В погоне за Солнцем
Шрифт:
Но еще до восстания жизнь была почти невыносима. Семьи отсиживались в полутьме, офицеры в повседневной летней форме, их жены в свободном белом муслине. Церковные службы, важная составная часть империи, были укорочены, но из-за жары никто не преклонял колен. На одной британской базе в Калькутте
британцы еще не знали этого, но они уже проигрывали битву против солнца – солнца, которое разжигало убийственные вспышки гнева, которое управляло нормами общественной жизни, то делая их сверхважными, то превращая в никому не нужный балласт. Восемь месяцев в году солнце давило чудовищным весом на их существование, ограничивая передвижение, загоняя в темные комнаты. Солнце расстраивало пианино, высушивало чернила на бумаге, плавило кончики офицерских киверов… Первой красавицей базы единодушно считалась женщина с самыми бледными щеками… Дома проектировались только с одной целью – не дать солнцу победить [438] .
438
Там же.
Интенсивная жара такого уровня может сопровождаться экваториальными болезнями (в каждой стране своими), такими как потница, когда пот собирается под кожей, –
439
Robert Burton, The Anatomy of Melancholy. N. Y.: New York Review of Books, 2001. Р. 378.
Большая жара всегда сопровождалась страхами и суевериями. В Древней Греции пик полудня был часом выхода демонов, неслучайно Пан, явно зловредное божество, считался повелителем полудня. Разумеется, в каждом регионе своя ситуация. Диапазон “охвата” Земли солнечным светом варьируется от примерно 4 тыс. ч в год (более 90 % максимально долгого периода) до менее 2 тыс. Сахаре выпадает больше, а Исландии и Шотландии – меньше всех.
До наступления современной эпохи крайней мобильности населения цвет человеческой кожи, по всей видимости, зависел от места обитания. Темная кожа преобладала вокруг экватора, поскольку она содержит больше меланина – пигмента, блокирующего солнечные лучи, помогающего приспосабливаться к жизни в солнечных регионах планеты; светлокожие люди обычно населяют области ближе к полюсам.
Цвет кожи приобрел символическое и даже нравственное значение уже никак не связанное с происхождением, и в истории человечества нередко использовался для оценки превосходства одних рас над другими, подобно тому как это случалось с родами занятий и социальными классами. Как отмечал популяризатор науки Джонатан Вайнер, “цвет кожи – самое большое видимое различие между разными человеческими популяциями на нашей планете, вокруг которого сплелось столько жестоких и вызывающих рознь мифов, – на деле есть не что иное, как схематическая диаграмма уровней ультрафиолетового излучения, распределенного по планете [440] ”. Некоторые темнокожие народы полагают, что их цвет символизирует близость к солнцу, что также означает близость к богу, но в целом в мире установилось и продолжает жить скорее предубеждение против темной кожи. Среди принятых определений для “чернокожести” в Оксфордском английском словаре встречаются такие (некоторые родом еще из XVI века): “нечистый”, “грязный”, “порочный”, “ужасный”. Барак Обама в мемуарах Dreams from My Father (“Мечты моего отца”) пишет, как ребенком листал старый номер журнала Life и наткнулся на фотографию человека, химически осветлившего цвет своей кожи. Она имела “призрачный оттенок”, как будто “кровь отлила от плоти [441] ”. Этот человек “сожалел о попытке выдать себя за белого и переживал по поводу результатов. Но они были необратимы. В Америке были тысячи людей, черных мужчин и женщин, которые, как и он, подвергли себя той же процедуре под влиянием рекламы, обещавшей счастье белого человека”.
440
Jonathan Weiner, The Next One Hundred Years. N. Y.: Bantam, 1990. Р. 154.
441
Barack Obama, Dreams from My Father. N. Y.: Three Rivers Press, 2004.
Это предубеждение прошло сквозь века неизменным, потому что, даже когда в нем не было расового и расистского подтекста, кожа все равно служила признаком социального, экономического и религиозного статуса. Те, кто занимался физическим трудом под открытым небом, как правило, были более загорелыми, чем те, чье ремесло оплачивалось лучше и ценилось выше (или те, кто был достаточно обеспечен и не нуждался в работе вообще) [442] . На Крите в минойскую эпоху (с 2600 года до н. э.) женщины содержались в темноте для сохранения “воздушного” вида. С середины Х века европейские женщины белили себе кожу зельями столь же разрушительными, как и то, что досталось темнокожему мужчине из Life. Самые распространенные белила изготавливались на основе мышьяка, хотя его смертельные свойства были хорошо известны, что видно на примере мышьяковой пудры, которую во времена итальянского Возрождения изобрела некая Джулия Тоффана для того, чтобы богатые жены могли убивать своих мужей. Женщины наносили пудру на лицо и прочие места, и слишком страстные мужья редко выживали. На счету Тоффаны было уже шесть сотен вдов, когда ее выследили и приговорили к смерти, но женщины все равно продолжали белиться мышьяком. И речь не только о лицах: в 1772 году британские леди начали белить руки ядовитым снадобьем, чтобы придать им фарфоровый оттенок. Знаменитый мастер-керамист Джозайя Веджвуд стал рекламировать черные чайники, на фоне которых руки хозяйки выглядели еще белее.
442
Странным исключением является древнегреческая скульптура. Плиний Старший (около 23–79 года н. э.) сообщает нам, что статуи в городах – в Родосе, Афинах, Олимпии – исчислялись тысячами, и, куда бы человек ни отправился в пределах греческого мира, всюду он наткнулся бы на бронзовые фигуры в натуральную величину. Многие статуи были из крашеного камня (полихрома) или позолоченного дерева, но преобладающее количество бронзовых скульптур (хотя мы и не знаем, о каком точно цвете идет речь) указывает на то, что бронза была идеальным материалом или по крайне мере предметом зависти. Каково было жить среди таких фигур? Предполагало ли это, что быть загорелым значило подражать богам? (Babette Babich, Reflections on Greek Bronze and ‘The Statue of Humanity’, Existentia. Vol. 17. 2007.
Шекспир, судя по всему, не был согласен с таким положением дел. Три его самые прекрасные героини описаны как весьма смуглые – Оливия в “Двенадцатой ночи”, Джулия в “Двух веронцах” и Беатриче в “Много шума из ничего”. Сам Шекспир, согласно 62-му сонету, обладал “лицом потасканным и с задубелой кожей [443] ”. Поэт был прекрасно осведомлен о предрассудках своей эпохи – сонет 127 гласит: “Прекрасным не считался черный цвет, / Когда на свете красоту ценили”.
В царствование королевы Елизаветы I некоторые дамы так стремились к бледной коже, что использовали средства, содержащие сурик (оксид свинца), который, накапливаясь в организме, приводил к тяжелым патологиям, иногда – к параличу и смерти. Еще было принято намазывать на лицо яичный белок для достижения глянца и рисовать тонкие синие линии на лбу, чтобы создать эффект просвечивающей кожи. Сама королева Елизавета, путешествуя верхом для поднятия верноподданнических чувств у своего народа, не могла себе позволить оставаться в помещении. Но, вернувшись ко двору, она скрыла свои загрубевшие черты лосьоном, называемым “церусса”, – свинцовыми белилами, придуманными в Древнем Риме и возрожденными во времена Ренессанса. В XVII веке на заказных портретах женские лица обычно выглядели мертвенно-белыми овалами. Позднее развитие каретного транспорта еще более усилило эту моду – теперь бледное лицо демонстрировало возможность путешествия с комфортом в крытом экипаже.
443
Пер. С. Степанова. В классическом переводе Маршака нет указания на кожу: “Я вижу настоящий образ свой / В морщинах лет”. Всего у Шекспира встречается 253 упоминания солнца.
Во времена Карла II тяжелый грим был общепринят при дворе. Наиболее опасными косметическими средствами являлись свинцовые белила, мышьяк и ртуть: все они не только портили кожу – еще от них выпадали волосы, начиналась язва желудка, дрожали конечности, и часто они просто убивали стремящуюся к совершенству красавицу. Опасность этих средств стала известна после трагической смерти куртизанки Китти Фишер и Марии, графини Ковентри, старшей из двух легендарных сестер Ганнинг. Меж ду Китти и Марией вспыхнуло соперничество на почве интрижки первой с мужем Марии Джорджем Уильямом. Сама Мария (1733–1760) привлекла внимание знаменитого ловеласа Огастеса Генри Фицроя, третьего герцога Графтона, с 1767 по 1770 год исполнявшего обязанности премьер-министра Британии. Но усилия по удержанию его привязанности обошлись ей дорого: она умерла в возрасте двадцати семи лет после многих лет использования свинцовой косметики. Катерина Мария “Китти” Фишер умерла в 1767-м, очевидно, от воздействия тех же свинцовых средств, пережив соперницу на семь лет.
XVIII век уже уступал дорогу XIX веку, но белизна продолжала быть главным признаком красоты. В Америке ни южная красотка, ни северная дебютантка не осмеливались выйти на улицу без зонтика, боясь потерять лилейный цвет кожи. Во времена Гражданской войны женщины на Юге жевали газетную бумагу, потому что было обнаружено, что в ней содержится нечто отбеливающее кожу лица. Веснушек (результата неравномерного распределения гранул меланина: веснушка – это аккумулированный меланин) тоже старались избегать. Младшая сестра Скарлетт О’Хары Сьюлин, обнаружив, что семейный экипаж на мгновение остановился прямо на солнце, в смятении вскричала: “О папа, давай поедем! Я чувствую, как веснушки высыпают у меня на лице!”
“Клеопатра, растворяющая жемчуг”, 1759 год – портрет кисти Джошуа Рейнольдса куртизанки и актрисы Китти Фишер. Настойки на свинце, которые она принимала для осветления цвета лица, стали причиной ее смерти в 1767 году (Kitty Fisher: Kenwood House: The Iveagh Bequest / English Heritage Photo Library)
Еще в 1880-е светские дамы были готовы прибегать к крайним мерам. Парижская красавица Амели Готро, знаменитая мадам Икс с портрета Сарджента, усиленно работала над своей внешностью: ее “кожу одни соперницы подозревали в том, что над ней поработал эмалью живописец, а другие – в применении осмотрительных доз мышьяка [444] ”. Но к эпохе мадам Икс мода уже начинала меняться. В викторианской Англии люди стали избегать грима, который все сильнее ассоциировался с продажными женщинами и актрисами (многие, впрочем, не делали между ними разницы). Достаточно было одного намека на искусственное изменение естественного цвета, чтобы женщину осудили за вульгарность, если не хуже. Белая кожа как классовый признак тоже уходила в прошлое в результате урбанизации и смены системы профессий, вызванной индустриальной революцией. Работа в помещении становилась нормой для большинства людей рабочего класса, и бледная кожа тем самым переставала обозначать социальный статус. А с возвращением офицеров из окопов Первой мировой загар и красный цвет кожи превратились в символы патриотизма.
444
Miranda Seymour, White Shoulders, Deborah Davis’s biography Strapless: John Singer Sargent and the Fall of Madame X in The New York Times Book Review. 2003. 28 сентября. Р. 19.
С другой стороны, набирало силу новое поветрие. Пляжный отдых, который исходно рекомендовался по медицинским соображениям, становился присущим изысканному обществу. Те, у кого были деньги и время на постоянные разлечения, выбирали курорты, и, таким образом, загорелая кожа стала восприниматься как признак отношения к классу имущих. Как писал Пол Фасселл,
для восстановления Средиземноморья после [Первой мировой] войны его наиболее распространенный естественный ресурс, солнце, должен был искупить то социальное клеймо, которое на нем поставил XIX век. Тогда люди высшего сорта предпочитали не сидеть на солнце, считая, что раз оно необходимо для произрастания растений, то ценность его для людей весьма сомнительна [445] .
445
Paul Fussell, Abroad: British Literary Travelling Between the Wars. Cambridge: Cambridge University Press, 1980. Р. 137. Некоторые подробности на страницах моей книги появились из его труда, в частности, из главы The New Heliophily. Р. 137–41.