В поисках синекуры
Шрифт:
Алина строит из деревянных кубиков и песка домики с островерхими крышами, заборами, садиками — словом, деревню: такую она видела, когда мама возила ее на электричке за грибами. Мало нашли грибов, а по деревне ходили долго, искали, где бы купить свежего коровьего молока. Совсем не нашли молока, но деревня Алине очень понравилась: каждый дом в своем собственном дворе стоит, яблоки на ветках, хоть из окна срывай, и собакам хорошо: сами прогуливаются, где хотят... А потом полил дождь, Алина простудилась, заболела; мама сказала, что теперь они не скоро поедут в лес, пусть Алина сперва в детсад походит, подрастет.
Она натыкала забор из сухих веточек вокруг крайнего дома в своей деревне, возле
Мальчишки — сегодня их было трое — лепили военные корабли, подводные лодки, расчищали аэродром для цветных пластмассовых самолетов. Они, конечно, увидели Алинину деревню, один скривился, как от лимона, другой сплюнул — цвиркнул сквозь зубы, — третий усмешливо подмигнул друзьям:
— Разбомбим, пока дед спит!
— Сплю, да все слышу, — тут же отозвался Авдей, поднял голову от скрещенных рук на палке, выпрямился со скрипом скамейки (а может, костей), минуту глядел слеповато в сторону мальчишек, словно отыскивая точное местонахождение их, затем проговорил растяжливо: — Ломать не строить, ясно.. Сколь я перевидал этих ломателей!
Мальчишки примолкли, настороженно следя за палкой деда — куда она передвинется? — увесистой палкой, выструганной из сухого березового сука, с удобной шишкой-наростом для рукояти, но Авдей сегодня был добр — видно, не сильно мучил его ревматизм, — и лишь навел конец своей палки на мальчишек.
— Тебе, ушастик, ухо оторву, тебе, носатик, нос укорочу, тебе, языкатик, на язык перцу насыплю. И всех в космос запущу, чтоб сто лет летели до другой планеты. А прилетели и увидели: ничего нету, даже киоска с мороженым. Все надо строить, лепить, копать, сеять, пахать... Вот заорете: «Мама, мы хотим домой!»
Ушастик буркнул:
— Есть обитаемые планеты.
— А ты с теми обитателями договорился? Примут на иждивение?
Вступил носатик:
— Бывают пустые, на которых жить можно.
— А булки на деревьях там растут?
Заговорил, нахмурясь серьезно, языкатик:
— Вы, извините, дедушка, как-то отстало рассуждаете. Мне папа книжку читал, там написано: люди будут заселять все планеты, ничего, что без воздуха и растений они. Под стеклянными колпаками города построят.
— Так ты под колпак захотел?
— Ну, не в этом же дело...
— Сколько классов кончил?
— Три.
— Ага, грамотный. Тогда тебе скажу: ты уже под колпаком. Сильно удивился, вижу. Да, под колпаком, только из газов, отработанных этими машинами. — Дед повел рукой, указывая на автомобильную стоянку. — Тысячами машин, что коптят город. Вырастешь, сам купишь личный транспорт — вот и совсем под колпак заберешься.
Он рассмеялся еле слышно, трясясь и кхекая. Мальчишки недоуменно присмотрелись к нему и отвернулись: ясно, дед немного помешанный от старости. Они были настоящими городскими мальчишками и мало кого боялись в своем дворе, на ближних улицах, даже участковый милиционер — невелика гроза для них. Деда Авдея, однако, остерегались. Лохматый, громоздкий, со всегдашней палкой, едкими водянистыми глазками, был он загадочен своей долгой неизвестной жизнью, суровой независимостью, и казалось, имел какое-то особое право наказать, если ему захочется, не только любого мальчишку, но и взрослого жильца старого дома, в котором его считали хозяином больше, чем домоуправа.
Авдей утер глаза и губы платком, вновь привалился к палке, сказав Алине:
— Строй свою деревню, бомбежка отменяется.
Наблюдая, как руки Алины сноровисто лепят еще один домик с огородом, садом, конурой для собаки, он размышлял: удивительное все-таки создание человек, непостижимое. Взять хотя бы этих мальчишек и девочку Алину. Оставь одну — нападут, обидят, да еще от этого удовольствие получат. Глаз у них нет или им все по-другому видится? Девочка аккуратная, тихая, волосики льняные, глазки синие, и серьезна очень, прямо как старушка рассудительная. С ней же интересно играть, говорить, просто смотреть на нее — и то жить хочется. Что тут — вечное несогласие меж мужчиной и женщиной, разные устремления, души? Из века в век твердят мальчишкам: не трогайте, не обижайте девочек... Будто они от рождения в чем-то виноваты. Раньше говорили: все из-за того яблока, коим Ева угостила Адама. Легенда, конечно. А что правда? Может, в этом: мужчина с малолетства стремился куда-то — странствовать, узнавать, завоевывать, больше, выше, дальше, а женщина хотела удержать его возле домашнего очага — для семьи, детей, жизни сытой и тихой. Так сохранялось какое-то равновесие, наверное. Не по природной ли мудрости?.. А теперь иначе повернулась жизнь — все бросились познавать, достигать, соревноваться, и не отличить уже мужчины от женщины. Что получается? Согласия все равно маловато, как и прежде. Но поугасло тепло очага, раз не стало его хранительниц. Иначе говоря, семья — это сначала мать. Было, будет так, пока люди не придумают иного способа нарождать себя. Главное — семья. Без хорошей семьи — какая жизнь для Алины? Вырастет одинокой, а там, глядишь, и детям ее выпадет то же... Не потому ли все строит она свою деревню, домики уютные лепит, маму-хозяйку, даже для собаки — конуру. Чувствует: так надо.
Да, надо.. Авдею припомнилось, что хотел он спросить Алину о чем-то очень важном, пока она еще маленькая, пока не живет улицей, городом, всеми большими заботами взрослых. Наконец вспомнил, осторожно покашлял, и, когда девочка полуобернулась к нему, внимательно нахмурив бровки, он спросил:
— Алина, ты хочешь в космос?
Она глянула на мальчишек, сердито возводивших что-то высокое, остроконечное (песок у них беспрерывно рушился), и ответила негромко, чтобы слышал только он, дед:
— Нет. Пусть они.
4
В сентябре Алина пошла в детсад и приехал из Сибири ее отец. Через неделю он купил автомобиль — как раз подоспела его очередь.
Пригнал зеленую «Ладу» к старому дому в тесный переулок. Посидел за рулем, щелкая кнопками, любуясь изящной панелью с приборами, уютной внутренней отделкой машины и, конечно, вдыхая ее дорогие синтетические запахи. Потом глянул сквозь стекла в одну, другую сторону — всюду были приткнуты к тротуарам, а то и с заездом на них, такие же «Лады», «Жигули», «Москвичи». Он вылез из автомобиля, медленно прошелся туда-сюда по переулку, помотал сокрушенно упавшей на лоб густой шевелюрой: ставить-то «Ладу» некуда.
Авдей поглядывал на него со своей скрипучей скамейки, усмехаясь понимающе: вот и первые огорчения счастливого автовладельца! Но как-то жаль ему стало молодого соседа, хоть и временного; этакий дюжий, таежно загорелый бородатый детина, а растерялся, как мальчишка, перед внезапной житейской неурядицей. Авдей окликнул его:
— Вячеслав! Ставь под мое окошко. Никому не разрешаю, тебе — ладно, Сибирь — дело серьезное.
Геолог Вячеслав быстро подошел, сильно пожал деду руку, сказал «большое душевное спасибо», заверил, что это временно, он постарается выхлопотать место на платной стоянке или, если посчастливится, купит гараж (кстати, осведомился, не знает ли дед кого-либо из продающих), и побежал ставить машину под окно комнаты Авдея, ибо сам, живя на четвертом этаже, как бы не имел права на асфальтированную площадку у стены дома: высоко живущий должен довольствоваться более открытым воздушным пространством.