В поисках Золотого тельца
Шрифт:
О миловидной девушке лет двадцати пяти он поведал:
– Екатерина Романова, дочь хозяина. В этом году окончила медицинский. Она отоларинголог.
– Кто? – переспросил Юра.
– По-твоему, - говорю, – ушник. Он же горловик и ноздровик.
О двух рыжих дамах в вечерних платьях Володя сказал:
– Любовь Заречная с дочерью. Антонина Андреевна ненавидит их, и думаю, это взаимно, но открытого противостояния вы не увидите. Всё это в далёком прошлом.
На вид я мог дать Заречной-старшей не больше сорока. Крупная,
Дочь была чуть пониже, чуть поуже, но её грудь и бедра не уступали материнским формам.
– Как зовут дочь? – спросил я.
– Анастасия. Она экстрасенс. Работает на телевидении. Дурит людям голову.
– Необыкновенная девушка, - прошептал Шацкий.
– В ней чувствуется какая-то тайна.
Я искоса взглянул на Юру. На прыщавом лице горел румянец, глаза светились голодным кошачьим блеском.
– Юрий, - предупредил я, - только не вздумайте разгадывать её тайну сегодня. Мне бы не хотелось непредвиденных эксцессов.
– А это Никита, – сообщил Владимир Владимирович, – старший сын хозяина.
Мы все вернулись к наблюдению.
По лестнице поднимался здоровый тридцатилетний бугай с обезьяньим лицом: лопоухий, с маленькими глазёнками и с маленьким носом; нижняя часть лица была вдвое шире верхней. Я никогда не видел неандертальцев, но думаю, они выглядели как Никита, только без спортивного костюма.
– Интересно он вырядился, - заметил я.
– Он всегда так одевается.
– Спортсмен?
– Никита? Нет, он коллекционер. У него, кстати, самый крупный антикварный магазин на Подоле.
– Надо же, как обманчива внешность. А Егор тогда кто? Тинэйджер?
– Почему? – удивился Володя.
Одет он был прилично – я пошёл от обратного.
– Егор Романов, - ответил за Володю Шацкий, – заместитель министра финансов.
Моя нижняя челюсть устремилась в район пупка и даже ниже.
– Ничего себе, - пробормотал я, - сколько ему лет?
– Двадцать девять, - ответил Володя.
– Двадцать девять, - повторил я, - и уже замминфин. У него, наверное, даже по ночам, во сне, голова кружится от своей карьеры.
Я повернулся к Шацкому:
– Видите, Юрий, парень моложе вас, а уже достиг таких высот.
– С таким отцом это не сложно, - буркнул тот в ответ.
– А вот, кстати, и он.
Аркадий Романов был красив. Насколько может быть красивым мужчина в таком возрасте. Высокий, импозантный, он шёл, едва заметно сутулясь, уверенной, твёрдой поступью победителя.
Лицом он поразительно напоминал Гагарина. Да, он был похож на постаревшего Гагарина… Добрые лучистые глаза, широкая приятная улыбка… Седые волосы зачёсаны назад…
Кровожадная капиталистическая акула имела внешность миролюбивого весёлого дельфина.
Так вот ты какой, Аркадий Романов, почитатель романов «Двенадцать стульев» и «Золотой телёнок».
Глава 14
Хотя популярность «Двенадцати стульев» и в нашей стране, и за рубежом во много раз больше «Золотого телёнка», лично мне второй роман нравится сильней.
В первом романе Остап Бендер – герой плоский, односторонний и поверхностный. Он веселит читателей, вызывает симпатию - и только. А вот в «Золотом телёнке» Бендеру сопереживаешь, за него болит душа, его растерянность и боль становятся твоими.
Всё правильно. Он пережил смерть. Он понял истинную цену жизни. Он постарел. Ему уже тридцать три, а не двадцать семь, как в первом романе. Он устал. Его ещё греет появившаяся мечта заработать миллион и уехать в Рио-де-Жанейро, где главные улицы города по богатству магазинов и великолепию зданий не уступают первым городам мира, где полтора миллиона человек и все поголовно в белых штанах. Но эта мечта, эта призрачная надежда на лучшую жизнь – лишь сомнительная возможность убежать от себя. От себя нового, так как старого себя он растерял в приключениях, в мытарствах по стране, в которой ему, и таким как он, места нет.
В первом романе Ильф и Петров преследовали две цели – развлечение и сатира. Беря внимание читателя увлекательным сюжетом и растягивая интригу до последних страниц, авторы высмеивают все недостатки советского строя, присущие тому времени.
Во втором романе появляется ещё одна тема, традиционная для русской литературы – тема «лишнего человека».
Я хочу отсюда уехать, говорит Остап. И объясняет, почему: «У меня с советской властью возникли за последний год серьёзнейшие разногласия. Она хочет строить социализм, а я не хочу».
Сколько тогда было таких, как Бендер, молодых, талантливых, энергичных, образованных… Десятки? Сотни? Тысячи? Ярые индивидуалисты по натуре, они не увлекались общей идеей, но чтобы выжить, приспособиться, они притворялись, они надевали маску общественника, играли роль… И многие из них делали блестящую карьеру, становились крупными коммунистическими функционерами… Бендер был прирождённым актёром. Он бы мог сыграть эту нехитрую роль. Но не хотел.
Мне скучно строить социализм, признаётся он Балаганову. Он мог бы сыграть эту роль, но она ему была скучна, неинтересна…
То, что в молодости даже не замечалось, в зрелые годы стало томить и беспокоить. Одиночество.
Бендер - лишний человек в стране. Он не нужен обществу… Он никому не нужен… Его нигде не ждут…
Всё, чем он пугает несчастного Паниковского, Бендер мог бы адресовать и себе: «И никто не напишет про вас в газете: «Ещё один сгорел на работе». И на могиле не будет сидеть прекрасная вдова с персидскими глазами. И заплаканные дети не будут спрашивать: «Папа, папа, слышишь ли ты нас?»
Бендер не вписывается в новую жизнь. И никакой миллион не изменит положения дел. Потому что есть он и они. У них другие ценности, другие идеалы…