В последнюю очередь. Заботы пятьдесят третьего года
Шрифт:
– А ну-ка покажи, как от тебя Цыган ушел!
– требовательно предложил Александр.
– А вот так!
– заорал Казарян и с ходу набрал немыслимую скорость. Хотел вспрыгнуть на подножку, хотел, чтобы этого не смог сделать Смирнов, хотел уехать один, показал кукиш оставшемуся Александру. Казарян вспрыгнул на первую площадку прицепного вагона и торжествующе обернулся. Смирнов из последних сил бежал рядом с последней площадкой. Успел-таки, зацепился, прыгнул на подножку, глянул на Казаряна и показал ему кукиш.
– Куда едем, Саня?
– За кудыкину гору!
– весело ответил Александр.
За счастье - стоять на подножке мотающегося вагона и весело перекрикиваться с приятелем, стоящим на другой. Это счастье - ехать по знакомой, привычно любимой Москве, где они - ее истинные жители. Это счастье - ни о чем ни думать и лицом ощущать плотный несущий на тебя воздух. Молодые были еще тогда, здоровые...
Они пересекли Ленинградское шоссе и по Дворцовой аллее вышли к устью Красноармейской улицы. Справа, на отшибе и от Красноармейской, и от высоких прекрасных деревьев причудливых аллей, рядом со складом, расположенным в бывшей церкви стиля ампир, стояла обширная пивная.
Смирнов распахнул дверь, и они через предбанник проникли в помещение. Переполненная лишь в дни футбольных матчей, когда болельщики в предвкушении невиданного зрелища сдерживали свое возбуждение употреблением горячительных напитков до и расшатанную непредсказуемыми перипетиями игры психику теми же напитками после, пивная эта в обычные дни посещалась лишь немногими завсегдатаями.
Двое офицеров-летчиков торопливо допивали пиво. Допили и стремительно удалились. А другая пара застряла ненадолго: молодые инженеры-конструкторы из ильюшинской шарашки, приняв по сто пятьдесят, бурно спорили по производственным вопросам. В углу щурился от удовольствия только что захмелевший алкоголик.
За стойкой у сатуратора несла бессменную вахту буфетчица Дуська. К ней, весь сияя от возможности лицезреть такое, и направился Александр.
– Сколько же ты лет за стойкой, добрая душа!
– произнес он проникновенно и повернулся к Роману.
– Помню, как она меня еще несовершеннолетнего жалела! Не положено вроде, ан нет, пожалеет пацана, нальет.
– Несовершеннолетним спиртные напитки запрещено продавать, - сурово сказала Дуся.
– Ты что, не узнала меня, Дусенька?
– Узнала, Санечка. По шуткам твоим нахальным узнала.
Александр был совсем рядом. Облокотился о стойку, грустно так посмотрел ей в глаза.
– Что ты у него купила, Дуся?
– Не понимаю, о чем вы, Александр Иваныч.
– Ого, официально, как на допросе! И сразу с отказа. А если шмон с понятыми? Если найду? Соучастницей пущу, Дуся.
Дуся тут же уронила слезу. Крупную, умелую. Смирнов ждал. Она достала из рукава кофты платочек, промокнула глаза, и высморкалась.
– Ничего я у него не покупала. В залог
– Покажи.
Она выдвинула денежный ящичек и положила на стойку кольцо с зеленым камнем. Подошел Казарян, глянул на кольцо через Сашино плечо, удивился:
– Вполне приличный изумруд. Вполне, вполне.
– Изумруд, не изумруд, а на золоте - проба.
– Сколько ты ему за кольцо отвалила?
– ласково спросил Александр.
– Я не покупала, я в залог. Сто пятьдесят ему налила.
– Ты мне зубы не заговаривай. Сколько?
– Двести рублей.
– Вот и ладушки. А теперь - по порядку, и не торопись, с подробностями.
Не впервой. Дуся рассказывала, как под протокол.
– Часов в двенадцать явился. Тихий такой, спокойный. Постоял в дверях, осмотрелся - и ко мне. "Дусенька, - говорит, - край. Срочно к сестре ехать надо, а, как на грех, ни копейки. Возьми у меня кольцо, последнюю память о матери. Слезами обливаюсь, но продаю". Столковались на двух сотнях. Я ему сто пятьдесят налила и кружку пива. Отошел он к столику, за которым Кащей стоял, выпил свои сто пятьдесят, поговорили они с Кащеем и ушли. Все.
– Чемодан при нем был?
– задал первый вопрос Александр.
– Явился-то без чемодана. А потом, когда они вышли, я в окно глянула. Вижу: с чемоданом идет. Значит, в тамбуре его оставлял.
– Кащей - это Серафим Прохоров?
– Он самый, Санечка.
– Совсем, что ли, спился?
– Пьет, сильно пьет.
– А живет все там же, на Красноармейской?
– Там же, там же. Напротив ильюшинской шарашки.
Хоть и тихо говорила Дуся, но при словах "ильюшинская шарашка" инженеры быстро подняли головы от кружек и опасливо осмотрелись.
– Наказала ты себя на двести рублей, - сказал Александр, взял со стойки кольцо и осторожно спрятал его во внутренний карман.
– Тронулись, Рома.
...На углу Красноармейской возвышалось монументальное здание клуба летчиков - бывший ресторан сомнительной репутации "Эльдорадо". Напротив соперничало с ним шиком конструктивистское чудо - жилой дом работников авиации, в первом этаже которого находился гастроном. Заглянули туда. В винном отделе Смирнов спросил:
– Кащей сегодня водку брал?
– А когда он ее не берет?
– вопросом на вопрос ответила ленивая продавщица.
– Сколько бутылок взял?
– А кто ты такой, чтобы тебе отвечать?
– не могла перейти на ответы женщина.
Вопросами отделывалась. Александр развернул удостоверение, показал. Продавщица с удовлетворением усмехнулась:
– Достукался, значит. Три поллитры он взял. И не сучка, а "Московской".
– Гуляет, выходит. Ну, будь здорова, тетка!
– пожелал ей Александр и двинулся к выходу. Примолкнувший Казарян уважительно двинулся за ним.