В поисках настоящего
Шрифт:
– Боже… – выдавила она из себя с отвращением. – Только что лишившись одной мамочки, сразу ищешь другую! Алан, или ты понимаешь, что именно тебе нужно уехать, а уехав – будешь бороться… или ничего не выйдет.
Молчание. Из магнитофона играет какая-то задорная, совсем неуместная мелодия.
– Я не поеду, – сквозь зубы выдавил из себя Алан.
Мари еле сдерживала бушующий в ней гнев:
– Я думала, ты другой… – ее голос был наполнен разочарованием. – Думала, у тебя есть зубы, которыми ты вцепишься каждому, кто посягнет на твою мечту. Надеялась, что будешь сражаться, а не тупо откажешься от возможности, принесенной тебе на тарелочке. Я думала ты другой – не такой, как все… Правильно считает мой Эндрю – мир принадлежит посредственностям… Иди к черту… Слабак!
Выплюнув из себя последнее слово, Мари развернулась и спешно пошла к черному входу. Алан следил, как она уходит, не слыша доносящейся из оставленного проигрывателя мелодии… В ушах проклятьем звучало лишь одно слово «Слабак-ак-ак…» – разносилась по горам весть о потере.
Подобрав рюкзак, Алан неспешно брел, огибая здание санатория.
У крыльца велась оживленная работа. Служащие распихивали чемоданы постояльцев в специально подогнанный фургон и багажники микроавтобусов. За работой наблюдал мистер Морли. Заприметив Алана, он суетливо замахал руками, подзывая к себе.
– Алан, здравствуй, – крепко пожал он руку парню, не переставая лучезарно улыбаться. – Мисс Уилсон просветила меня, что берет тебя под свое крыло, и возможно ты поедешь с ней… По мне это очень мудрое решение. С твоим талантом… Кстати, у тебя может быть есть время, я бы…
– Я не поеду, – оборвал Алан без устали тараторящего мужчину. Тело и душа только что прошли через мясорубку, и в них совсем не осталось сил слушать, и уж тем более понимать, что ему говорят. Единственное, Алану хотелось поскорее уйти отсюда.
– Да, но ведь… – попытался возразить хозяин «Красного Замка», но спохватившись умолк, видимо обратив внимание на состояние мальчика. Лишь добавил, что Алан навсегда останется желанным гостем. Мистер Уилсон собирался уйти, но Алан остановил его:
– Я это… – Алан снял с плеча рюкзак, и немного порывшись в нем, извлек стопку разного размера листов. – Это мои лучшие… Я их вам хотел отдать.
Джим принял дар Алана, не до конца еще понимая, что это. Но начав перелистывать, он сразу же расцвел:
– Удивительно! А вот это вообще великолепно… Просто великолепно! – время от времени мужчина поднимал на благодетеля полные восхищения глаза. На одном из рисунков, он недоуменно поморщился. – Это копия моего любимого «D.А.»! Оригинал находится у меня в кабинете. – Указал он на рисунок, с распятым на кресте зайцем. Алан помнил, когда и как рисовал этот рисунок. Они тогда в школе проходили крестовые походы. Алан написал на листочке Алине, сидевшей как всегда с ним за одной партой, что ни одна настоящая вера не может пропагандировать, и уж тем более настаивать на убийстве другого человека, мол, вера должна быть направлена на осознание людьми ценности жизни. Алина ответила, что для религий любой достоин смерти, кто угрожает устоям и расширению власти церкви… что даже зайцев бы распинали, причислив к неверным, усомнись они в законах власти и денег церковных правителей. Тогда Алан придя домой сразу же принялся рисовать распятого зайца. На следующий день показав Алине рисунок, он удивлялся ее ужасу, с каким она восприняла его шутку:
– Дурак, зачем ты это сделал! – ругалась она.
– А чего мне бояться, я над религией подшутил.
– Все равно зря… Бог может обидеться, – возразила она.
– Бог и церковь не одно и то же. Уж если кто и обидится, так только священники. А Бог поймет, что я ничего плохого не хотел. – Тогда им было по четырнадцать лет.
Именно об этом рисунке мистер Марли и спрашивал:
– Это самая лучшая копия из всех, – убежденно сказал Алан, отмахнувшись от недоуменного взгляда Джима. – Можете сами сравнить, а я пойду. До свидания…
Алан повернулся спиной к пораженному ценителю искусства, судорожно старающегося понять, как этот парень смог скопировать рисунок, образец которого ни разу не публиковался ни в одном из СМИ.
Дорога обратно…
Возвращение… скрипучая дверь с улицы… коридор… обиженная мать, воськающаяся с кастрюлями… «рисунки» в стол… ненавистная школа… чертов Цакой… непонятные отношения с Алиной… всегда «компанейский» Тимур… и встречи с собой в Старом Городе… – свою будущую жизнь Алан разместил на ладони, предсказуемую обыденность, тотальную, убивающую скуку. «Ради чего? Почему? Зачем? Каким образом я смог вот этим самым языком, в одночасье отказаться от жизни, о которой даже мечтать себе не позволял? Ради мамы? Алины? Любви отца? Или признания одноклассников?»
Алан брел, шаг за шагом приближаясь к деревни, избивая себя вопросами, ответа на которые он не знал. Каждое слово в голове вспыхивало острой иглой, загнанной в череп… но как ему не хотелось, чтобы карающий голос, безжалостно наотмашь бьющий по лицу умолк, Алан ничего не мог с ним поделать.
Снег, совсем недавно предвкушающий праздник, в одночасье превратился в вестника серости… «Слабак… Слабак… Слабак!» – царапающим звуком смеялась над ним, каждая проносящаяся мимо снежинка. Тысячи, миллионы голосов хихикали над ним, не скрывая презрения.
– Я просто не знал, как принять верное решение… как поступить правильно! – пытался он объяснить голосам. – Я просто не знал! Я запутался…
«Слабак… Слаба-ак…» – «еще откровеннее смеялся снег.
Алан с силой сжал голову, зажмурившись… желудок тут же свело судорогой, но ничего кроме ощущения мерзости наружу не вышло.
Разомкнув веки и глубоко вздохнув, он решил прислушаться. Его окружали лишь звуки падающего снега и гул адской боли в голове.
Он вновь стоял на середине между деревней и санаторием, только на этот раз шел не вперед… а возвращался назад .
– Не хочу… – сказал он зачем-то вслух, и знакомой тропой пошел в сторону Старого Города.
Единственное, что сейчас занимало Алана, это как сделать так, чтобы ни о чем не думать. Еще один наплыв голосов мальчик просто не выдержать… Поэтому он даже не обратил внимание, что возле моста, на совсем свежем снегу виднелись следы чьих-то подошв, уходящие в сторону подъема.
Лишь зайдя на подвесной мост он понял, что ступает след в след отпечаткам чьих-то ног. Но было уже поздно…
– Дзго-ое-ев, – окрикнул его кто-то. Держась за канаты, демонстративно показывая, что хода нет и сбежать в деревню не удастся, стоял шестерка Цакоя. А где он, там и Сос.
Не раздумывая ни секунды, Алан бросился вверх по склону, стараясь как можно больше оторваться от преследователя. Нужно было выиграть время, чтобы спрятаться в надежный, спасший его в прошлый раз тайник.
Если бы Алан хотя бы раз обернулся, то наверняка обратил внимание, что враг не особо спешит ему вслед, вольготно вышагивая позади.
Страх поглощает любые другие чувства. Когда единственной задачей становится избежать расправы, все остальные неприятности становятся незначительными.
Взобравшись на плато – ровную заснеженную площадку – и подбежав к сакле-спасительнице, стало окончательно ясно, что на этот раз ему не избежать встречи с Сосом и его дружками. За мальчиком предательской дорожкой по снегу тянулись следы. Даже спрячься он за каменными стенами, все равно Цакой с легкостью найдет его.
– Так и знал, что ты где-то здесь тогда зашился, – раздался голос заклятого врага. Сос вышел из-за сакли на ходу сбрасывая портфель. Алан метнул взгляд в горы, но и там ему не спастись – все предусмотрев, преследователи преградили возможные пути отступления. Именно поэтому один из них остался на мосту, чтобы даже если Алану удастся увернуться от сетей Цакоя, не дать ему перейти реку обратно. – Я рад, что ты здесь, а то мы уж замерзли тебя дожидаться.
Цакой подходил все ближе, неспешно, медленно… явно наслаждаясь собственным могуществом перед загнанной в тупик жертвой. Улыбка хищника победоносно сияла на лице.
Алан прижавшись к стене сакли, не шевелился – бежать некуда: позади обрыв над рекой, слева путь в горы отрезан, справа внизу мост перекрыт. Единственный выход, что он видел – это выждать нужный момент и…
А что «и»?!!
Цакой подошел вплотную, зажав его между вытянутых рук, мол, «ты попался».
Мальчик почувствовал, как страх проходит и на его месте появляется гнев, желание бороться, избавиться, наконец раз и навсегда от этой нескончаемой проблемы, ехидно глядящей в упор. Ударить врага как тогда в раздевалке.
«Оттолкнуть?! Врезать в пах? Сбежать вниз, и там, с разгону влететь на третьего врага, рискуя перелететь через перила моста?! И возможно спастись от расправы! А добежав до деревни, плюнуть наконец на все эти «пацановские» принципы и страх зваться «трусом», да рассказать все родителям, чтобы…»
– Ну, даже не оттолкнешь меня? – смеясь, спросил Сос. – Знаешь, почему?! Потому что ты кто?! Правильно… слабак !
Выкрикнув последнее слово Цакой с силой, ударил Алана в живот так, что у него, казалось, все внутренности разом превратились в кашу. Но спустя несколько секунд, когда волна боли отхлынула и Алан вновь стал хоть что-то понимать, Цакой ударил еще… на этот раз ногой в спину.
Скрючившись, Алан лежал на снегу, касаясь щекой спасительного холода, не дающего ему потерять себя.
– Ты хоть понял, за что получаешь? – присев на корточки, спросил Цакой тоном, будто говорил о девчонке с лучшим другом. «Как тебе Залина из одиннадцатого «А»?». – Ну, понял?!
Но Алан молчал, не открывая глаза. Тогда Цакой взял его за волосы и приблизившись, сквозь зубы прошипел:
– Отвечай!
Алан закашлялся, а открыв глаза, увидел на снегу красные капли. Кровь капала то ли изо рта, то ли из носа.
– Отвечай!!! – заорал Сос, больно тряхнув голову Алана.
Тогда он стал говорить:
– Потому… потому что бить легче, чем думать …
Алан еще не успел договорить, когда Цакой подскочил над ним и стал с остервенением бить ногами в грудь, живот, голову… снова и снова нанося удары. Алан лишь скрючился, словно эмбрион в животе матери, закрыв руками лицо и думал… спокойно, будто смотрел со стороны, как незнакомый мальчик ломает свою игрушку. «Интересно, скоро ему надоест и он оставит меня в покое?»
Растворенное в темноте спокойствие разрушали лишь приглушенные толчки, время от времени сотрясающие тишину.
– Сос, угомонись… На нем живого места нет, – раздался голос.
– Рот закрой! – огрызнулся Сос. – Ты хоть слышал, что эта сука сказала?
Но бить перестал, а вместо этого подхватил безвольную марионетку за ноги и потащил куда-то.
– Ты вообще сдурел?! Сос, блядь, что ты делаешь?!
– Даю ему шанс подумать. Ведь это тяжелее, чем бить… А нужна ли вообще такая жизнь… жизнь слабака… Пойдем.
– Сос, так нельзя…
– Пойдем, я сказал! – рявкнул Цакой, после чего голоса начали быстро удаляться. Спустя какое-то время перестали слышаться даже их перебранка.
Лежа в идеальной тишине, ощущая каждый вдох, впуская внутрь крохи зимы, Алан пытался понять где сейчас находился. Веки открытыми держать тяжело, невыносимо – он мог открывать их лишь на доли секунд, чтобы сомкнуть вновь… Взгляд упирался в нависающее сакли, безмолвные наблюдатели жизни и смерти… и большой белый камень. На нем сидел парень лет двадцати пяти в странных одеждах. Он грел ладони о теплоту алтаря, пытаясь отогреться перед дорогой к дальним странам…
Тяжело держать веки открытыми… Когда мальчик разомкнул их вновь, видение прадеда исчезло. Осталась лишь пустота, перешедшая в ноги…
Ноги? Чувствовалось, что ниже колен… ступни и голень не опирались на твердую почву… зависнув над пропастью…и постепенно, еле заметно кукольное тело скользило вниз к пустоте… Можно напрячься, запустить разбитые мышцы, и подтянуться. Затем еще, и еще, отползая от опасного места подальше… Можно было бы, только зачем? Лучше лежать и думать… думать… а нужна ли вообще жизнь слабака ? Думать и ждать… ждать, пока судьба и сила тяжести не примут решения, не сделает выбор за него. Потому что у слабака уже не было сил выбирать. Все решения приняты, все выборы сделаны.
Цок… цок… цок… – отсчитывало время секунды вспять. – Цок… цок…
Пустующий взгляд упирался в часы на красной от ссадин руке. «Цок… цок…» – одна минута первого. Осталась всего минут. Часы шли назад.
Затем полет, и шум бурной реки.
Цок! – громыхнула стрелка в последний раз, показав полдень.
И вновь миром завладела темнота… которая с последней секундой превратилась во мрак.Последняя глава
– Эта комната… Она же моя… только старая… покинутая. Но вот этот вид за окном другой… какой был у деда Азамата… – я сидел на полу, закрыв лицо руками. Мне не хотелось открывать глаза, отрывать мокрые от слез ладони. Боль вернулась, боль въелась под кожу, и казалось, от нее нельзя избавиться. Только болело совсем не тело. – Так больно все помнить…
– Поэтому ты и забыл, отказавшись от проигрышей и побед, – услышал я голос Художника. Я не мог, я не хотел смотреть на него. – Зато они делают Мир вокруг понятнее. Ведь теперь ты сможешь видеть…
Я понимаю, что он имеет в виду. Каждая вещь, каждый человек, что встречались на моем пути, начиная от поезда и заканчивая этой комнатой, являлись отражением меня самого. Мне неоднократно об этом говорили, но тогда я не понимал, не мог увидеть сущности этих слов… а сейчас понимаю, и вижу.
Слепой Старик, зовущий меня не иначе, как воин, со своим Старым Зданием, похожим на разрушенный санаторий…
Смотритель Вокзала, словно старший товарищ, помог мне найти верный путь…
Старьевщик, собирающий в темной комнате кабинета воображение людей. Его дурацкая фамилия – Моррисон, явно заключающая в себе черты сразу двух людей… А еще ломбард родителей Мари…
Пророк, спасающий всех вокруг, а себя спасти не сумевший, как и прадед…
Сама суть моей профессии – Проводника – говорила о многом. «Каждый человек проводник, воплощающий через себя Его Идею».
И даже такие мелочи, как магнитофончик-бумбокс… лавка на Станции такая же, какие были в «Красном Замке»… алюминиевые блинчики из «Доктора Пеппера»… «Черный квадрат» Малевича, который Тимур упомянул в нашем последнем разговоре… граница между осенью и зимой… и даже сам поезд – не более чем воспоминание о том сне, где мы всей деревней едим в вагоне, и воплотившемся рисунке с фигурой человека на крыше вагона… Таких мелочей Мой Мир разбросал на каждом шагу. Все они теперь перестали быть чем-то чужим и загадочным. И даже те слова, что мне говорили встретившиеся на пути люди, приобретали совершенно иное значение – из глубоких, философских речей, они превратились лишь в озвученные вслух мои страхи, неудачи и слабости.