В плену орбиты

Кэйдин Мартин

Барнз лихорадочно соображал, как быть. Слава богу, что Сондерс не обошелся с ним более круто. Официальной версии больше придерживаться нет смысла. Все они превосходно знают, что он лжет, но лично к нему претензий никто не имеет. Будь они на его месте, они бы, к сожалению, вели себя точно так же. Пожалуй, будет лучше сказать им кое-что, пока центр управления "Меркурия" не установит точно, что именно случилось с капсулой. Он помотал головой, пытаясь собраться с мыслями. К черту приказы; придется сказать...

– Ладно, Сондерс. Но прежде чем начать, я хочу кое о чем предупредить вас, всех до единого. Все, что я скажу, по-прежнему не для широкой публики.

Он

вскинул руку, чтобы прекратить крик, поднявшийся в зале после его предупреждения.

– Черт побери, я говорю так потому, что вынужден. Все, что я скажу, не должно получить огласки, пока не поступит подтверждения некоторых фактов. Однако если в течение следующего часа ничего не случится, я буду считать, что запрет снят, и вы вольны обнародовать все, что узнаете. Даете слово, что оправдаете мое доверие?

Сондерс, Киршбаум и Прайс оглядели зал. Из рядов донеслось сердитое бормотание, но громких возражений не было. Барнз знал, что если трое стоявших примут его предложение, остальные пойдут за ними. На этот раз заговорил Киршбаум:

– Ладно, Барнз. Мы согласны ждать... но не больше часа.

Барнз заговорил медленно, умышленно растягивая паузы между словами, чтобы усилить ошеломляющий эффект своего сообщения.

– Завершая сорок восьмой виток, майор Пруэтт начал готовиться к торможению. До этого момента телеметрическая информация была в норме. И тут...

Барнз замолчал.

– Ближе к делу, черт побери!-крикнул кто-то из зала.

Барнз смотрел в зал невидящим взглядом.

– Тормозные ракеты отказали.

Он никогда еще не слышал такого громового хора голосов. Тут только он понял, как поразило это известие людей, сидевших перед ним.

– Мы... мы пытаемся точно установить, каково положение. Б-больше я пока ничего не знаю.

Ноги у него подкосились, и он с облегчением упал в свое кресло. Еще минут десять в зале стоял невообразимый рев, потом все снова затихли.

Сондерс, белый как мел, обернулся к Барнзу и собрался что-то сказать, но не успел - в зал ворвался человек.

– Они передают!-задыхаясь, выкрикнул он.-Передают по телевидению из Нью-Йорка! Напрямую, не в записи! У них будто бы монопольное право передач из Кокоа-Бич. Сообщают, что у Пруэтта не сработали ракеты! И называют его "пленником космоса"!

Послышались злобные крики и брань; у дверей и запасных выходов началась давка-разъяренные репортеры ринулись к телефонам. Накаленные до предела, они толпой вывалились из конференц-зала гостиницы "Кейп Колони Инн" на шоссе, ведущее в Кокоа-Бич. Как подло их обошли с величайшей, небывалой сенсацией, обставили, обскакали... Но кто?..

В зале, где только что было пятьсот человек, осталось не более трех десятков. Репортеры двух крупных телевизионных компаний взялись за микрофоны, чтобы передать срочное сообщение.

Барнз сидел и беспомощно смотрел на все, что творилось в зале. Он увидел, как Джек Киршбаум подошел к репортеру телевидения, составившему себе "имя" на научно-популярных передачах. Внезапно Джек протянул руку и сорвал с репортера наушники, зацепив при этом ухо и до крови ободрав его.

Прислушавшись к голосу в наушниках, Киршбаум в недоумении повернулся к Сондерсу и Прайсу.

– Прямая передача! Боже праведный, да ведь он все передавал отсюда, все, что происходило!

Он бросил наушники, круто, стремительно повернулся и с размаху ударил телевизионного репортера кулаком по лицу. Бывший авиадесантник вложил в удар все сто с лишком килограммов своего веса.

Но это уже ничего не меняло. Вся страна уже знала, и повсюду творилось что-то невообразимое.

Пруэтт

жил теперь в мире, в котором было по семь рабочих дней в каждой неделе, а всякий день был до отказа заполнен столькими делами, что их просто было невозможно переделать. Препятствия одно за другим вставали перед ним, и надо было напрягать все силы, чтобы преодолевать их; за очередным препятствием он мог немного помедлить, то есть вернуться к нормальному, каждодневному, совершенно бешеному темпу. Джим Дагерти не отставал от него и был как бы его вторым "я" - он взваливал на себя как можно больше работы, занимаясь бесчисленными мелочами, требовавшими хладнокровия и внимательности, и давая этим возможность Пруэтту сосредоточиться на тех задачах, которые были непосредственно связаны с предстоящим полетом.

Пруэтт изучил капсулу No 15 намного лучше, чем любой самолет, на котором летал. Кроме космического корабля, в жизни для него почти больше ничего не существовало; Пруэтт поставил перед собой задачу познать, не только разумом, но и инстинктом, буквально каждый квадратный сантиметр капсулы, каждую крошечную деталь ее оборудования, каждый элемент работы всех ее главных и второстепенных систем.

Получив в условиях жестокой конкуренции право на постройку космического корабля, предназначенного для орбитальных полетов американцев, инженеры компании "Макдоннелл" с самого начал оказались в затруднительном положении. Их ограничивали возможности ракетыносителя "Атлас"; им были поставлены жесткие пределы и по-весу, и по размерам капсулы. Получался грубоватосмешной парадокс-человеку, забрасываемому ракетой в бесконечное пространство космоса, отводилось пространство, столь ограниченное...

Инженеры работали настойчиво и упорно, стремясь обеспечить космонавту максимальные удобства при минимуме имевшихся у них возможностей. Пруэтт понимал, что тут уж ничего не поделаешь. В сущности, в его округлой капсуле было не больше места, чем в телефонной будке, а ни один человек в здравом уме не захотел бы просидеть трое суток в телефонной будке.

Впрочем, в действительности человеческому телу в капсуле было гораздо удобнее, чем это казалось на первый взгляд. Космонавт вовсе не лежит на спине, как считает большинство непосвященных. Он находится в полулежачем положении, спина немного приподнята, а колени чуть возвышаются над головой. Каучуковая и пластиковая обивка контурного кресла точно отформована по телу космонавта и необычайно комфортабельна.

Пруэтт с нетерпением ожидал первых мгновений невесомости. Когда, в порядке тренировки, он лежал по нескольку часов в контурном кресле капсулы или тренажера, это бывало очень утомительным. При нормальном тяготении в полулежачем положении кровь отливала от ног к туловишу, и даже пустячное неудобство вызывало сильнейши.боли:

Но в космосе... Собственно-говоря, даже русский корабль "Восток" не так уж велик с точки зрения земных масштабов. Все дело в том, что в состоянии невесомости самый незначительный дополнительный объем дает колоссальные преимущества. Этого достаточно, чтобы русские космонавты могли, например, расстегнуть привязные ремни и распрямить тело.. Не так важно, что они могли стоять, - в условиях невесомости нельзя "стоять". Там, где нет верха и низа, это понятие теряет смысл. Но Николаев первый станцевал "космический танец". Плавая в воздухе, совершенно невесомый, он ухватился обеими руками за выступы в кабине, тщательно уравновесил тело и начал вертеться. Он вращался и вращался с восхитительной легкостью, без малейшего дополнительного усилия, и прекратить вращение ему удавалось, лишь ухватившись за что-нибудь.