Чтение онлайн

на главную - закладки

Жанры

В поисках утраченного смысла
Шрифт:

Словом, XX век изрядно поколебал прекраснодушную веру XIX-го в направляемое Разумом прямолинейное и необратимое шествие западного общества от победы к победе. Поворот исторических событий, считает Мальро, не оправдал предсказанного совершенствования, то и дело сбивал с толку, повергал в испуг коварнейшими подвохами. И умам, простившимся с божественным советчиком, больше не к чему было прибегнуть, чтобы унять свою растерянность и тревогу. Предоставленные самим себе, наедине с очевидностями своей смертной участи, они улавливали повсюду необъяснимый разгул враждебных судеб, слепого рока. «Удел человеческий» и мыслится Мальро как кодовый ключ трагических умонастроений, выплеснувшихся вследствие духовно-исторических сдвигов в кризисную пору заката человечества религиозного и серых предрассветных сумерек человечества безрелигиозного. «Расщелина» между личностью и сущим есть знамение этой переходной поры.

Все усугубляется для Мальро еще и тем, что науки поселили во внутренней структуре самого человека не менее смущающую расколотость и недоумение относительно того, что же он такое по своей сути. Взрыв этнографических открытий, касающихся совершенно разных обычаев, верований, уклада жизни и мышления множества племен и народов земли, былых и живущих поныне, размыл прежние понятия о «тождестве человека самому себе» на протяжении всей истории. Чрезвычайно затруднены,

если не сделались вовсе невозможны, попытки вычленить из этой крайней разномастности совершенно устойчивое ядро, которое имело бы право обозначаться как «человеческая природа». Ведь по мере отслоения культурно-исторических переменных в остатке обнаруживается «инвариант» в виде как раз не-человеческого – животной телесности: «Все люди едят, пьют, предаются любви; но они едят разное, пьют разное, мечтают о разном. У них почти нет ничего общего, кроме того, что они все спят (когда спят без сновидений) и еще – умирают» («Орешники Альтенбурга»).

На эту, так сказать, смерть однозначного понятия «человек», последовавшую за «смертью Бога», работают по-своему и изыскания глубинной психологии. Ею установлено, что homo sapiens сплошь и рядом управляется вовсе не рассудком, что под коркой сознательного пласта кишит бессознательное, находя себе выход в смутных грезах, желаниях, порывах, всем поведении. Мальро далеко не безудержный поклонник фрейдизма, но для него «серьезный итог психоанализа в том, что психология за последние пятьдесят лет снова водворила демонов вовнутрь человека» [55] . Открытая Фрейдом «демоническая стихия» как бы раздирает душу на две половинки, покушается на ее целостность и способна, оказавшись без узды, подмять человека под себя, превратить в игрушку полуживотных вожделений, низвести до уровня зверя. Да и без подобных крайностей само наличие «другого я» колеблет привычку выводить по старинке «естественную доброту» человека из урезанно-рассудочного толкования его «природы» как существа мыслящего и ставит перед задачей учесть в исходных определениях вскрывшуюся двойственность.

55

Malraux Andre. L’Homme et le Fantome // L’Express, 21/28 mai 1955. P. 15.

Так, вовлекая в круг своих выкладок немалый запас научных, исторических, культурных, философских данных, Мальро перерабатывает их в доказательство непригодности прежнего гуманизма в обстановке «смыслоутраты». Изверившаяся в Боге личность очутилась покинутой без поддержки «священного» посреди смолкшего мироздания, неподатливой истории, внутренней душевной сумятицы.

4

Столь придирчивый до односторонности пересмотр наследия, слишком пренебрегающий духовными и историческими приращениями последних веков, их освободительной ценностью, тем не менее – и тут, пожалуй, важнейшая особенность Мальро – движим вовсе не намерением поставить крест на гуманистически нацеленном поиске вообще и утвердиться в мизантропии. Скорее это, по замыслу, расчистка площадки для строительства на ней, после скептического испытания пускаемых в ход материалов, иного мировоззренческого здания, задуманного как обиталище для личности, которую осаждает пустота небытия. «Гуманизм возможен, – настаивал Мальро, – хотя надо ясно себе сказать, что это гуманизм трагический… Позицию человека мы можем основать лишь на трагическом, потому что сегодня человек не знает, куда он идет, и на гуманизме, потому что человек знает, откуда он идет и в чем его воля» («Человек и художественная культура») [56] .

56

Malraux Andre. L’Homme et la culture artistique // Conferences de l’UNESCO (nov. – dec. 1946). P., 1947. P. 87.

Воля идти, захлестываемая «смыслоутратой» и все-таки не сдающаяся, – тень Сизифа легла на страницы книг Мальро задолго до того, как Камю надумал извлечь Сизифа из старой легенды и перенес в XX век. Когда один из близких сотрудников Мальро обозначил сквозную устремленность его творчества почерпнутым у Хайдеггера понятием «бытие-к-смерти», Мальро счел нужным внести поправку: «бытие-против– смерти» [57] . Для него существенно не созерцательное обретение душевной подлинности на последней грани, у самого обрыва жизни, а противоборство, позволяющее дерзостно повторить: «Где же твоя победа, Смерть?». «Думать о смерти не для того, чтобы умирать, а чтобы жить», «сделав предпосылкой действия само отсутствие у жизни конечной цели» («Королевская дорога»); «существовать наперекор громадной тяжести судьбы» и «попытаться прорвать кольцо человеческого удела с помощью средств, доступных человеку» («Человек и художественная культура»); «основать свое величие на самой зависимости от рока» («Голоса безмолвия») – в этом на разные лады варьируемом Мальро парадоксе заключены, по его мнению, вся суть, все достоинство, вся трагедия и подвиг жизни, заслуживающей того, чтобы называться жизнью, а не прозябанием. «Гуманизм – это означает сказать самим себе: “…мы намерены обнаружить человеческое повсюду, где есть сопротивление тому, что его подавляет”» («Голоса безмолвия»).

57

См.: Picon G. Malraux par lui-meme. P., 1953. P. 74–75.

Возможность подобной «жизни вопреки» дана уже тем, что человек – «единственное существо на земле, которое знает, что оно смертно» («Орешники Альтенбурга»). А стало быть, способно осмыслить несправедливость своего жребия и возмутиться им, поставить устройство вселенной под сомнение. И тем самым возвыситься над «уделом». Слабые духом, кого повергает в трепет правда сущего, спешат забыться в бездумной суете, хоть чем-нибудь отвлечься – отключить свой разум, предаться дремотному покою в рутине быстротекущих мгновений или бессвязной сутолоке грез во сне и наяву. Они лишь претерпевают свою участь, поддавшись соблазну «восточной мудрости» – бегству от трудных истин, отречению от «свободы, которая есть не что иное, как осознавание и обуздывание роковых обстоятельств» («Годы презрения»). Высший долг личности перед собой заключен в том, чтобы не просто на словах продолжить и закрепить преимущество, заложенное в способностях нашей мысли восстать против миропорядка, обрекающего ее носителя на исчезновение. «Несмотря на первородный грех, демоническое зло, абсурд, несмотря на подсознательные влечения», наследнику цивилизации Запада надлежит «мыслить себя деятелем в мире, где преобразование рассматривается как ценность, движение вперед как завоевание, как история» («Антимемуары»).

Поэтому прежде всего делами, поступками современник XX столетия должен на развалинах былой веры, в пустоте «умершего божества», изыскать и утвердить ценности трагического гуманизма. Он призван снова и снова созидать смысл посреди вселенской бессмыслицы, «одолеть человеческий удел, черпая внутри себя силы, которые прежде искал вовне» («Человек и художественная культура»). Философско-созерцательный срез раздумий Мальро исподволь смещается в плоскость действия; вопрос: «Что есть человек?» – по дороге к своему решению преобразуется и получает другой поворот: «Что человек может сделать против смерти?» («Антимемуары»). Один из собеседников ученого разговора в «Орешниках Альтенбурга» заявляет, что человек – «это не жалкая кучка секретов, погребенных каждым в душе», и даже «не то, что он думает, а то, что он делает». Сам Мальро не сбрасывает так легко со счетов сокровенные метания души и незримую работу ума, однако и для него они получают завершенность и подлинность лишь тогда, когда претворены в поступки. «Быть», быть вполне и до конца, означает, по Мальро, осмысленно действовать.

Почти все детища его вымысла, будучи вскормлены философией «человеческого удела», непременно «соединяют в себе способность к действию, культуру и ясность ума» (послесловие 1949 г. к «Завоевателям») [58] . Французский философ Э. Мунье изобрел точное слово, определив их как «метапрактиков» – метафизических деятелей, «ужаленных одной заботой: сделать осмысленным существование, лишившееся смысла» [59] . Их бунт против обступающего со всех сторон «абсурда» всякий раз есть рыцарское странствие в погоне за исчезнувшим вдруг Граалем – искание того, что могло бы их на время избавить от чувства случайности своего пребывания на земле, онтологически «оправдать» и «спасти» личность, как прежде это делало, в ряду других мировых религий, христианство. Только в случае с «метапрактиками» у Мальро – без посредства веры. Из книги в книгу Мальро бьется все над той же задачей, ища квадратуру «бытийного круга» – очередной способ «жить против смерти», шире – наперекор Судьбе. Выношенные и предлагаемые им каждый раз решения не опровергают предыдущих, учитывают их, но и не являются простым их повторением, поскольку постоянно надстраиваются из материалов пережитого Мальро в ходе его приключений и вмешательств в историю нашего века. Здесь нет однозначности, но есть однородность.

58

Malraux Andre. Postface aux «Conquerants» // Malraux Andre. Romans. P. 163.

59

Mounier Emmanuel. L’Espoir des desesperes. P., 1970. P. 25.

Самый уклад мышления Мальро к этому приспособлен. Даже в своей культурфилософской эссеистике он по преимуществу мыслитель-лирик; основное орудие и увенчание его работы – не последовательно-однолинейная цепочка умозаключений, а россыпь «исповеданий веры». Они разбросаны по страницам книг Мальро в виде афористических изречений, не увязанных между собой жестко строгими переходами, а ведущих перекличку на изрядном расстоянии друг от друга. Что же касается романов Мальро, то в них он и вовсе как бы дробит свои взгляды и раздает их по частям разным лицам, так что его собственные убеждения проступают наружу по ходу взаимовысвечивания неодинаковых, дополняющих одна другую или спорящих «правд». В конечном же результате их первоначальная разносоставность не подвергается переплавке, не «снимается», а удерживается в неустойчивом и преходящем равновесии. Оно всегда сохраняет наготове возможность для переноса основного упора на ту или иную из своих частей – для выборов, весьма отличных порой от делавшихся накануне, для непредвиденной смены вех и даже опрокидываний вчера найденного.

Постоянство исходных условий задачи при существенной разнице полученных поочередно ответов и дает ту переменчивую верность себе [60] , какая просматривается на всех отрезках пути Мальро-писателя.

5

Одержимость «метапрактиков» Мальро бытийными истинами отнюдь не превращает их в философствующие тени, в этаких умничающих головастиков. Засевшая в их мозгу мысль очень редко развертывается в умозрительный ряд рассуждений, гораздо чаще это страсть и мука, томление духа и плоти одновременно. Оно обнаруживает себя в слепящих вспышках мгновенных озарений ума – в предельно сжатых, афористически отточенных высказываниях. Хладнокровный разум умеет задать воле такое мощное напряжение, запросы его так наполняют и пронизывают каждую клеточку всего существа личности, что она разгадывает осаждающие ее загадки жизни каждым своим телесным ощущением, мельчайшим оттенком чувств, каждым шагом. Среди всех, кто во Франции XX века видит своего особенно почитаемого наставника в Достоевском, Мальро [61] , пожалуй, успешнее остальных осваивал уроки мастерства, завещанные русским изобразителем «рыцарей чести» и «фанатических фетишистов предела» (Вересаев). У Мальро тоже, намереваясь совершить ответственный, а подчас и простейший житейский поступок, ломают голову над самыми что ни на есть последними «вопросами вопросов».

60

Давшую повод одному из самых тщательных, хотя и явно апологетических, комментаторов Мальро озаглавить свою книгу не без вызова: «Мальро, или Единство мысли» (Dorenlot F. Е. Malraux ou 1’unite de la pensee. P., 1970).

61

«Вот уже сорок лет, – писал Мальро в 1951 г., – присутствие Достоевского решительно преобладает» в том, как понимает большинство писателей Запада задачи и само устройство романного повествования. О чуткости Мальро к принципам мастерства Достоевского можно судить по одному из его высказываний: «Если кто-нибудь обрел свой гений в том, чтобы завязать диалог между разными полушариями собственного мозга, так это Достоевский… Он воплотил в своих созданиях то вопрошающее раздумье, подспудное течение которого явственно различимо у него самого… Он ищет кремни лишь для того, чтобы ударять ими друг о друга… И толпа шутов в его книгах – это хор, задающий протагонистам вековечный вопрос: “Зачем сотворил нас Бог?”. Отсюда – важнейший для Мальро урок Достоевского: “Новейший роман в моих глазах есть самый предпочтительный способ выразить трагедию Человека, а вовсе не прояснить психологию индивида”». – См.: Picon G. Malraux par lui-meme. P. 38, 40, 66.

Поделиться:
Популярные книги

Не грози Дубровскому! Том IX

Панарин Антон
9. РОС: Не грози Дубровскому!
Фантастика:
фэнтези
попаданцы
аниме
5.00
рейтинг книги
Не грози Дубровскому! Том IX

Бальмануг. Невеста

Лашина Полина
5. Мир Десяти
Фантастика:
юмористическое фэнтези
5.00
рейтинг книги
Бальмануг. Невеста

Дядя самых честных правил 7

Горбов Александр Михайлович
7. Дядя самых честных правил
Фантастика:
попаданцы
альтернативная история
аниме
5.00
рейтинг книги
Дядя самых честных правил 7

Золотая осень 1977

Арх Максим
3. Регрессор в СССР
Фантастика:
альтернативная история
7.36
рейтинг книги
Золотая осень 1977

Камень. Книга 3

Минин Станислав
3. Камень
Фантастика:
фэнтези
боевая фантастика
8.58
рейтинг книги
Камень. Книга 3

Мимик нового Мира 11

Северный Лис
10. Мимик!
Фантастика:
юмористическое фэнтези
постапокалипсис
рпг
5.00
рейтинг книги
Мимик нового Мира 11

Вечный. Книга II

Рокотов Алексей
2. Вечный
Фантастика:
боевая фантастика
попаданцы
рпг
5.00
рейтинг книги
Вечный. Книга II

Герой

Бубела Олег Николаевич
4. Совсем не герой
Фантастика:
фэнтези
попаданцы
9.26
рейтинг книги
Герой

Мастер Разума

Кронос Александр
1. Мастер Разума
Фантастика:
героическая фантастика
попаданцы
аниме
6.20
рейтинг книги
Мастер Разума

Титан империи

Артемов Александр Александрович
1. Титан Империи
Фантастика:
фэнтези
попаданцы
аниме
5.00
рейтинг книги
Титан империи

Седьмая жена короля

Шёпот Светлана
Любовные романы:
любовно-фантастические романы
5.00
рейтинг книги
Седьмая жена короля

Я же бать, или Как найти мать

Юнина Наталья
Любовные романы:
современные любовные романы
6.44
рейтинг книги
Я же бать, или Как найти мать

Отмороженный

Гарцевич Евгений Александрович
1. Отмороженный
Фантастика:
боевая фантастика
рпг
5.00
рейтинг книги
Отмороженный

Идеальный мир для Лекаря 14

Сапфир Олег
14. Лекарь
Фантастика:
юмористическое фэнтези
попаданцы
аниме
5.00
рейтинг книги
Идеальный мир для Лекаря 14