В поисках Ханаан
Шрифт:
— О чем это вы? — вскидывается подозрительная Шошана.
Мы с дедом молчим: я — растерянно, он — торжествующе.
С той поры как Гутя меня познакомила со своим сыном Павликом я, действительно, прижилась на улице Тилто.
После смерти Аврама и Шошаны ко мне перекочевал альбом, обтянутый голубым плюшем. Между потертым плюшем и твердым картоном обложки была спрятана ветхая бумага с голубыми разводами — свидетельство о рождении, где витиеватым писарским почерком с завитушками были выведены мое имя и фамилия Дан. Там же я нашла мутную старую фотографию с едва различимыми лицами мужчины и женщины —
После смерти Бенчика я взяла себе его книги и газовую косынку Ханы.
Теперь в городе нас осталось — раз, два и обчелся. Сыновья Бенчика, вырвавшись, наконец, в Вену, неожиданно поменяли курс на Америку. Пятрас с семьей подался в Канаду. Винники — уже два года как в Израиле. Я, Манюля и Редер — мы провожали, провожали и провожали.
Прошло больше четверти века с той поры, как я услышала от Бенчика слово Иерушалаим. Иногда этот город казался таким близким — протяни руку и дотронешься. Иногда отдалялся и тускнел в моем воображении как несбыточная мечта. И вот я еду в Иерушалаим. Билеты уже на руках. Вещи уложены в чемодан. Накануне отъезда, ранним утром, когда я еще была в постели, прибежала Манюля. Она ворвалась, словно вихрь. В руках большущая сумка.
— Чего так рано? Что тебе не спится? — Я куталась в халат, зевала, а правая моя нога лихорадочно запихивала два мужских ботинка под вешалку. Я провела ее на кухню.
— Все-таки едешь? Нашла время! Посмотри что там творится! Редер говорит, что там опять назревает война. Если с тобой что нибудь случится ни Шоша, ни твоя мама мне этого не простят. На том свете они меня найдут даже в аду. — Приговаривала Манюля, а руки ее проворно работали. Она вынимала из сумки какие-то кулечки, пакеты, — это моей племяннице Линочке, это моей внучке Машеньке, это Стефе, это полковнику. — И вдруг прикрикнула на меня: — Что стоишь как засватанная? Помоги! — Из недр сумки вынырнул край громадного блюда для холодца. — Узнаёшь?
Я помнила это блюдо до последней щербинки. Ночью, в канун каждого праздника, Шошана варила свой знаменитый студень. И когда блюдо ставили на стол, Аврам хвастливо кричал: «Это не холодец — это камень. Я не иду в долю с тем, кому на голову упадет холодец моей жены. Верная смерть!». Мы с Манюлей посмотрели в глаза друг другу, и она шмыгнула носом.
— Отдай это блюдо моей сестричке. Может быть, хоть на старости лет эта шмегегине (лентяйка) чему-нибудь научится. Хотя зачем ей это? Она же взяла туда с собой свою Стефу. А это упакуй отдельно. И смотри, запомни! Полковнику от Редера. — И положила поверх вороха вещей брошюру в мягком переплете.
— Что это? — Я взяла брошюру в руки.
«Еврейская революция. За и против» А внизу мелким петитом: «Редер. Сборник лекций».
— Ты знаешь, он в последнее время все пишет и пишет, — Манюля с затаенной гордостью посмотрела на меня и вдруг порывисто вскрикнула: — Б-же мой! Совсем забыла. Я же испекла им штрудель с корицей и яблоками.
— И не думай! — запальчиво сказала я.
Несколько минут мы яростно препирались.
—
— Клянусь, — сломленная согласилась я. — Но если меня на таможне не пропустят.
— Захочешь, пропустят. Улыбнешься, сделаешь глазки. Ты уже взрослая девочка. Я что, должна тебя учить?
Манюля села, сложив руки на коленях и собираясь с мыслями. Внезапно вскинулась.
— Езжай! Присмотрись! Может тебе тоже придется тронуться с места. Да, да! Не хмыкай! Я тебе говорила, что Редер начал оформлять документы в Германию?
— Разве в Германию? Вы же оформляли в Америку.
— Нет. Он передумал. На днях звонила Циля. Говорит: «Квартиры, еда — все дорожает. А пособие с гулькин нос».
— Но ведь в Германии у вас никого нет, — и меня пронзил острый прилив жалости.
— А как Пранас с Цилей? Они там сейчас тоже одни. Эляна им не помогает. Ее американский муж говорит, что в их стране это не принято. Два месяца назад она переехала с семьей в какую-то долину.
— В Силиконовую, — машинально подсказала я.
— Нет, какая-то другая. Не путай меня. В Силиконовой Долине работает Зяма. Ты знаешь, он снова прислал нам доллары. Видно, хорошо зарабатывает. Не зря папа всегда о нем говорил умный еврей. Аврум таки разбирался в людях, — и Манюля задумалась.
— Так что с Эляной? — я тронула тетку за локоть.
— Ее муж потерял работу в Нью-Йорке, и они уехали. Забыла куда. Но какая разница? — Манюля махнула рукой, — к черту на рога. Пять часов лету до Нью-Йорка. Кястас, как ты знаешь, пасет в своей Австралии кенгуру. Ему не до родителей. И Циле пришлось идти к чужим людям няньчить детей, — она горестно вздохнула, — здесь моя сестра жила как королева. Ни одного дня не работала.
— А что Пранас? Он же открыл свое дело? — поразилась я.
— Свое дело? — воскликнула Манюля. — Не смешите меня. Уже год как разорился. Кто знал, что эти американцы все как один носят джинсы, а если уж припечет, так покупают готовое. Слава Б-гу, что устроился на пару часов в день в химчистку к какому-то китайцу. Представляешь? Наш Пранас, к которому здесь было не попасть, теперь работает как подмастерье: подрубить, подкоротить, подгладить. Только не вздумай проболтаться Кястасу, а то Циля меня убьет. Ты же знаешь эти отношения. Коса и камень.
— Кофе будешь? — спросила я и включила кофейник.
— Настоящий кофе? Роскошно живешь. Мы с Редером теперь пьем только цикориевый. — Она на миг задумалась и вдруг встрепенулась. — Запомни, ты здесь одна не останешься. Я уже нашла знакомую в архиве. В конце концов, если дед смог тебя сделать русской, так почему я не могу тебя сделать еврейкой? Редер согласен. Он говорит, что сейчас наступило время восстановления исторической правды. — Манюля исподлобья посмотрела на меня, взяла за руку и притянула к себе. — Я должна тебе сейчас сказать одну вещь. Только это должно быть между нами, слышишь? — секунду-другую помялась. — Помнишь, Карл все время ездил на Украину? — Углы ее губ горестно вздрогнули. — Душой чувствовала — что-то нечисто. Недавно признался — у него там женщина и сын. Такой мальчик! — Глаза Манюли наполнились слезами. — Красивый! Весь в Редера. Но знаешь… — ее дыхание прервалось. — Он не совсем нормальный.