В полночь упадет звезда
Шрифт:
— Я этого и ожидал, — прошептал капитан Георгиу. — Вы, Параскивеску, позаботьтесь, чтоб до рассвета шофёра похоронили. А так как этот случай скрыть невозможно, придется распространить слух о том, что шофёр погиб из-за собственной неосторожности. — Потом он обратился к капитану Смеу: — Пойдем, Смеу! Мне кажется, что на сегодня с сюрпризами покончено.
По дороге капитан Смеу спросил с явным беспокойством:
— Ты думаешь, что существует какая-то связь между действиями агента, которого мы разыскиваем, и убийством шофёра?
— По правде сказать, не знаю! Есть доводы и за и против. Но сейчас, пока мы действуем на ощупь, трудно решить, какие доводы вернее. Впрочем, это было бы и неосмотрительно.
— Ты прав… Пока что мрак нас окружает со всех сторон.
— Слушай, Смеу! Кто из твоих людей охранял шифровальный материал во время передвижения? Может быть, от него мы могли бы узнать что-нибудь важное для нас?
Капитан Смеу щелкнул пальцами:
— И подумать только! Мне и в голову не пришло. Интересно…
— Что тебе не пришло в голову и что, собственно, интересно?
— Что шифровальщик, который обеспечивал охрану материала во время передвижения, возможно и был участником этого преступления. Тебе не кажется интересным, что «случайно» этим человеком оказался именно Барбу Василе?
— Тот, который попросился у тебя па передовую?
— Он самый!
Капитан Георгиу подумал минуту, потом ответил тоном, не терпящим возражения:
— Дорогой Смеу, твое предположение абсурдно. Я не понимаю, зачем надо было Барбу Василе убивать шофера здесь, с таким риском, когда он мог это сделать спокойно на дороге, скажем, во время остановки. Впрочем, если хочешь лично убедиться в своей ошибке, поговори со своими людьми, но я совершенно уверен в том, что между семнадцатью и девятнадцатью часами, когда, вероятно, был убит шофер, Барбу Василе находился с ними.
— Тогда что же ты надеешься узнать от него? Нельзя поверить, что ты сможешь напасть на след настоящего виновника, поговорив с Барбу Василе, которого ты считаешь абсолютно невиновным.
Капитан Георгиу с обычной улыбкой человека, совершенно уверенного в своем превосходстве, ответил:
— Мне это и в голову не приходило. Я хотел бы узнать от него другое: существует ли какая-либо связь между порчей мотора вашей машины и фальшивым регулировщиком, арестованным капитаном Раковицы.
Простившись с начальником Второго отдела, капитан Смеу Еуджен отправился искать лейтенанта Тымплару.
— Прошу вас, Тымплару, поставьте на эту ночь охрану у шифровального отдела.
— Не так уж у меня много людей. А потом шифровальщики разместились в том же здании, где и другие отделы.
— Это ничего не значит. Я не могу поставить их дежурить, — у них достаточно работы днем. Впрочем, на этот счет есть приказ.
— А кто его отдавал?
— Господин генерал.
— В таком случае, приказ будет выполнен, — вздохнув ответил лейтенант Тымплару.
Немного успокоенный этим обещанием, капитан Смеу отправился искать свою квартиру. Когда он, наконец, нашел ее, было уже далеко за полночь.
Солдат Некулай Сырмышан ждал его на дороге. Капитан отправил его спать и, быстро раздевшись, лег в постель. Измученный работой и волнениями этого дня, он тотчас же заснул.
ЧЕЛОВЕК СО ШРАМОМ
День занимался угрюмый. Серое небо, угрожая дождем, низко нависло над землей. Во всей деревне не нашлось здания, в котором могли бы разместиться вместе все отделы и службы штаба дивизии. Шифровальщики заняли дом зажиточного крестьянина. Одну из трех комнат оставили хозяевам, в двух других устроились сами.
В это утро все спали дольше обычного. Давала себя знать усталость с дороги, да и с имуществом отдела пришлось повозиться до полуночи, пока всё было распаковано и приготовлено к работе.
Бурлаку Александру, самый усердный и аккуратный, успел уже умыться и, войдя в комнату, обнаженный до пояса, с полотенцем на плече, принялся тормошить товарищей:
— Поторопитесь, братцы, сейчас нагрянет Смеу и будет скандал!
Нехотя расставаясь со своими постелями, шифровальщики поднялись один за другим и принялись поспешно одеваться.
— Я лично готов! — сообщил Мардаре Ион, отправляясь умываться к колодцу.
Вскоре в комнате остался один Бурлаку Александру. Насвистывая мелодию старинного романса, он пытался обломком расчески справиться со своими вьющимися жесткими волосами.
Среди других шифровальщиков он был самым старшим. Поэтому они прозвали его «стариком», хотя ему исполнилось всего тридцать три года. Среднего роста, хорошо сложённый, с выразительным лицом, которое не портили несколько угловатые черты, Бурлаку Александру — моц [3] из-под Кымпени — обращал на себя внимание суровой, мужественной красотой, отличающей обитателей западных гор. Глядя на него, легко было представить себе, как выглядели даки [4] времен Буеребисты [5] . Товарищи любили его за живой нрав, спокойную веселость, быстро передававшуюся остальным, и за те занимательные истории, рассказывать которые он был великий мастер.
3
Моц — горец, живущий на северо-западе Румынии.
4
Даки — предки румын.
5
Буеребиста — полководец даков.
Когда шифровальщики после умывания вернулись в комнату, они застали Бурлаку за едой. Он с аппетитом уплетал хлеб с салом.
— Слушайте, у кого из вас есть луковица? — спросил он, с трудом ворочая языком.
Никто не удостоил ответом этот странный вопрос. Все по собственному горькому опыту знали, что легче раздобыть в этой деревушке бутылку шампанского, чем луковицу или головку чеснока.
Несколько минут спустя все пять шифровальщиков сидели за столом, сколоченным из сосновых досок, и ели хлеб с салом.
— Ну, братцы, что вы скажете о «факире»? — прервал молчание Бурлаку Александру, покончив с завтраком и с аппетитом закурив папиросу.
— То есть? — спросил его, в свою очередь, Томеску Адриан, становившийся похожим на испуганного зайца, стоило ему чему-нибудь удивиться. У него было узкое, длинное лицо; от очков в черной оправе оно казалось еще длиннее. Из-под толстых стекол глядели на мир большие синие глаза, такие большие, что казались искусственными, кукольными. Ранняя лысина и постоянное выражение глубокой грусти на лице лишали его какой-либо привлекательности. Но, странное дело, глаза Томеску совершенно не были повинны в этом. Неестественно большое количество морщин, пересекавших лоб и делавших лицо похожим на маску, придавало его лицу выражение скорби.