В поисках древних кладов (Полет сокола)

Смит Уилбур

Люди Яна Черута немало потрудились, выбирая и вырезая дубинки, и теперь пустили их в ход с жадным ликованием, стремясь расквитаться за ночь, проведенную в лишениях и скуке. Сержант Черут был в самой гуще схватки. От возбуждения он почти потерял голос и лишь визгливо тявкал, как обезумевший фокстерьер, загнавший на дерево кошку.

Зуга понимал, что вскоре придется остановить готтентотов, чтобы они кого-нибудь не убили или не изувечили всерьез, но наказание было заслуженным, и он подождал еще минуту. Майор даже сам внес в дело свою лепту. Один из распростертых людей вскочил на ноги и попытался удрать

в подлесок, но майор взмахнул посохом и подсек убегавшего, а когда тот снова вскочил, словно на пружинах, Зуга коротким ударом правого кулака в челюсть опрокинул его в пыль.

Потом, отойдя от побоища, он вынул из нагрудного кармана одну из немногих оставшихся сигар, прикурил от фонаря и с удовольствием затянулся. Готтентоты начали уставать, их рвение ослабло. Ян Черут наконец обрел голос и впервые заговорил членораздельно:

— Slat hulle, kerels! — Бей их, ребята!

Пора их останавливать, решил Зуга и открыл заслонку фонаря.

— Хватит, сержант, — приказал он.

Звуки ударов стали реже и постепенно стихли совсем. Готтентоты отдыхали, опираясь на дубинки, тяжело дыша и обливаясь потом.

Пытавшиеся дезертировать носильщики с жалобными стонами распростерлись на земле, вокруг валялась их пожива. Некоторые из тюков разорвались. Ткань и бусы, фляги с порохом, ножи, зеркала и стеклянная бижутерия рассыпались по земле и смешались с пылью. Зуга разъярился с прежней силой, когда узнал оловянный ящик, в котором держал свой парадный мундир и шляпу. Он наградил ближайшего беглеца последним пинком и прорычал сержанту Черуту:

— Поставьте их на ноги и все соберите.

Девятерых носильщиков связали и препроводили в лагерь. Их нагрузили не только тяжелыми тюками, которые те пытались украсть, но и уймой ушибов, ссадин и синяков. Губы распухли и потрескались, у многих не хватало зубов, глаза опухли и затекли, а головы покрылись шишками, как свежесорванные земляные груши.

Гораздо болезненней было то, что весь лагерь до единого человека вышел, чтобы поглумиться и понасмехаться над беглецами.

Зуга выстроил пленников, выложил перед ними награбленное добро и в присутствии их товарищей на плохом, но выразительном суахили произнес речь, в которой уподобил их трусливым шакалам и жадным гиенам и оштрафовал каждого на месячное жалованье.

Представление было встречено с восторгом, публика улюлюканьем откликалась на каждое оскорбление, а виновные пытались сжаться в песчинку и исчезнуть с глаз. Среди зрителей не было ни одного носильщика, который не хотел бы улизнуть из лагеря. Собственно говоря, если бы побег удался, на следующую ночь за первыми последовали бы все остальные, но сейчас, когда план расстроился, они злорадствовали, избежав наказания, и наслаждались страданиями приятелей, вина которых заключалась в том, что их поймали.

Во время полуденного отдыха, между двумя этапами тирикеза следующего дня, носильщики, собравшись кучками в тени рощ мопане, пришли к выводу, что им достался сильный хозяин, такой, которого нелегко надуть, и это давало им уверенность в благополучном исходе предстоящего сафари. Пленение носильщиков-дезертиров, последовавшее сразу за победой над португальцем, неизмеримо укрепило авторитет Зуги.

Старшие групп порешили, что такому человеку подобает иметь хвалебное

имя. Они долго совещались и, перебрав множество предложений, остановились на имени Бакела.

«Бакела» означало «тот, кто бьет кулаком», ибо из всех достоинств майора это поразило их сильнее всего.

Теперь они были готовы идти за Бакелой в огонь и в воду, и, хотя Зуга с тех пор каждую ночь раскидывал позади колонны сеть верных готтентотов, ни одна рыбка в нее не попалась.

— Сколько? — прошептал Зуга.

Ян Черут качнулся на пятках, пососал пустую глиняную трубку, задумчиво скосил восточные глаза и пожал плечами:

— Слишком много, не сосчитать. Две сотни, три сотни, может, все четыре.

Сотни раздвоенных копыт изрыли землю в мягкую пушистую пыль, круглые лепешки навоза с концентрическими кругами на верхушке были точно такими же, как у домашнего скота. В жарком воздухе долины Замбези повис густой запах хлева.

Уже час охотники шли через редкий лес мопане по пятам небольшого стада буйволов. Им приходилось сгибаться, чтобы пройти под низко нависшими ветвями, усеянными толстыми блестящими листьями, похожими по форме на раздвоенные следы. Они вели из леса, и там к ним присоединялось другое стадо, гораздо больше первого.

— Далеко до них? — снова спросил Зуга, и сержант хлопнул себя по шее, сгоняя буйволиную муху.

Величиной с пчелу, она была тускло-черного цвета и жалила, словно добела раскаленная игла.

— Мы уже так близко, что мухи, вьющиеся вокруг стада, еще не улетели. — Он ткнул пальцем в ближайшую кучу влажного навоза. — И помет еще теплый, — продолжал Ян Черут, вытирая палец сухой травой, — но они ушли в дурные земли. — Он указал подбородком вперед.

Неделю назад отряд дошел до склонов долины, но все возможные пути, обследованные Зугой в подзорную трубу, вблизи оказались тупиками. Ущелья заканчивались обрывистыми скальными стенами или ужасающими пропастями.

Они повернули на запад и пошли вдоль откоса. Зуга с небольшой группой разведчиков отправился вперед. Но день за днем по их левую руку маячили непреодолимые горные склоны, отвесно вздымавшиеся в небо. И даже ниже главного склона земля была изрыта глубокими ущельями и оврагами, утесами и черными скалами, усеяна грудами огромных валунов. Овраги заросли серым терновником, кусты переплелись так тесно, что приходилось ползти под ними на четвереньках, а поле зрения ограничивалось метром-другим. Стадо буйволов, которое они преследовали, скрылось в одном из таких узких ущелий. Их толстые шкуры были неуязвимы для острых красных колючек терновника.

Зуга достал из ранца, висевшего за плечами носильщика, подзорную трубу и внимательно осмотрел местность. Молодого Баллантайна снова поразила ее дикая, грозная красота, и в сотый раз за последние несколько дней он спросил себя, существует ли в этом лабиринте путь в империю Мономотапа.

— Ты слышал? — спросил Зуга, внезапно опустив подзорную трубу.

Звук был похож на мычание стада молочных коров, возвращающихся на ферму.

— Ja! — кивнул сержант Черут, и печальный звук снова эхом прокатился по черным утесам из железной руды. Ему ответило мычание теленка. — Они залегли там, в кустах жасмина. До заката они больше не двинутся.