В плену. И после. История одного эльфа
Шрифт:
Внутри своего тихого, молчаливого оцепенения он умирал, истекал кровью, корчился в агонии. Его гордость была растоптана, жизнь – кончена, на будущем поставили крест.
Как после всего, что с ним сотворили, он вернется домой и посмотрит в глаза любимой? Как прикоснется к ней этими грязными руками? К ней – чистой и непорочной. Он – оскверненный и обесчещенный, более того – наслаждающийся своим насилием, как шлюха. Проклятое зелье! Но без него Фай эту ночь не пережил бы. Он и так подобрался к самому краю безумия и сейчас балансировал
Слишком много страданий.
Слишком много унижения.
Слишком, слишком.
В какой-то момент Фай решил, что хуже быть не может, все самое страшное с ним уже случилось, но потом женщины, насытившись, ушли, и свет от костров заслонили плечистые фигуры. Они подходили все ближе, смыкая вокруг Фая кольцо, пока окончательно не отрезали его от внешнего мира – от деревьев, шумящих на краю лагеря, от рассыпанных по земле палаток, от Эвера, притихшего и больше не издающего ни звука.
Руки, сильные, грубые, вздернули его, измученного, вверх и поставили на колени, перед глазами оказался мускулистый живот с кубиками пресса. Твердые пальцы взяли пленника за подбородок.
И Фай понял, что всегда может стать хуже, чем уже есть.
* * *
Он проснулся среди ночи от крика и не сразу сообразил, что лежит в собственной кровати. Темнота обступала со всех сторон. Из мрака жадными пальцами к нему тянулись призраки прошлого. Под бешеный стук сердца Фай зажег светильник на тумбочке и нервно оглядел комнату: никого, – и с облегчением упал обратно на подушку.
Сон. Всего лишь сон.
Пустой желудок скрутило, и уже через минуту Фай склонялся над умывальником, извергая из себя остатки позднего ужина. Едва успел добежать до уборной за дверью.
Тогда его тоже рвало. Под ноги своим мучителям. И каждый раз он получал оглушающие пощечины, такие, что в голове звенело, а из глаз сыпались искры.
Разогнувшись и вытерев рот, Фай посмотрел в зеркало.
– Ничего этого со мной не было, – сказал он своему отражению и поджал дрожащие губы.
«Мне всего лишь приснился кошмар», – добавил он мысленно, а потом плечи его сгорбились, руки затряслись, и по щекам побежали слезы.
– Ничего не было. Ничего не было, – упрямо твердил Фай в тишину ночи, и соленая влага собиралась в уголках его губ.
Полчаса понадобилось, чтобы взять себя в руки и загнать вереницу болезненных образов обратно в глубь подсознания.
Он дома. Дома.
Эйхарри, та самая злодейка из Сумеречных земель, помогла ему освободиться из плена и вернуться в Троелевство.
Судорожно вздохнув, Фай наклонился над чаном с водой и смысл с горящего лица слезы. Ни о каком сне больше не шло и речи. Он просто не мог заставить себя вернуться в кровать – бродил по спальне, переставлял на полке деревянные фигурки зверей, смотрел через оконное стекло на светлеющее небо. Никак не получалось поверить, что все осталось позади.
– Не было. Ничего этого не было.
Он подошел к тумбочке рядом с постелью и, воровато оглядевшись, достал из верхнего ящика надежно спрятанную под бумагами миниатюру – овальный портрет девы с огромными голубыми глазами и косами цвета спелой пшеницы. Эллианна. Этот портрет Фай давным-давно стащил из дома ее отца, когда вместе с родителями приходил к ним в гости на какой-то семейный праздник. Дурной поступок, но Фай ничего не смог с собой поделать: любоваться красотой Эллианны хотелось каждый день.
Завтра – Фай посмотрел на солнце, робко выглянувшее из-за деревьев, – вернее, уже сегодня он попросит у сурового Меливинга руки его дочери. И никто никогда не узнает его страшную тайну.
Глава 2
Чудовище из Сумрака – именно так Фай в мыслях называл жену Эвера – установила в «Воль’а’мире» свои порядки, и в целом это оказалось неплохо. По крайней мере, за один закон Фай был ей безмерно благодарен: эйхарри запретила топить опороченных эльфов в Кипящем болоте. Даже отправила в каждую из трех общин королевства по группе наблюдательниц, чтобы они следили за тем, как соблюдаются ее указы.
И дышать стало легче, ибо, сколько бы Фай ни твердил своему отражению в зеркале, что насилия не было, что увиденное во сне – всего лишь яркий ночной кошмар, а не воспоминание, правда висела над его головой заточенным топором. Если случившееся в лагере Иданн всплывет, Фай навсегда обзаведется клеймом изгоя, но хотя бы сохранит жизнь.
Впрочем, что это будет за жизнь? Без жены, без детей, постоянно под прицелом осуждающих взглядов. Он ведь даже на улицу выйти не сможет, чтобы не услышать за спиной порицающие шепотки.
Во время подобных размышлений Фай всегда возвращался к одной и той же мысли: в плен они попали впятером, троим удалось покинуть лагерь целыми и невредимыми, избежав насилия, но никто из этих счастливчиков до королевства так и не добрался. Ни Олли, ни Огласт, ни Азаэль.
Похоже, Мерида солгала, сказав эйхарри, что отпустила пленников. Что, если она отвела бедняг в лес и там убила, а тела закопала или закидала еловыми ветками? А может, эльфийские воины погибли по дороге домой? Встретили на пути зверя и, безоружные, не смогли ему противостоять?
Так или иначе, ни один из троих беглецов не вернулся к семье, а значит – Фай ненавидел себя за эту мысль – свидетелей его позора не осталось в живых. Не было никого, кто мог бы вытащить уродливую правду наружу и выставить на всеобщее обозрение. Бросить ее Фаю в лицо, как кусок червивого мяса.
«Смотрите, смотрите! Он лгун. Знаете, что случилось с ним в лагере врага? Думаете, он сопротивлялся? Стонал и подмахивал. Ему нравились все те мерзости, что с ним творили. Скажи-ка, Фай, почему ты еще не на берегу Кипящего болота?»