В поисках Сэма
Шрифт:
В конце концов, сдаюсь в попытках уснуть. Сую ноги в сандалии и полуголый шаркаю к выходу из хижины. Снаружи неожиданно холодно, обнимаю себя за плечи для тепла. Вокруг темень, немного света идет лишь от луны да тусклой лампочки у туалета. Глазам требуется минута, чтобы привыкнуть.
Вот тогда я вижу ее - едва различимую фигуру, скрючившуюся под баобабом в центре лагерного двора.
Медленно подхожу.
– Первая?
Она поднимает голову. Не могу понять, то ли это игра лунного света, то ли еще что-то, но Первая выглядит как-то странно: она как будто
Первая молчит. Замираю на месте.
– Прекрати. Не смешно.
– Ха, - горько усмехается Первая.
– Полностью с тобой согласна. Ни капельки не смешно.
– Судя по голосу, она плакала.
– Мне не хотелось, чтобы ты меня такой видел, - выдает она.
Вот теперь мне страшно.
– В смысле «такой»?
Приблизившись, понимаю, о чем речь. Кожа Первой - нет, она вся целиком - неестественно молочноватая, почти прозрачная. Я могу видеть сквозь нее.
– Я исчезаю, - говорит Первая.
– В последнее время у меня все силы уходят лишь на то, чтобы вообще оставаться видимой.
Молчу, боюсь что-либо говорить. А еще страшнее - слушать, страшно, что еще она может сказать.
Первая поворачивается ко мне и заглядывает прямо в глаза.
– Помнишь, как я говорила, что попадаю в «никуда», когда ухожу от тебя?
– Помню, - киваю я.
– Я думал, ты просто таинственности напускаешь…
Первая отрицательно качает головой, ее глаза становятся влажными от слез.
– На самом деле, я говорила чистую правду. Я действительно ухожу в никуда. Исчезаю полностью.
– Теперь Первая плачет по-настоящему.
– С каждым днем я все слабее и слабее. Я исчезаю из реальности. Медленно, но верно. Мне еще удается сопротивляться, но все труднее и труднее. Мне кажется, будто я опять умираю.
Первая закрывает глаза и тут же начинает мерцать, то становясь прозрачной, то снова видимой. В эти моменты я вижу сквозь нее кору баобаба.
– Что ж, - произносит Первая, опять открывая глаза.
– Доктор Ану и не обещал, что это на всю жизнь.
– Первая… - начинаю я.
– О чем ты?
– спрашиваю я, хотя часть меня - та часть, которая является Первой - уже знает ответ.
– Мое существование… мы… это… - Первая указывает на пространство между нами.
– Адам, ты меня забываешь.
– Невозможно! Первая, я тебя никогда не забуду!
Первая печально улыбается.
– Я знаю, что ты будешь помнить меня всегда. Я не об этом. А о том, что одно дело помнить о моем существовании, и совсем другое - поддерживать свою жизнь внутри тебя.
Трясу головой и отворачиваюсь - бред, слышать ничего не хочу.
– Ану связал нас очень давно. Слишком давно, наверное. Я исчезаю. Наша связь, наш способ общения, твоя возможность меня видеть, мое ощущение того, что я жива, хотя я мертва уже несколько лет. Возможно «забываешь» и не самое правильное слово. Но как ты это ни назови, все равно то, что между нами, не планировалось на века. Что бы это ни было, оно разрушается.
Заметив насколько я подавлен, Первая пожимает
– Придется нам с тобой смириться с тем, что мое время подходит к концу.
– Нет, - говорю я, отказываясь верить.
Но когда я снова поворачиваюсь к Первой, она уже исчезла.
После бессонной ночи, проведенной в поисках Первой и закончившейся тем, что я вернулся в хижину один, я едва выползаю из кровати. Чищу зубы, одеваюсь, выполняю утренние дела и еду в деревню батрачить под палящим солнцем.
А разве у меня есть выбор? Не просить же мне у Марко отгул. «Слушай, Марко, несколько месяцев назад я вышел из трехлетней комы, в течение которой я жил в воспоминаниях мертвой инопланетянки, и с тех пор она мой постоянный спутник. Но сейчас она умирает, на этот раз окончательно… Сможешь сегодня подменить меня на колодце?» Подозреваю, это вряд ли прокатит. Поэтому, стиснув зубы, я продолжаю работать.
Сегодня Первая выглядит более цельной, чем вчера. Я видел ее мимолетом, правда сразу после подъема и издалека. Зато, вернувшись из деревни, застаю ее сидящей возле вчерашнего дерева.
– Нет-нет, - заявляет Первая, когда я подхожу к ней.
– Только без этих щенячьих глаз, пожалуйста.
– Первая… - начинаю я.
– Я в порядке, - перебивает она.
– Просто вчера был хреновый день. Будь спок, еще несколько недель у меня есть.
Не могу ничего вымолвить, сердце болит от горя.
– Кстати, тебе пора стряпать ужин.
Мне послышалось? Ужин? Да кому сдался этот ужин, когда время с ней почти на исходе?
– Думаю, тебе лучше пойти, а то Элсвит уже косо поглядывает на твою болтовню с деревом.
– Первая ржет, прогоняя меня рукой.
– Топай давай.
Отправляюсь в сторону кухни. Во время готовки Элсвит травит байки о своих злоключениях времен богатенького детства, то есть еще до того, как он одумался и посвятил себя помощи близким. Обычно истории Элсвита меня развлекают, но сейчас мысли то и дело возвращаются к сидящей под деревом Первой.
Лагерь, деревня… последние несколько месяцев это место было моим убежищем, так легко представить здесь мое счастливое будущее. Но бросив взгляд через лагерь, я вижу утомленно привалившуюся к баобабу мерцающую Первую, и задаюсь вопросом: как она сама относится к этому месту?
Пока далеко отсюда ее народ сражается за выживание, она вынужденно проводит свои последние часы здесь лишь из-за того, что я нашел себе тут теплое, безопасное местечко.
«Для Первой это место не дом», - понимаю я.
– «А могила».
Глава 4
Реактивный самолет рокочет, пролетая где-то над Атлантикой. Откинувшись на спинку кресла, разглядываю свой паспорт. Там значится: АДАМ САТТОН. На фотке я широко улыбаюсь; выбитый во время драки с Иваном зуб темнеет небольшой щелью. Глядя на улыбающееся лицо Адама Саттона, вряд ли кто-то заподозрит, как мне на самом деле страшно, на какой безумный риск я отважился.