В поисках единорога
Шрифт:
Спустившись вниз по реке, мы достигли того места, где я наслаждался купанием с Гелой. Пропустив всех вперед, я ненадолго отстал, чтобы в одиночестве полюбоваться напоследок этим мирным уголком, хранящим счастливые воспоминания. Тут шепнула мне совесть, что слишком легко я расстался с Гелой и нашим сыном. Но что сделано, то сделано, и я не хотел больше об этом думать. И ушел догонять остальных, вопреки велению сердца ни разу не оглянувшись.
Через две недели похода, накануне святого Михаила, мы вышли к просторной, покрытой буйной зеленью долине, где обитали несколько племен мангбету. Заметив часовых, наблюдавших за нами издалека, я послал чернокожих гонцов из своего отряда с сообщением, что мы пришли с миром, а не с войной, и всего лишь проходим мимо, направляясь в другие края, однако, прежде чем уйти, хотим поговорить с вождями мангбету. Два дня мы провели начеку, дабы коварные враги не застали нас врасплох, но наконец пришел ответ от местного вождя по имени Боро-Боро. Он приходился сыном одному из погибших от наших рук в прошлогоднем
— Приветствую великого и могучего белого кузнеца. Я — голос вождя Боро-Боро, сына бога Анаки. Вождь велел передать: если ты не хочешь войны, ему она не нужна тем более. Он даст вам муки и сала, чтобы вы побыстрее покинули его земли.
Я хотел было ответить на это, что, дескать, не нужно мне ни муки, ни сала, отдайте только Инесилью, но вовремя спохватился и сказал:
— Великий белый кузнец обойдет вас стороной, как вы просите, но сначала, помимо муки и сала, вы должны отдать нам белую женщину Инесилью. Без нее мы отсюда не уйдем, и будет вам война без пощады.
Негры обещали вернуться с ответом через девять дней, так как Боро-Боро сейчас находился далеко от нас. Поскольку место было неплохое, я приказал разбить лагерь на время ожидания и для пущей надежности окружить его рвом, а ров обнести частоколом. И еще соорудить шалаши из веток, чтобы укрываться от нестерпимого зноя, и на некотором расстоянии от лагеря выкопать волчьи ямы и канавы с острыми кольями на дне, которые оказались столь полезны в прошлый раз. Это заняло весь отряд, как черных, так и белых, до самого прибытия гонцов от Боро-Боро. Через семь дней явился все тот же старик в „львиной мантии“ с известием, что вождь попросил своего подданного, которому отдали в жены Инесилью, отпустить ее и тот согласился, но сама она предпочитает остаться среди мангбету и не желает возвращаться к белым кузнецам. На этих словах Андрес де Премио, до сих пор слушавший посланника спокойно, не выдержал, вскочил и отвесил старику оплеуху такой силы, что сбил его с ног. Один из молодых негров, сопровождавших старика, схватился за дротик на поясе, намереваясь броситься на обидчика, но Андрес наискось ударил его ножом в живот, выпустив кишки, и юноша со стоном рухнул наземь. Все это произошло в одно мгновение, так что никто из присутствовавших не успел вмешаться. Тут остальные мангбету бросились наутек, и я, боясь, что они донесут обо всем Боро-Боро, закричал арбалетчикам, чтоб стреляли. Пока они взводили арбалеты, беглецы удалились на приличное расстояние, однако же все до единого полегли, пронзенные стальными стрелами. Теперь все мангбету лежали мертвые в траве, кроме старика, который, всхлипывая, обнимал юношу со вспоротым животом — судя по всему, это был его сын. Я страшно разозлился на Андреса, но не произнес вслух бранных слов, вертевшихся у меня на языке, поскольку словами тут ничего было не исправить. Несколько часов мы провели в размышлениях, а к вечеру собрались на совет, чтобы решить, как с наименьшими потерями выйти из положения. Кое-кто из арбалетчиков выразил опасения, что как только мангбету узнают о случившемся, тотчас пойдут на нас несметными полчищами, задавят числом и всех перебьют. Вообще-то я разделял их страхи, но тщательно это скрывал, ибо стыдно было уходить, оставив нашу женщину пленницей в руках язычников. Поэтому я встал и твердо, приводя неоспоримые доводы, заявил, что никуда мы не уйдем, пока не освободим Инесилью, пусть даже придется перебить всех здешних туземцев. Слыша яростную решимость в моем голосе, солдаты притихли. И на следующий день, еще до рассвета, мы развязали и накормили старика, поели сами, и он повел нас в деревню Боро-Боро.
После пяти коротких дневных переходов (на случай, если предстоит битва, я не хотел утомлять солдат) мы вышли на берег полноводной реки. Здесь находилось поселение мангбету. Позже я узнал, что из трех племен мангбету Боро-Боро правил самым маленьким, но, поскольку в давние времена от него произошли остальные два, его вождь пользовался наибольшим почетом и властью — примерно как Папа Римский среди христианских монархов. Судя по внешним признакам, жители деревни не ожидали никакой опасности, хотя выставленные в поле немногочисленные часовые и побежали доложить о нашем прибытии. Я тем временем расставил своих людей в боевом порядке, причем части отряда велел спрятаться, чтобы не видно было, сколько нас на самом деле. Потом отправил Черного Мануэля и еще двоих негров сообщить, что я требую встречи с Боро-Боро. Вскоре они вернулись и передали, что Боро-Боро сейчас явится в сопровождении своих старейшин и приведет Инесилью. Черный Мануэль подробно описал мне расположение деревни и добавил, что река с другой стороны делает поворот и как бы обхватывает ее полукругом, а боеспособных мужчин там не меньше пятисот.
Когда солнце поднялось в зенит, мы увидели приближающуюся группу из трех-четырех десятков негров, увешанных оружием. В руках одни держали опахала из пальмовых листьев, другие — копья и белые кожаные щиты, украшенные росписью (арбалетная стрела пробивает такой щит, как бумагу). Боро-Боро был молод и не столь тучен, как его отец. Его несли на тростниковых носилках; двое обнаженных слуг прикрывали его от солнца пологом, сплетенным из травы. Приблизившись к нам на безопасное, по его мнению, расстояние — меньше арбалетного выстрела, он приказал опустить кресло на землю, и вся процессия остановилась. Я поднял руки в знак мирных намерений, а Андрес сделал несколько шагов вперед, нашел глазами Инесилью, которая стояла впереди с младенцем на руках, и громко крикнул ей, чтобы не боялась и шла к нам. Она же лишь крепче стиснула в объятиях ребенка, отвернулась и даже, кажется, попыталась спрятаться за спины негров, но те сомкнули щиты и не пустили ее. Тут мы все заметили, что она не связана, и поняли, что за время разлуки Инесилья лишилась рассудка и действительно не пойдет с нами по своей воле. Оценив ситуацию, фрай Жорди — вот уж в ком я никогда не подозревал способности сохранять мужество под угрозой оружия — направился один к мангбету, распахнув объятия Инесилье. Довольно долго он беседовал с нею, положив руку ей на плечо и иногда гладя по головке малыша, которого она изо всех сил прижимала к груди. Через несколько минут, показавшихся нам вечностью, он вернулся, отозвал в сторонку Андреса и, глядя на него с состраданием, объяснил, в чем дело.
Инесилья стала женой негра мангбету, родила от него сына. Она как будто не в себе и предпочитает остаться навсегда с неграми, лишь бы не блуждать с нами в поисках единорога. По ее же словам, она столько выстрадала, столько видела нищеты, столько крови, что теперь ей больше хочется мирно прожить жизнь с сыном на земле нечестивых язычников, чем снова носить платья и есть за столом в христианской стране. Андресу же она просит передать, чтобы он простил ее, и следовал своим путем, и поскорее о ней забыл — она же отныне будет любить его как брата, а не как мужа.
Выслушав все это, Андрес изменился в лице и зашелся таким диким криком, словно ему вырвали сердце. Он рванулся, чтобы бежать к Инесилье, но по моему сигналу Черный Мануэль с двумя помощниками крепко обхватили его, повалили на землю и не давали пошевелиться, пока он не пришел в себя. С грустью наблюдая за припадком Андреса, я рассуждал про себя, что если мы хотим забрать Инесилью у этих негров, сделать это можно только силой. Но другой возможности одолеть их, да еще убить вождя и отборных воинов племени, мне не представится, если сейчас позволить им уйти в деревню, где они подготовятся к сражению и укрепят оборону. И потому я повернулся к Вильяльфанье и подал знак. Тот поднес к губам рожок и оглушительно затрубил сигнал наступления, арбалетчики выскочили из своих укрытий в траве и принялись стрелять. Боро-Боро получил сразу полдюжины стрел в грудь, если не больше, и рухнул замертво. Его охрана бросилась наутек, кое-кому удалось спастись, но большинство настигли арбалетные стрелы и метательные ножи; раненые падали под крики солдат: „Энрике! Кастилия! За Энрике и Кастилию!“ Беглецы, ухитрившиеся обмануть смерть, схоронились в деревне, наглухо закрыли все входы и выходы, и теперь оттуда доносились надрывные вопли и перестук тамтамов.
Тогда я разрешил отпустить Андреса. Он тут же помчался к Инесилье, которая стояла среди чернокожих мертвецов, все так же обнимая сына и не решаясь бежать. Но стоило Андресу к ней приблизиться, как она сбросила с себя оцепенение, выхватила нож у ближайшего покойника и перерезала горло младенцу, а затем и себе, да с такой сноровкой, что, когда Андрес подхватил ее, у нее уже закатились глаза и почти прервалось дыхание. Следом за Андресом прибежал фрай Жорди, захлебываясь безутешными рыданиями, соборовал ее, уже мертвую, и, послюнив палец, сотворил знак креста над детской головкой. Так погибла Инесилья — и долго, очень долго и горько оплакивали ее и Андрес, и все мы, горячо ее любившие.
Но в тот момент участь Инесильи беспокоила меня меньше всего. Понимая, что на нас вот-вот набросится толпа мангбету, засевших в деревне, я распорядился поджечь траву вокруг нее — благо ветер дул в нужную сторону. Несколько наших негров занялись этим, в то время как другие пускали горящие стрелы в крыши хижин. Под ливнем стрел, обрушившимся на нас в ответ, мы потеряли четырех человек. Но вскоре деревня уже полыхала, густой дым застилал небо. Мы держались поблизости от ворот, и если кто-нибудь пытался выскочить, чтобы спастись от огня, его на месте пристреливали из луков и арбалетов. Но таких храбрецов нашлось немного, большинство пытались выбраться с другой стороны, переплыв реку, и там тоже многие гибли. Впоследствии, когда этот злосчастный день остался далеко позади, мы еще не раз видели влекомые течением трупы — гниющие, распухшие, наполовину расклеванные птицами.
Сумерки опустились на догорающую деревню. В небо фонтаном летели искры. Чтобы никто не пострадал, я велел своим отступить на пол-лиги от реки, там как раз был лесистый холм, очень удобный для лагеря с точки зрения обороны. Мы обосновались на нем, забрав с собой тела Инесильи и ее ребенка, и ночью устроили бдение — многие присоединились к Андресу и долго пели и повторяли молитвы за фраем Жорди. А наутро похоронили обоих в глубокой яме, сверху насыпали камней, чтобы до них не добрались звери, и поставили деревянный крест. Исполнив все вышесказанное, мы приняли решение поспешить оттуда прочь, делая длинные переходы в самом быстром темпе, так как опасались, что бежавшие из деревни известят о происшедшем другие племена мангбету и те ополчатся на нас — тогда мы точно против них не выстоим и все погибнем. На следующий день охотники добыли немного мелкой дичи, остальные собрали в дорогу съедобных плодов и растений (впрочем, в это время года их было совсем мало), и отряд двинулся на юг, вниз по течению реки.