как доложить?
— Мистер Джолион Форсайт.
Мальчик посмотрел на него с любопытством — ему ещё никогда не доводилось видеть Форсайта с бородой — и исчез.
Контора «Форсайт, Бастард и Форсайт» постепенно поглотила контору «Тутинг и Баулс» и занимала теперь весь второй этаж. Фирма сейчас состояла, собственно, из одного Сомса и изрядного количества старших и младших клерков. Уход Джемса около шести лет назад положил начало быстрому росту этой монополии, но она с особенной скоростью пошла в гору с уходом Бастарда, которого, как утверждали многие, доконала тяжба Фрайера против Форсайта, запутывавшаяся все больше и больше и сулившая все меньше выгод тяжущимся сторонам. Сомс, с его более трезвым отношением к делу, не позволял себе беспокоиться зря; напротив, он давно предугадал, что судьба наградит его на этом деле двумястами фунтов годового дохода чистоганом, и почему бы и нет?
Когда Джолион вошёл, его двоюродный брат составлял список тех процентных бумаг, которые, ввиду слухов о войне, он решил посоветовать своим клиентам продать, раньше чем это сделают другие. Он искоса взглянул на Джолиона и сказал:
— Здравствуйте. Одну минуту. Присядьте, пожалуйста.
И, дописав последние три цифры, положил линейку, чтобы отметить строчку, и повернулся к Джолиону, покусывая плоский указательный палец.
— Да? — сказал он.
— Я виделся с ней.
Сомс нахмурился.
— Ну и что же?
— Она осталась верна прошлому.
Сказав это, Джолион тотчас же упрекнул себя. Лицо его кузена вспыхнуло густым багрово-жёлтым румянцем. И что его дёрнуло дразнить это несчастное животное!
— Мне поручено передать, что она очень жалеет, что вы не свободны. Двенадцать лет — это большой срок. Вы лучше меня знаете закон и те возможности, которые он даёт вам.
Сомс издал какой-то неясный хриплый звук, и затем оба на целую минуту замолчали. «Точно кукла восковая, — думал Джолион, следя за бесстрастным лицом, с которого быстро сбегал румянец. — Он никогда и вида не подаст, что он думает и что он собирается сделать. Точно кукла!» И он перевёл взгляд на карту цветущего приморского городка Бай-стрит, будущий вид которого красовался на стене для поощрения собственнических инстинктов клиентов. У Джолиона мелькнула странная мысль: «Не предложит ли он мне сейчас получить по счёту: Мистеру Джолиону Форсайту — за совет по делу о моём разводе, за его отчёт о визите к моей жене, за поручение отправиться к ней вторично, итого причитается шестнадцать шиллингов восемь пенсов».
Вдруг Сомс сказал:
— Я больше не могу так жить, говорю вам, я больше не могу.
Глаза его метались по сторонам, как у затравленного зверя, который ищет, куда бы скрыться. «А ведь он действительно страдает, — подумал Джолион, — мне не следует этого забывать только потому, что он неприятен мне».
— Конечно, — мягко сказал он, — но это в ваших руках. Мужчина всегда может добиться этого, если возьмёт дело на себя.
Сомс круто повернулся к нему с глухим стоном, который, казалось, вырвался откуда-то из глубины:
— Почему я должен ещё страдать после всего того, что я вытерпел? Почему?
Джолион только пожал плечами. Рассудок его соглашался, инстинкт восставал; почему — он не мог объяснить.
— Ваш отец, — продолжал Сомс, — почему-то симпатизировал ей. И вы, вероятно, тоже? — он бросил на Джолиона подозрительный взгляд. — По-видимому, стоит только человеку причинить зло другому, он завоёвывает всеобщее участие. Не знаю, в чём меня можно упрекнуть, и никогда не знал и раньше. Я всегда относился к ней хорошо. Я давал ей все, что она могла желать. Она мне была нужна.
Снова рассудок Джолиона поддакнул, но инстинкт снова воспротивился. «Что это? — подумал он. — Должно быть, я какой-то урод, ну, а если так, пусть уж и буду такой, как есть, лучше уж быть уродом».
— Ведь как-никак, — с какой-то угрюмой свирепостью заключил Сомс, она была моей женой.
И тотчас слушателя его словно осенило: «Вот оно! Собственность! Ну что же, в конце концов мы все владеем своим добром, но живыми людьми… брр!»
— Приходится считаться с фактами, — холодно возразил он, — или, вернее, с отсутствием таковых.
Сомс снова кинул на него быстрый подозрительный взгляд.
— С отсутствием таковых? — повторил он. — Да, но я не очень этому верю.
— Простите, — сказал Джолион. — Я передаю вам то, что она сказала. И это было сказано вполне определённо.
— Мой личный опыт не позволяет мне слепо доверяться её словам. Мы ещё посмотрим.
Джолион поднялся.
— До свидания, — сухо сказал он.
— До свидания, — ответил Сомс, и Джолион вышел, стараясь разгадать полу-изумленное, полу-угрожающее выражение лица своего двоюродного брата.