В поисках Беловодья(Приключенческий роман, повесть и рассказы)
Шрифт:
Акулина вырвалась и убежала к дереву, уткнулась головой в сумины, словно прячась от великого позора.
— Посмотрим, как ты это без отцовского-то без благословения управишься..
И не понял Иван отцовского сердца. Вскочил, затрясся, чуть не взвыл.
— Я тебе собака? — закричал он в морду Назаровой лошади. — Собачью жизнь мне хочешь?.. Я… Я… Сам-то жил?.. Домом, хозяйством… Моего там поту немало. Куда меня погнал? Хочу тоже, хочу домом жить!
— Иван! — резко крикнул Асон, ударяя лошадь каблуком, да так, что она заплясала: — И-иван!
Ванюшка съежился, затих на полуслове. Он уже не верил себе, что мог так сказать. Кому! Отцу!
Дарья затянула было голосянку, что-то наговаривая нехорошее, обидчивое, но Назар прикрикнул:
— А уймись ты!.. Испрожабь вас в душу, в горло!
Он уже и в самом деле обозлился. Зачем-то соскочил с коня и, сильно покачнувшись на отсиженных ногах, еще больше вскипел:
— Куда от вас от окаянных?.. Забежаться бы в лес!
— Брось, Назар, не шуми, — мягко вступился Панфил. — Кого тут? Оно, конешно, дело твое, сказать, истинное, ну да кого там… — неловко заикнулся и обратился уже ко всем: — Расседлаться бы?.. Стан тут богатеющий.
— Надо расседлаться, — радостно откликнулся Анисим.
Хрисанф благодушно покрутил головой и, грузно падая с седла, захохотал:
— На свадьбишку, значит, наклюнули… То-то, смотрю я, у Назара будто жбанчики с кваском в суминах хлюпают. Мужик запасливый.
И этого было достаточно, чтобы скрасить неприятность, заговорить свободно, громко, как будто ничего и не случилось.
В суете событие померкло, к нему сразу привыкли и лишь украдкой взглядывали на Акулину, а она из кожи лезла, чтобы угодить. С упорством, тяжелым молчанием, брала она котелки, спускалась по камням к речушке, черпала студеную воду и расставляла посудины перед костром, у которого хозяйничал Хрисанф.
Народ разбрелся по кустам, прибирая поклажу. Только Бергал в стороне. Он обходит лошадей, осматривает спины, поднимает ловкими руками передние ноги и шатает подковы — нет ли ослабевших. За лошадь он умрет: у него, кроме лошади, нет ни друзей, ни товарищей. Ему все равно — своя она или чужая. Но попроси доглядеть — оборвет на слове, фыркнет и уже не прикоснется: не для тебя, мол, делаю. У него с собой и инструмент.
Обошел всех, погладил, каждой что-то тихо-тихо сказал на ухо. У Анисимова воронка одна подкова надломилась. Долго щупал ее и ворчал, потом нашел Анисима и буркнул сердито:
— Подкову-то, што ли, достань.
— Аль изломалась?
— Ну.
— Вот беда, скажи!.. Сейчас я… — Он долго копался в суме, пересыпая там запасное железо, и все говорил виноватым, извиняющимся голосом, а Бергал уже обхаживал Акулинину пару.
Бабы у костра месили саламату — в кипящие котелки засыпали мелко истолченных сухарей и заправляли маслом.
Ванюшка успел уже слазать на утесик за речкой, притащил в поле и шапке груду черных, шумящих листьев бадана, чтобы сварить чаю. Хрисанф одобрительно крякнул. Когда Иван наклонился к костру, он, щурясь от дыма, не то серьезно, не то шутя кивнул на Акулину и вполголоса заметил:
— А девка ладная, мотри. Не пропадет… Зря я облаил ее…
Панфил ходит и присматривается. Давит его нехорошее молчание. Надо что-то сделать, чтобы снова все заговорили, отворили душу, будь там хоть одно худое — все равно… Не будет так добра, пока не скажут…
Когда снятые с пылу котелки задымили вкусным запахом в тени у ели, Панфил, умывшись над ключом, без шапки, подошел к стройной молоденькой пихточке и в десятый раз оправил складень, укрепленный на серебряном стволе. Потом попятился и, постоявши перед образом со сложенными на груди руками, закрестился часто-часто, кланяясь в пояс. За ним стояли все, тоже кланяясь и наговаривая шепотом знакомые с детства слова.
Сотворивши молитву, Панфил повернулся к народу, провел рукой по жидкой бороде и огляделся.
— Акулинушка! — кротко позвал он, всматриваясь через куст. — Ты пошто же не подходишь?
— Брось там шариться, поди сюда! — уже решительней крикнул Асон.
Акулина, потупляя глаза, стала сзади, с Бергалом. Иван, задержавшийся у потников, видя общие взгляды, поспешил подойти.
Панфил оглядел всех спокойно.
— Вот, братие, пошли мы… Сущие далече мы путешествующие, как в святом писании… Да… С помощью божьей пошли, со угодниками со святыми… С миром надо. Теперь нам никто и ништо. Не жди себе помощи. Земля, да небо, да ты. Ближе надо один к другому. В согласии дело-то спорится… Сегодня вот неладно вышло. На душу греха прибавили. А сердце-то, оно уже и того, закаменело. Нету в нем правды, нету спокою. Змеей шипучей извивает… Нет… С согласья надо, братие, надо сообча. Ежли не по ндраву тебе что, не хоронись, а говори перед всеми. Ежли миром положили, повинуйся, не ропщи.
— Верно!.. Так, так!.. — кивал Асон, стоя впереди других.
— Без этого не выйти нам на истинный путь… Сегодня сомустил лукавый. Побороть его надо, правдой побороть.
Панфил заглянул через головы и строго поманил Акулину.
— А ну-ка, подь сюда, девка.
С убитым лицом, едва-едва переступая, подошла она.
— Вот сюда стань…
Панфил строго оглядел ее.
— А поясни теперь нам, откуда это ты и как и пошто?
— Деданька Панфил! — заревела Акулина, падая в ноги.
Но он наклонился, взял за локоть и строго приказал:
— Не валяйся! Встань!
Поднялась Акулина, оборвавши рыдания.
— Отцовское благословение имеешь?
Помолчала и чуть слышно ответила:
— Нет.
— Как же ты?
— Убегла… С пасеки…
— А пошто так? Богу послужить пошла, али как?
Молчит.
— Не почтила родителев. Грех великий приняла! — Панфил сильно повышает голос: — Тяжкий грех сотворила!..
Акулина беспомощно уткнулась в конец шали и плачет, сгорбившись, вся вздрагивая.
Асон нахмурился, вздыхает:
— Грехи наши… Охо-хо! Царица матушка, небесная!.. Панфил разглаживает бороду и громко спрашивает:
— Как же, братие? Овца заблудящая… Миром, значит, порешим. Какое ваше слово?.. Куда ее.
Акулина все ниже опускает голову.
Неясным шорохом прошли над ней слова, пугающие непонятной тайной. Но Хрисанф сказал громко и открыто:
— Идет пущай.
— Как ее одну-то? — спрашивает Асон.
И, радуясь подсказанному слову, все возбужденно зашумели.