В поисках Пути, Истины и Жизни. Т. 3: У врат молчания. Духовная жизнь Китая и Индии в середине первого тысячелетия до нашей эры

Мень Александр Владимирович

Его облик невозможно увидеть,Никто не видел его глазами.Его восприемлют сердцем, умом, мыслью.Тот, кто знает это, становится бессмертным¹¹⁴.

Но и этого мало. Нужно побороть не только чувства, но и саму мысль, чтобы обрести единение со всемирным «Я».

Если прекращаютсяПять знаний вместе с мыслью,Если бездействует разум,То это, говорят, – высшее состояние¹¹⁵.

Достигнув

такого уровня, человек переживает слияние с Атманом, побеждает смерть, возвышается над тлением.

Не рождается и не умирает знающий Атман,Он не происходит ни от кого и не становится никем.Нерожденный, постоянный, вечный, изначальный,Он не гибнет, когда погибает тело.Если убивающий думает, что он убивает,Если гибнущий думает, что он гибнет,То оба они заблуждаются.Он не убивает, он не гибнет.Меньше малого и больше большого.Атман скрыт в тайнике сердца людей.Тот, кто не прилагает усилий, кто без печали,Видит величие Атмана благодаря спокойствию.Сидя, он идет далеко,Лежа, он ходит всюду¹¹⁶.

Не то же ли говорил и Лао-цзы, вечно летящий дракон Поднебесной империи, когда утверждал, что мудрец постигает Дао, «не выходя из своего дома»?

Здесь мы касаемся самых смелых свершений человеческого духа: бесстрашно проникает он туда, где смолкают голоса бытия, где царит нерушимое молчание вечности…

Следуя по пути, проложенному созерцанием, индийские брахманы приходят к тому же, к чему приходили все мистики, в какое бы время и в каком бы народе они ни жили. Яджнявалкья и Будда, Плотин и Ареопагит, Мейстер Экхарт и Григорий Палама, каббалисты и Николай Кузанский, Яков Бёме, Рейсбрук и множество других ясновидцев Востока и Запада с единодушием, которое невольно приводит в трепет, возвещают о том, что они познали, дойдя до самых пределов бытия¹¹⁷.

Все они как один свидетельствуют, что там исчезает все мыслимое и представимое, что там нет ничего и в то же время – неизреченная полнота. Там невозможно найти ни одного из свойств мира, природы и духа; там нет ни добра, ни зла, ни света, ни тьмы, ни движения, ни покоя. Там царит Нечто, превосходящее самую глубокую мысль человека, превосходящее само бытие. В священном мраке, скрывающем основу основ, они ощутили реальность Сущего, Абсолюта. Страшная, непереносимая тайна!..

И все же они не в силах были молчать о том, что пережили, и пытались передать открывшееся человеческими словами. Это состояние духа отражено в последних строках «Божественной комедии», когда поэт, поднявшись в пылающую область эмпирея, все еще пытался что-то осмыслить и выразить:

Но собственных мне было мало крылий;И тут в мой разум грянул блеск с высот,Неся свершенье всех его усилий.Здесь изнемог высокий духа взлет¹¹⁸.

Средневековая монахиня Анджела вместо символа света прибегает к слову «мрак». «Увидела я Его в некоем мраке, а потому во мраке, что Он наибольшее благо, какого невозможно ни помыслить, ни уразуметь; все, что можно мыслить и разуметь, не достигает до Него»¹¹⁹.

Эту Бездну трудно даже назвать «Богом»; великий германский мистик Экхарт именует Абсолютное начало «Божеством» (Gottheit). «Все, что в Божестве, – утверждает он, – едино, о том говорить нельзя. Бог действует так или иначе. Божество не действует. Нет для Него действия, и никогда не оглянулось Оно на это, Бог и Божество различествуют как дело и неделание»¹²⁰.

За пределами всего тварного и ограниченного мистическому оку открылась Реальность, которую Лао-цзы называл Дао, Будда – нирваной, каббалисты – Энсофом, христиане – Божественной Сущностью (греч. усйа), Божеством.

И одними из первых, кто сказал об этом, были создатели Упанишад.

Они отказываются дать определение Высшему. «Оно ни толсто, ни тонко, ни коротко, ни длинно, ни красно, подобно огню, ни прилипчиво, подобно воде; оно ни тень, ни тьма, ни ветер, ни пространство; оно без осязания, без вкуса, без запаха, без зрения, без слуха, без речи, без мысли, без жара, без дыхания, безо рта, без меры, без внутреннего, без наружного»¹²¹. Оно есть «Не! – Не!», не то, не то¹²². Ему не может быть названия; Оно – все и в то же время не ограничено ничем. К нему тяготеет Вселенная. Оно – «владыка молитв» – Брахман, но в нем нет личности, какой мы ее знаем¹²³. Брахман – сверхличность, сверхсознание. Он есть, и его нет, ибо он стоит выше даже этих категорий. Говоря о Нем, можно лишь отрицать качества.

Этот поразительный опыт мистиков положил начало богословию, которое принято называть апофатическим, или отрицательным. Впоследствии оно нашло свое завершение в христианстве¹²⁴. Суть его может быть выражена словами Дионисия Ареопагита, учителя Церкви. «Сверх-сугцностная неопределенность, – говорит он, – превышает всякую сущность, подобно как и сверхразумное Единство превосходит всякое разумение, и сверхмыслимое Единство – всякий мысленный процесс; также никакое слово не способно выразить Благо, которое превыше всех слов, Единица, единотворящая все единицы, сверхсущностная Сущность и неуразумеваемый Ум, неизреченное Слово, бессловесность и безымянность; не по образу какого-либо бытия существующее, но являющееся причиной всякого бытия – само же не существующее, ибо – запредельно всякому бытию»¹²⁵.

Это почти буквально то же самое, что говорят о Высшем Единстве Упанишады: «Оно – сущее и не-сущее, наижеланное, то, что выше понимания людей»¹²⁶.

Только дух, отрешившийся от всего преходящего, может, по словам Упанишад, достичь этого «мира Брахмана», который становится его «высшей целью, высшим достоянием, высшим миром, высшим блаженством»¹²⁷.

«Тот, кто знает Брахмана как истину, знание и бесконечное, как обретающегося в тайнике сердца и в высшем небе, тот достигает исполнения всех желаний вместе с всевидящим Брахманом»¹²⁸. Темна и невнятна речь экстатика, но она дышит последней достоверностью, перед которой бледнеет чахлое рассудочное знание…

Обо всем этом трудно говорить, трудно писать. Становятся очевидны невероятное бессилие и убогость наших обычных понятий; страшно прибегать к грубым человеческим словам, касаясь того, что превышает все земное. Невольно возникает вопрос: не слишком ли далеко зашел здесь человек в своем головокружительном восхождении?

Но отступать поздно: следуя за мудрецами Индии, мы уже оказались в открытом море. «Нельзя, чтоб страх повелевал уму, иначе мы отходим от свершений», – говорил Вергилий, когда Данте отказывался идти за своим вожатым. Пусть его слова ободрят и нас, внушая решимость плыть до конца; ведь мы предприняли этот путь не ради дерзкого любопытства, а для того, чтобы исследовать историю поисков истины.