В плену орбиты
Шрифт:
А пока все происходило, как предупреждал Вителло,- приборная доска стала расплываться перед его глазами. Ему казалось, будто он высунулся из окна автомобиля, мчащегося на полной скорости, и пытается пересчитать столбы, которые мелькают перед ним. Да, мозг попросту не справлялся с поступающей информацией.
Наконец, повинуясь искусным манипуляциям ручкой системы стабилизации, мир, расплывшийся в туманное пятно, снова разделился на составные части, и все начало становиться на свои места. Пруэтт полностью овладел собой.
После того как Пруэтт унял этого скрежещущего зверя, он ожидал внезапного возобновления
Он улыбнулся своему успеху и испытал еще большую радость, когда в наушниках неожиданно раздался голос Вителло:
– Так держать, ковбой, и ты объездишь эту лошадку!
На последующих тренировках Пруэтт забирался в кабину ротора, облаченный в полную космическую амуницию-скафандр весом в одиннадцать килограммов, перчатки, башмаки, шлем и все прочее. Его приучали управлять ротором в одежде, которая будет на нем во время космического полета.
– Главное-поближе к реальности, - отвечал Вителло на жалобы Пруэтта.
* * *
Ускорение росло непрерывно и неумолимо-так набирает скорость гигантский паровоз, катящий под гору. Пруэтта все глубже и глубже вдавливало в кресло. Точно чья-то могучая лапища стискивала его тело. Счетчик показывал восемь, десять, одиннадцать g, а перегрузки продолжали расти. Пруэтту казалось, что его вот-вот раздавит, превратит в бесформенное месиво эта страшная сила. Он не мог поднять головы, не мог шевельнуть рукой. Очень мучил эффект "туннельного зрения" - невероятно сузился угол зрения. Где-то слышался гром ускорителя; звук этот бил по телу Пруэтта, причинял ему острую боль, но он не закрывал глаз и держал руку на рычаге управления. Он напрягал тело, натягивал мышцы как струны и, превозмогая физические страдания, бормотал сквозь серую пелену: "Давай, давай, еще ползет вверх... о'кей! о'кей!" - и стрелка бежала по цифрам-четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать-в шестнадцать раз больше земного притяжения! Откуда-то появилось черное облако, с пронзительным ревом оно кружилось все быстрее, быстрее... А стрелка уже показывала семнадцать... недостижимые восемнадцать... и вот уже на него навалились девятнадцать земных тяжестей!
И тут облако объяло его, и все потонуло в страшном шуме...
– Готов-потерял сознание. Выключай, живо!
Шипение воздуха стало замедляться и стихать; огромная центрифуга резко сбавила обороты и со скрежетом остановилась. Из двери высоко над полом камеры торопливо выпрыгнул врач, подбежал к большой гондоле, напоминавшей по форме морскую раковину, распахнул люк и встревоженно заглянул внутрь. Пруэтт уже начал приходить в себя, лицо его и одежда были влажны от пота. Глаза, безжизненно стеклянные, вновь обрели ясность взгляда, и Пруэтт осмысленно посмотрел на доктора Джеймса Майклза, наблюдавшего за здоровьем космонавтов. Майклз опустился на колени, просунулся
– Как вы себя чувствуете?
– спросил он.
Пруэтт выдавил из себя бледную улыбку:
– Будто на мне посидел динозавр, - ответил он слабым голосом.
– Ничего удивительного. Вы перемахнули за девятнадцать g.
Пруэтт свистнул:
– Неужели столько? Здорово!
Майклз кивнул:
– Ладно, Дик. Пока вам лучше помолчать. Оставайтесь на месте-мы еще продолжаем записывать показания датчиков на вашем теле. Нужны полные данные о переходе через максимум и о времени возвращения к норме.
.Пруэтт кивнул и благодарно закрыл глаза. Это было труднее всего. Больше девятнадцати g... Он был поражен, что ему удалось так долго не терять сознания.
Каждому летчику приходилось попадать в тиски перегрузок. Реактивные истребители, обтекаемые и стремительные, очень быстро набирают скорость, и когда пилот вводит свою машину в крутой вираж, у него возникает ощущение, будто в кабину ворвались- десятка полтора человек и все они усердно топчут его ногами. Но летчики-виртуозы вроде Пруэтта привыкают к этому, опыт научил их сопротивляться перегрузкам. Они инстинктивно напрягают все тело, потому что чем сильнее напряжены нервы и мышцы, тем выше кровяное давление, и человеку легче перенести воздействие силы, во много раз превосходящей его собственный вес.
Пруэтт легко переносил перегрузки на самолете. Там он мог их регулировать. Он мог увеличить, а затем ослабить перегрузку привычными движениями ручки. Центрифуга же была непреклонна, ее не перехитришь. Огромная карусель с креслом, к которому привязывают мученика, и точной копией приборной доски и средств управления капсулы... Ему не очень досаждали перегрузки - полулежа в кресле гондолы их вполне можно было перенести. Он яростно ненавидел центрифугу за другое-за пренеприятнейшие побочные эффекты ускорения.
Однажды при перегрузке свыше одиннадцати g он допустил ошибку-повернул голову, чтобы взглянуть на стенку гондолы. Доктор Майклз предупреждал, чтобы он не делал этого. Но Пруэтт уже несколько раз покатался на центрифуге, попробовал перегрузку в четырнадцать g и не был склонен прислушиваться к предостережениям,ему хотелось самому испытать, в чем тут дело.
Итак, он не без труда повернул голову в сторону. Мгновенно, будто чья-то огромная рука опрокинула гондолу на бок и остервенело понесла ее в каком-то перекошенном движении. Собрав все силы, Пруэтт с огромным трудом, напрягая мышцы шеи до резкой боли, повернул голову в нормальное положение и снова стал смотреть прямо перед собой.
Закончив тренировку, он не произнес ни слова жалобы, но доктор Майклз и другие медики прекрасно знали, что произошло. С датчиков на теле Пруэтта вся физиологическая информация поступала на приборы в кабине управления, и Майклз только понимающе улыбнулся, когда увидел, как несколько стрелок одновременно подпрыгнули.
Когда гондола остановилась, Пруэтт был мертвенно бледен. Он еще не понимал, что сильно повредил механизм среднего уха. Доктор Майклз и его помощник взяли его под руки, привели в кабину управления и усадили на стул. Доктор как-то странно взглянул на него и сказал: