В поисках настоящего
Шрифт:
Я стоял в лучах фонаря, будто под душем животворящей воды. Тонкая хлопчатобумажная рубашка не могла защитить меня от промозглого холода ночи. Все мое тело пробирала дрожь, но я даже не пытался сопротивляться ей, ведь сейчас даже она была символом надежды и скорых изменений.
В слабом свете фонаря я стоял скрестив на груди руки, чтоб хоть немного стало теплей. Но все равно дрожал, понимая – не столько от холода, а предвкушения, какое появляется в канун Нового Года вслед за мандариновым запахом – чего-то важного, большого и радостного.
Конечно же, мне неоднократно приходило в голову пойти в купе и взять верхнюю одежду, но я все не решался. Мне казалось, что стоило только шагнуть на железный пол тамбура, как сразу же раздастся пронзительный гудок и поезд тронется, навсегда увозя меня от светящейся в ночи надежды. Поэтому и мерз, рассматривая вагонные окна. Когда стоишь на потрескавшемся асфальте в абсолютном одиночестве, под фонарем в окружении ночи, и смотришь на ряды окон твоего дома-тюрьмы, возникает странное ощущение. Трудно умостить в голове, что можно жить сразу во всех эти вагонах.
Постояв еще, я окончательно продрог. Понимая, что больше не выдержу, решился сбегать за пиджаком униформы, сменить тапочки на туфли и уже в полной комплектации вернуться на свой пост. Вопреки опасениям поезд даже и не думал трогаться с места.
Что теперь? Просто ждать. Потому что, больше ничего придумать не могу. А что можно придумать, если со всех сторон окружает тьма? Хоть глаз выколи – больше чем на метр ничего не видно. Сначала надо разобраться, где я нахожусь, а уже потом придумывать дальнейший план.
К тому же, как не прискорбно это признавать, сейчас я абсолютно растерян и сам себе напоминаю испуганного, потерявшегося в зарослях кукурузы малыша. Выход один – ждать! Лишь когда кромешная тьма сменится сумраком и начнут появляться хоть какие-нибудь очертания местности, я смогу двигаться дальше.
Усевшись на железную ступень вагона, я стал просто ждать, уставившись на островок света впереди. Казалось между нами пролегает абсолютная,
Интересно, где это я сейчас нахожусь? Не в смысле местности, а сезона. Обычно мне сложно угадать, где остановится поезд. Бывает едешь по невыносимой летней жаре, что даже дышать трудно, как вдруг обращаешь внимание – поезд замедляет ход, и уже совсем скоро останавливается в прохладном начале весны. Мне представляется, будто вся земля делится на пятна, размером от нескольких метров до сотен километров. В каждом из пятен свой сезон и своя погода. Светит солнце, птицы поют, листва зеленая, а совсем рядом холодно, ветер с дождем – раз… переступил невидимую границу, и ты уже в другом климате. Чудн о !
Я потянул носом – пахло серединой сентября. Сезоном, когда трава еще не совсем пожухла, и листья, обернувшись желто-красным цветом только начали опадать. Холод, от которого я безрезультатно пытался укрыться под тонкой тканью пиджака, был уже не летним, но еще и не зимним. Очередной глубокий вдох… Кое-где улавливаются обрывки зимы, затерявшейся среди постоянных дождей и пепельно-серых туч.
Ладно, хватит гадать – с рассветом все станет на свои места.
Опять скрестив руки на груди, в тщетной попытке согреться, я привалился к холодному металлу тамбура. Осталось подождать совсем немного.
Как мне удалось уснуть в таком холодильнике, до сих пор не представляю.Когда я проснулся, было уже совсем светло… Светло, в сравнении с тем кромешным непроницаемым мраком, окружающим меня ночью.
Шея, левое плечо и ягодицы страшно затекли. Реши я их оторвать от тела, наверняка ничего бы даже не почувствовал. Поэтому первым делом я встал, чтобы размяться – покрутить головой, помахать руками, несколько раз присесть, при этом не забывая озираться по сторонам.
Света хватало на то, чтобы получилось разглядеть все необходимое. Хотя и наступило утро, но все же кое-где последние пылинки тьмы выветрились не до конца, маленькими облачками плавая в воздухе, из последних сил цепляясь за деревья, прячась среди спутанных ветвей высохших кустарников, под моими ботинками. Окружающий меня новый мир пока еще казался блеклым, выцветшим, прорисованным грифелем карандаша. Полноправно царствующей здесь осени это было очень даже к лицу.
Я стоял на длинной асфальтированной платформе, на том самом месте, где еще ночью купался в свете фонаря. Правда сейчас маленькое солнце угасло, погибло до следующего заката.
Чуть поодаль на тяжелых чугунных ногах примостилась большая деревянная лавка. Ей богу, до нее было каких-то десять шагов, а ночью я даже представить себе не мог, что может быть в этой «хоть глаз выколи» темноте. Сразу за скамьей рябым забором росли деревья, «укрывающие» от моего взора огромное желто-золотое поле высокой травы. Поле простиралось далеко за горизонт.
Вот в принципе и все – поезд, платформа, фонарь да лавка, скупой ряд деревьев за которым раскинулось бескрайнее поле. И ни тебе тропы, никакой другого указать верного направления, ведущего к людям для которых все это сделано.
– Внимательнее будь! – приказал я себе.
Внутри зародилось чувство, что сейчас меня окружает тот самый шанс, который я столько вымаливал своим ожиданием, и важнее всего остального не упустить его. Найти путь и двигаться дальше.
Еще раз огляделся по сторонам – на вертикальных корягах, которые лишь с трудом можно назвать деревьями, болтались жалкие остатки скукоженных, засохших листьев, свой безжизненностью сияющей до самой платформы; угасающее золото поля; небо, покрытое грязными, рваными лохмотьями туч и тяжелый запах приближающейся гибели – бьюсь об заклад, сейчас середина осени! Или скорее тот ее период, когда остается совсем маленький шажочек до первого снега (который, конечно же, не растает до самой весны).
Я глубоко вобрал носом воздух, как это делал ночью. Никаких сомнений больше не осталось – пахло совсем ни как ночью, не тот запах, не тот сезон. Могу поклясться, что ночью пахло так, словно лето только-только сняло шляпу, чтобы учтиво откланяться… а сейчас уже почти зима.
Может ли такое быть, что с приходом солнца так сильно поменялся окружающий мир?
Об ошибке не могло быть и речи – уж очень чутко, до мельчайших подробностей я всегда улавливаю любые изменения в природе.
Вдруг порыв ледяного ветра, желая подсказать мне выход вырвался из под вагона и обжог лицо. Ну конечно!
Желая увидеть что же находится с другой стороны поезда, я пригнулся. Но кроме подобравшейся к самым рельсам высокой травы, ничего не увидел. Чтобы скоротать время и рассмотреть как можно дальше, я взобрался в тамбур, рассчитывая открыть дверь с другой стороны, но… не тут-то было. Стекло двери украшали узоры льда!
Пришлось пройти по коридору вдоль всего вагона. Меня ждал тот же результат – окна со стороны закрытой двери оставались абсолютно непроницаемыми. Сквозь ледяную корку проглядывались лишь неопределенные тени. Со стороны же полустанка стекло, как и положено, было прозрачным – все те же деревья, та же золотистая скатерть травы.
Тогда, не имея больше сил ждать я решился, пройдя в тамбур отпер дверь. Не скажу, что это далось легко. Замерзший замок покорился не сразу…
Мне давно пора смириться с неподдающимся логике миром, но… все никак – никак не привыкну к горячему хлебу из холодильника, не привыкну к рельсам посреди океана, и уж точно не привыкну, что из приоткрытой двери на меня неожиданным несчастьем может наброситься дикий, нестерпимый холод!
Я даже отступил на несколько шагов, неосознанно стараясь защититься. Но, конечно же, это не помогло. Поток промозглого воздуха ворвался в тамбур из одной двери, вылетев в другую – в ту, за которой виднелась осень. По пути он успел превратить мое тело в хрусталик льда.
Несмотря на сильнейший мороз, желая рассмотреть, что же находилось по другую сторону вагона, я все же подошел к открытой двери. Уж слишком мне хотелось найти выход.
Вырастающие прямо из покрова снежной ваты исполинские сосны подступали к самому вагону. Я высунул голову на улицу (изо рта сразу вырвалось белое облако пара) и посмотрел вверх – неба даже не видно. Густые кроны, переплетаясь высоко над землей создавали единый, непроницаемый купол. Из-за чего кругом было мрачно (не темно, а именно мрачно). Лишь кое-где образовывались плеши. Сквозь них пробивались прямые солнечные лучи, оставляющие на снегу огромные светлые пятна. Поэтому белый покров походил на пораженную псориазом кожу.
Вместе с жалкими, прорывающими шапку ветвей крохами света, вниз слетали снежинки. Блестя светлячками, они медленно спускались к земле, сливаясь в огромную скатерть.
Красиво… и страшно, одновременно.
С одной стороны – какой-то полустанок, как островок в бушующем море ржи посредине осени. С другой – лес исполинских деревьев в зимней стуже. Я в двух местах сразу…
Вдруг я понял, что ничего не придется искать и разгадывать – все ответы тут, рядом. Просто нужно «открыть» глаза и выбрать направление.
Отвернувшись от снежного леса, я выбежал в осень, пролез под поездом, оказавшись на границе поля, и посмотрел в открытую дверь, сквозь которую проглядывался замерзший, мрачный лес. Бьюсь об заклад, что если то же самое сделать со стороны зимы, сквозь тамбур я увижу осеннее небо. Но проверять не стал, уж слишком неприветливым и безжизненным казался мир, в котором солнечный свет большая редкость.
Я впервые оказался на границе двух миров. И впервые встречаю следы других людей. Впервые чувствую, что выход есть, и он рядом. Впервые, внутри меня нет безысходности, а есть движение. Впервые…
Конечно же, я решил выбрать осень. Золото я люблю больше, чем мрак и холод.На верхней полке моего купе обнаружил небольшой заплечный рюкзачок. Знаю, что раньше его здесь не было – поезд каким-то образом чувствовал мои нужды, предоставляя все необходимое.
Набиваю его продуктами из холодильника (тушенка и сгущенка – самые туристические продукты дожидались моего похода). Внутри рюкзака уже лежал складной нож, большой фонарь и один единственный диск (запись джаз концерта О. Питерсона). Хотя такой набор кажется странным, я не решаюсь их выкладывать. Если эти вещи находятся там, значит пригодятся (поезд, как заботливая мать лучше знает, что мне может понадобиться).
В шкафу нашлись теплые вещи. Причем, на мой взгляд слишком теплые для осенних прогулок – пуховая куртка с капюшоном, утепленные штаны, ботинки с мехом внутри. Эти вещи мне уже приходилось несколько раз надевать, когда поезд останавливался посреди снежной пустыни и в горах – тогда на улицу невозможно было выйти из-за жуткого снега и холода.
Ну, что делать… Если именно эти вещи сейчас болтаются в шкафу, значит именно они мне и пригодятся. Не в одном же пиджачке, в самом деле, отправляться в дорогу. Сразу вспомнилась ночная холодина, и как я мерз.
Полностью собравшись, так сказать при полном параде, в дутой куртке и полном снеди рюкзаке, я стоял в тамбуре на распутье – налево пойдешь, в снега забредешь; направо пойдешь, во ржи утонешь.
А может я зря решил идти в осень? Может сам поезд теплой одеждой решил мне подсказать другой путь? Я снял с плеча ношу, и недолго поковырявшись в ней достал фонарь. Высунувшись по плечи в царство спящего леса, начал светить по сторонам, стараясь уловить хоть малейшие признаки человека. Луч фонаря бегал по снежному покрову, стволам деревьев, куполу ветвей, заменяющему небо… Нет здесь жизни, только смертельная мерзлота. Ладно, коль решил выбрать осень, так нечего телиться.
Ведущую в зиму дверь решил не закрывать, как бы на удачу.
На асфальтированную платформу спускался под звон металлических ступеней. Еще раз сверху донизу оглядел увядший от безделья фонарь, и лишь затем ступил на рыхлую землю. Пройти с десяток шагов, обогнуть дерево и вот, я стою перед самым полем. Будто передо мной враз выстроили стену – монолитную, непроницаемую, неприступную. Кажется, что шагни я в эти дебри, сразу начну задыхаться, утопать в золотистой пучине. Страшно, но надо пересилить себя и сделать шаг, чтобы обратно пути не было.
– Чего ты так боишься? – спросил я сам себя, надеясь, что звук голоса хоть немного разомкнет стянувшие тело оковы. – Самое худшее, что с тобой может случиться – ты вернешься к поезду с другой стороны.
– Именно это и страшит меня более всего. Я боюсь, что так и буду топтаться на месте. Боюсь, что мои надежды ложные и все останется как прежде…
– Если боишься проиграть, то это нормально. Но если не рискнешь выиграть, то ты уже проиграл. Или ты решаешься, или… опять бесконечное ожидание чего-то .
Не думал, что будет так тяжело погрузиться в густые, не меньше чем на полметра выше моей головы травяные заросли.
– Двигайся! – заорал я что было мощи, и сразу же шагнул вперед, зачем-то задержав дыхание.Странное ощущение… Сколько новых, неведомых ощущений появляется в моей жизни. Мне это нравится! Мне нравится новое. Мне нравятся перемены.
Я иду, с трудом делая каждый шаг, разгребая сплетенные колосья, словно плыву в мутном омуте. Небо надо мной почти невидно – высокая трава скрывает его от меня. Но я иду…
Моя куртка расстегнута – жарко, ведь тело работает на пределе. Возникшая передо мной преграда непреодолимо сложна. Но надо идти! И я иду…
Сначала я злюсь… Затем, слишком устав для злости, делаю небольшую поляну, утаптывая траву так, чтобы она устилала землю толстым ковром. Наскоро ем и пью., Свернувшись клубком и подложив под голову сумку проваливаюсь в глубокий сон. Как всегда мне ничего не снится (иногда думаю, что нахожусь в месте, до куда сны не долетают – так далеко я запрятан). Мне совсем не холодно – подстилка из травы с теплой одеждой надежно защищают и то сырой земли, и от промозглого осеннего воздуха. Лишь яркая луна, освещая мой сон помогает набраться сил на предстоящий день.
Проснувшись, опять наскоро перекусываю. Поднимаюсь и вновь иду… уже не злясь, а размышляя о всякой ерунде: о загадках поезда, о странных местах, в которых бывал… Думаю обо всем, лишь бы голова была занята, иначе мелькание нескончаемой травы со всех сторон попросту может свести с ума.
Когда становится совсем плохо, я перестаю идти, пригибаю траву и смотрю на хмурое небо. Когда темнеет – ем, пью и ложусь спать. Когда светает просыпаюсь и вновь иду…
За злостью пришло отчаяние… отчаяние, порожденное бесконечностью.
В голове стал слышаться голос, упрекающий меня в глупости: "Ты ошибся, – раздраженно твердил он, – и теперь готовься блуждать в этом проклятом лабиринте из золота ВСЕГДА!" Как я не изгонял голос, как не пытался заглушить его слабой надеждой и мечтами о скором выходе, страх все равно находил лазейки, выползая на поверхность.
Я шел и плакал… а наружу хрусталиками слез из глаз выливалось отчаянье . Ничего не оставалось делать, как идти и идти вперед… засыпая с наступлением ночи, и, поднимаясь, вместе с пробуждением света.
И лишь когда в опустошенном, измотанном переживаниями теле не осталось ничего, кроме равнодушия и смирения, я смог выбраться.
Спустя много-много хмурых дней и лунных ночей, я выбрался…
Смотря себе под ноги, чтобы трава не царапала лицо, разгребая ее руками, я не сразу сообразил, что идти вдруг стало совсем легко, а руги касаются лишь воздуха. Получилось шел-шел, а затем «бах!», и вынырнул из зарослей.
Позади оказалась уходящая в обе стороны бесконечная стена травы, и даже моих следов не осталось. А впереди – то, к чему стремился, за чем так упорно шел.
Я стоял на краю скошенного поля – из земли торчали короткие обрубки, достающие мне до лодыжек. Впереди виднелось какое-то строение. Уже темнело, и отсюда сложно что-то толком разглядеть – виднелось лишь пять этажей в бело-красных пятнах.
Быстрым шагом, наслаждаясь свободой и легкостью движения, я направился в сторону здания.День клонился к завершению, от чего старое полуразрушенное здание, то ли заброшенного склада, то ли завода, казалось еще мрачнее. Вырастая из земли выбеленным веками скелетом доисторического животного, оно возвышалось надо мной.
В стенах то здесь, то там не хватало целых кусков, и лишь обглоданные ржавые прутья торчали из дыр. Железобетонные блоки-ребра держали остатки чего-то, что когда-то служило людям, защищало их от дождя и ветров. Сейчас же этот полумертвец был ни на что негоден. Разве чтобы наводить тоску и мысли о смерти.
Честно говоря я сильно расстроился, когда после стольких усилий и тягучего ожидания впереди появилась эта развалюха.
Найдя место более всего походившее на вход, я оказался внутри.
Здесь все было еще хуже… Провода, словно разорванная мышечная ткань свисали со стен и потолка. Пол сплошь усыпан мусором: битым кирпичом, искореженными железяками и осколками стекол. Лужи и жидкая грязь растеклись между ними. Вокруг мрачно, сыро и холодно.
Сильный, сквозящий среди разрухи ветер бился о стены, пытаясь выбраться, спастись из ловушки. Диким зверем он метался внутри, находил какие-то щели-лазейки просачиваясь сквозь них издавая странные звуки – то ли свист, то ли хрип… Само здание стонало умирающей старухой – просило о помощи, молило об избавлении, о смерти, чтобы больше не мучиться, разъедаемой днями-проказой.
Я еще раз огляделся. Под курткой пробежал холодный озноб – последние вздохи, обвисшие ткани, одиночество и бесконечное, медленное загнивание. А еще где-то в темноте звук падающих капель – неужели это и есть смерть… смерть воплоти?
Наваждение опутало меня порождая страх, прогоняя прочь. Я встряхнул головой стараясь прийти в себя, вернуться в реальность и не кинуться прочь отсюда со всех ног, куда угодно, лишь бы подальше… Мне нельзя убегать, особенно сейчас, когда я искал движение и наконец нашел его. Нашел, чтобы поддаться непонятному, нелепому страху? Нет уж!
Ясно как день, что здание прогоняло меня.
На улице окончательно стемнело – расположение комнат в здании угадывалось лишь по неясным силуэтам, а в дырах стен виднелась лишь чернота. Я достал из рюкзака фонарь и начал обшаривать каждый угол в поисках… Черт, а действительно, что именно я ищу?! Выход? Отгадку? Или подсказку? Тяжко, когда нет определенной и вполне конкретной цели – «ищи то, не знаю что».
Не найдя ничего интересного на первом этаже решил подняться на второй, содрогаясь от мысли, что так придется рыскать по всем этажам.
Лестниц оказалось две. Остатки первой можно было различить лишь по выпирающим из под груды хлама первым трем ступеням. Вторая бетонными обрубками сохранилась чуть лучше. По ним-то я и смог кое-как, карнизным самоубийцей прижимаясь к стене, подняться сначала на пролет, а затем и на второй этаж.
Здесь было немногим лучше, разве что маленькие озера луж не хлюпали под ногами. А еще очень тихо… Каждый мой шаг разносился на метры вперед – как бы бережно ни старался ступать, под ногами постоянно что-то хрустело, надламывалось, крошилось и позвякивало.
А я шел вперед… чувствуя, что уже точно знаю куда идти. Поэтому шел уверенно, но все же стараясь издавать как можно меньше звуков. Так наивно, хотел обмануть здание. Будто оно не знает что я все еще здесь.
Направление ощущалось вполне отчетливо. Пройдя несколько больших залов, петляя по бесчисленному количеству коридоров, остановился – искомое нашлось…
Я стоял в проеме просторной комнаты. В левой стене находилась еще одна дверь, из которой доносилось какое-то шуршание или скорее возня, и приглушенная еле уловимая мелодия… Музыка? Здесь?!
Чтобы не выдать своего присутствия, я выключи фонарь. Стоя в темноте, мог наблюдать, как из проема освещая пол и часть противоположной стены пробивается свет. Мерцание оттенков красного, пляска теней – вот все что мне было доступно, но и этого хватило, чтобы понять – за стеной жгли костер.
Еще осторожнее чем прежде, я стал подбираться к новому открытию… Но не стерпев напряжения, вынырнул из-за угла – всего несколько шагов и я стою в освещенной костром комнате.
– Здравствуй, воин! Долго же ты добирался. Я уж думал, что и вовсе с полем не справишься, – сказал старик.В самом центре небольшой комнатушки горел костер. Мерцающего света вполне хватало, чтобы разглядеть все до мельчайших подробностей. В отличие от остального здания бетонный пол был свободен от хлама и мусора. Однако идеально чистым его тоже не назовешь. В полуметре от костра в полу зияла дыра, способная вместить голову взрослого мужчины. Судя по угольно-черному следу в нее сбрасывали остатки огненной феерии – сгоревшие деревяхи, пепел и сажу. Дым от огня уходил в еще одну выдолбленную в потолке дыру.
В одной из стен находилось замурованное красным кирпичом окно. Помимо бывшего окна и проема, в котором стоял я, ничего напоминающее выход не было.
Прямо через костер напротив, на толстом матрасе прислонившись спиной к стене сидел старик. В руке он держал длинный прут с обгорелым кончиком, которым периодически тревожил огонь, ворочая горящие палки. На меня он ни разу не взглянул, полностью увлеченный делами костра.
Музыка доносилась из динамиков компактного, точной копией моего проигрывателя – маленький стерео бумбокс, формой напоминающий батарейку. То, что мы со стариком оказались владельцами одинаковой вещи меня почему-то немного успокоило.
Из-за приглушенного звучания нельзя точно сказать, что слушал старик – долетающие до меня звуки иногда походили на фортепьянные переливы, иногда на гитарные переборы, и даже на хор детских голосов.
Я так и остался стоять в дверном проеме, дожидаясь хоть какого-то руководства от хозяина комнаты. Как себя в данной ситуации вести и что вообще делать, не имел ни малейшего представления. Поэтому не больно уж и торопился хоть что-нибудь предпринимать – мне требовался таймаут, чтобы привыкнуть к присутствию в моей жизни еще одного живого человека; чтобы справиться с бурлящими внутри переживаниями и страхом. Поэтому я просто ждал…
– У тебя есть на что опустить свой зад? – так и не отрываясь от занятия, обратился ко мне старик. – А то пол бетонный. Еще отморозишь себе что-нибудь нужное.
Я послушно скинул с плеч рюкзак, снял куртку и собрался было усесться где и стоял, но старик велел «приземлиться» рядом с ним. Так я и сделал, оставив между нами преградой проигрыватель, послушно разбавляющий хруст горящего дерева неясной мелодией. Странно, но от того, что сел вплотную к колонкам звук не стал вразумительнее ни на йоту.
Старик ковырялся палкой в костре, а я молчал, размышляя «этих ли перемен и изменений ждал?».
– Мне есть что тебе рассказать, – вдруг заговорил старик. – Так что спрашивай… Или ты хочешь чтобы я за тебя все сам сделал?
– Я… я не знаю… – мой голос был не привычен и чужд. – Я так долго ждал этого случая, так сильно хотел хоть с кем-нибудь поговорить, чтобы мне ответили на все эти бесконечные вопросы скопившиеся внутри… И вот теперь даже сло́ва нормально сказать не могу.