В плену страстей
Шрифт:
Голос, произнесший эти слова, был безукоризненно смодулирован, с легким французским акцентом. И не похож на голос молоденькой девушки, с которой Алекса столкнулась в дамском туалете на благотворительном вечере. Она повернулась.
Женщина средних лет, но с фигурой тридцатилетней, модно одетая, стояла у огромного мраморного камина на обюссонском ковре между двумя обитыми шелком диванчиками. Платье на ней от кутюрье – это Алекса сразу разглядела, – на шее перламутровое, в несколько ниток, ожерелье. Подкрашенные волосы уложены в изящную прическу, на лице – безукоризненный макияж.
А глаза… Глаза зеленые как изумруды.
Алекса, не мигая, смотрела на нее.
– Да, – сказала дама, заметив удивление Алексы, – мой сын унаследовал цвет глаз от меня.
Ее сын? Алекса нисколько не сомневалась, что мадам де Рошмон – это жена Гая.
Женщина, которая была не женой Гая, а его матерью, – да и могла быть только его матерью – сделала несколько шагов навстречу Алексе и протянула руку. Алекса, тоже шагнув вперед, пожала ее.
– Садитесь, пожалуйста, мадемуазель Харкорт.
Мадам де Рошмон указала на шелковый диван, а когда Алекса села, опустилась на диван напротив. Зеленые глаза окинули Алексу быстрым, пытливым взглядом – наружность гостьи произвела на хозяйку благоприятное впечатление.
Алекса терялась в догадках. Что происходит? Зачем матери Гая понадобилось ее увидеть?
– Благодарю вас за то, что пришли, мадемуазель Харкорт. Я давно хотела с вами познакомиться.
Алекса в замешательстве молчала, не зная, что сказать. Спустя секунду она наконец поняла, зачем ее пригласили.
– Я хотела лично поблагодарить вас, – продолжала мадам де Рошмон, – за портрет Гая. Он подарил его мне в прошлом месяце на день рождения, и я осталась очень довольна.
– Я… я рада, – выдавила из себя Алекса.
– Я весьма благодарна вам за это.
В голосе матери Гая послышалась странная и непонятная интонация.
Наступила пауза. Мадам де Рошмон молча смотрела на Алексу, а у Алексы создалось впечатление, что ее оценивают.
– Вы ведь путешествовали, не так ли? – прервала молчание мадам де Рошмон. – На Востоке? Неожиданный маршрут для молодой женщины.
– Я… я хотела чего-то нового, – снова выдавила Алекса.
Странно, что мать Гая озаботилась тем, чтобы узнать, где Алекса провела несколько недель.
– Обычно в эти места молодые женщины не стремятся, – заметила мадам де Рошмон.
– Ко мне относились с уважением, мадам. Я постаралась не привлекать к себе внимания, а люди, у которых я жила, были ко мне очень добры.
– Вы долго там пробыли?
– Я работала, мадам. Рисовала. У пустыни своя особая красота.
– Конечно. Вы собираетесь выставляться?
Алекса покачала головой:
– У меня весьма скромные способности. Занятие портретной живописью обеспечивало меня материально.
Алексу удивляло, как ей удалось, преодолевая сумятицу в голове, поддерживать нормальный разговор.
– Вы недооцениваете себя, мадемуазель.
Голос мадам де Рошмон прозвучал немного загадочно.
Алекса по-прежнему ничего не понимала. Она перевела взгляд на картину Клода над камином, изображавшую мифологическую сценку на лоне природы.
– Видите ли, мадам, перед одним-единственным шедевром все остальное меркнет.
Мать Гая кивнула и сказала:
– Тем не менее скромности может сопутствовать весьма основательный природный дар. Портрет Гая, написанный вами, это подтверждает. Вы очень удачно уловили сходство.
Алекса с трудом сглотнула слюну, вспомнив все, что было связано с этим портретом.
– Спасибо, – тихо ответила она, опустив глаза, у нее не было сил смотреть на мать Гая.
– Мадемуазель, а не согласились бы вы написать и мой портрет?
Алекса подняла голову:
– Я… простите меня. Нет.
Ответ прозвучал отрывисто.
– Нет?
Выгнутые брови мадам де Рошмон слегка приподнялись.
Алекса покраснела. Больше всего ей хотелось встать и уйти.
– Простите, – повторила она.
– Может быть, мадемуазель, вы мне объясните – почему.
Это было сказано вежливо, но с надменностью в голосе.
Ясно. Такая великосветская дама, как мадам де Рошмон, не привыкла к неприкрытым отказам, особенно если предложение настолько лестно.
Алекса сжала губы. Что ответить?
– Мадам, я больше не рисую портретов. Мне очень жаль.
– Понятно. Я права – портрет моего сына был последним, написанным вами портретом?
У Алексы перед глазами возник, как живой, демонический портрет – двойник того портрета, который Гай подарил на день рождения матери.
– Да. Это так, – ответила она. – Это был коммерческий заказ.
– Разумеется. Зачем еще вы стали бы писать портрет моего сына, мадемуазель?
Алекса перевела взгляд на картину Клода – маленькие фигурки на широком лугу. Одна из фигур сливалась с пейзажем. Это Дафна в тот момент, когда она превращалась в лавровый куст, чтобы спрятаться от Аполлона.
«Я тоже убежала, стала затворницей, прячась от жизни. От Гая. От того, чего он хотел от меня».
Алекса отвернулась от картины и встретилась глазами с матерью Гая. И – о, ужас! – поняла: его мать знает… знает, кем она была для ее сына. Она побледнела, ее охватила паника. Она вскочила. Ей надо скорее уйти. Прямо сейчас.
– Простите, мадам де Рошмон, но я должна уйти.
Мать Гая продолжала сидеть.
– Прежде чем вы уйдете, я бы хотела попросить вас оказать мне любезность.