В погоне за солнцем
Шрифт:
Дождь остался там, в злом и навсегда жестоком к нему месяце Поющих вод.
Остался - но ненадолго...
Дождь касался стекла холодными ладонями и прижимался к нему так сильно, точно хотел заглянуть в высокое окно и разглядеть что-то сквозь скользящие вниз потоки воды. Все дрожало, теряло контуры и очертания, блекло цветами в укрывшей Холмы пелене дождя. Не разобрать, что там, по ту сторону стекла, не увидеть...
– Вы говорили
– негромко спросил Эрелайн, не переставая играть. Скрипка не пела - плакала. Так тихо, слабо, так пронзительно грустно и бессильно, что слушать ее было невыносимо.
– Я не помешала вам?
– голос Висении, не привычно ясный, чистый, а чуть хрипловатый, дрогнул.
– Нет. Уже нет.
– Леди эс Ллиэ была права, - тихо начала она и почти сразу продолжила: слишком мучительно было молчание.
– Мне не удалось выяснить, у них ли еще A'shes-tairy, жив ли он, проводились ли допросы. Кайлирия отвечала полунамеками, полуфразами. Заставить ее говорить откровенно невозможно. Во всяком случае, для меня.
– Вы передали, что действуете от моего имени?
– Да.
– В таком случае, я переговорю с ней сам, - последняя нота, тонкая и отчаянная, зазвенела в воздухе. Рука со смычком опустилась вниз.
Эрелайн осторожно, бережно положил скрипку на стол и только тогда, наконец, обернулся.
– Это все?
– Нет. Лорд-правитель выражает вам свое почтение и шлет приглашение на завтрашний прием.
– Званый ужин?
– Эрелайн поморщился, принимая из рук леди запечатанный родовой печатью вьер Лиин конверт.
– Обед, - поправила его Висения, едва скрывая улыбку. Нелюбовь лорда к светским приемам была ей прекрасно известна.
– Отказаться я, надо полагать, не имею права?
– голос Эрелайна звучал насмешливо, но во взгляде не было и тени улыбки.
– Это было бы неразумно. Прием не продлится долго и много времени не отнимет, а круг приглашенных, полагаю, будет вам интересен. Никаких случайных гостей, только влиятельнейшие фамилии Холмов. Я полагаю это неплохой возможностью переговорить со всеми интересующими вас лордами, чтобы получить представление о политической обстановке и заключить соглашения, если потребуется.
– Прием стоит посетить хотя бы для того, чтобы поставить в известность лорда Этвора о Кайлирии. Достаточно, Висения. Спасибо. Очень точные замечания. Я сочту за честь присутствовать.
– Как прикажете, мой лорд, - Висения склонила голову.
– Я передам ваш ответ. На этом все?
– Да. На сегодня - да.
Эрелайн отвернулся к окну.
Висения ушла: об этом сказали тихий перестук каблучков, шелест платья и звук притворяемой двери. Дождь не утихал, касаясь стекла холодными пальцами и прижимаясь к нему лицом, чтобы разглядеть зыбкий силуэт кабинета и Эрелайна...
Лорд с силой отвел взгляд от окна, устало растер виски. Работа, работа, нельзя забывать... Нельзя позволять забыть.
Эрелайн подхватил смычок, взял в руки положенную на стол скрипку и направился к стеллажу, где за одной из створок мореного дуба прятался узкий, как сам инструмент, черный футляр.
***
– Завтра в Изломе Полуночи мы проводим прием.
Пальцы мягко касаются черно-белых клавиш. Мелодия, светлая и нежная, игривая льется из-под из них так же легко и свободно, как звенит ручей.
– Нас изволит посетить лорд вьер Шаньер. Будет досадно, если он не увидит свою невесту.
Стройная гармония - выведенная, кажется, не за фортепиано тонкой рукой Иришь, а чем-то гораздо более значимым, важным, вечным - нарушается уродливым диссонансом.
Фальшь!
Иришь поджимает губы, и мелодия, повинуясь ей, выравнивается, но теперь в ее светлый и звонкий строй вкрадываются странные паузы.
Вкрадывается тревога.
– Как вам угодно, матушка, - голос девушки звучит невыразительно, блекло. Ритм убыстряется, едва заметно, на один такт - или на участившийся пульс.
Досадно.
– Ужасная игра, Иришь. Отвратительная.
– Это все?
– не выказывая и тени того раздражения, что владело сейчас ей, спросила она. Дыхание выровнялось, пульс, зачастивший с испуганно забившимся сердцем, замедлился. Мелодия переменилась вместе с ней, вновь став звонкой и светлой. Вот только прежней легкости и свободы, радости в ней не было. И там, где прежде звенел колокольчиками игристый смех, теперь звучала принужденность, искусственность.
– Увидимся за утренним чаем.
– Не думаю, что буду голодна, - бросила Иришь, не оборачиваясь. Скрипнувшая дверь замерла, не закрывшись до конца.
– Увидимся за утренним чаем, - повторила леди самым сладким своим голосом. За которым, впрочем, прекрасно слышалась властность и если не неприкрытая угроза, то обещание. "Ты придешь на завтрак. А если не придешь, я заставлю тебя прийти".
Дверь закрылась с негромким стуком. Иришь хотелось резко опустить крышку фортепиано или больно ударить по клавишам, чтобы выплеснуть раздражение и злость. Но инструмент было жаль. Не доиграв мелодию, она оборвала ее на полуфразе и поднялась из-за фортепиано.
Полумрак скрадывал шаги, как скрадывал резкость линий и очертаний, шептался в изменчивой игре теней. В неровном свете свечей чёрная гладь зеркала дрожала, волновалась - как озеро в безлунную ночь.
Иришь вытянула из волос перламутровый гребень. Подойдя, убрала его в один из ящичков трюмо. Следом отправилось несколько тонких шпилек, удерживающих высокую и оттого тяжелую прическу. Черные волосы обняли плечи сладким дыханием ночи. И всколыхнулись, когда Иришь, присев за трюмо, провела по ним щеткой.