В преддверии философии. Духовные искания древнего человека
Шрифт:
Таковы две основные черты картины египетской жизни: ежедневное триумфальное возрождение солнца и ежегодное победоносное возрождение реки. Из этих чудес египтяне извлекали уверенность в том, что Египет — центр вселенной, и в том, что жизнь всегда торжествует над смертью.
Необходимо сделать несколько оговорок для этой картины, которую мы изобразили как щедрый дар жизни и плодородия. Египет был страной богатой, но не щедрой: плоды не падали с деревьев на беззаботных крестьян. Солнце и Нил объединялись для того, чтобы возродить обновленную жизнь, но лишь ценой схватки со смертью. Солнце согревало, но летом оно было губительно. Нил давал плодородную воду и почву, но его ежегодное наводнение было капризным и непредсказуемым. Слишком высокий Нил разрушал каналы, плотины и жилища. Слишком низкий Нил означал голод. Наводнение быстро наступало и быстро распространялось; требовалась постоянная изнурительная работа, чтобы захватывать, удерживать, а потом понемногу бережно расходовать воду, для того чтобы ею можно было дольше пользоваться. Пустыня была всегда готова завладеть куском возделанного участка и превратить плодородный ил в бесплодный песок. Вообще пустыня была ужасным местом, где обитали ядовитые змеи, львы и сказочные чудовища. На широких илистых просторах Дельты нужно было осушить и расчистить густые чащи болот, похожих на джунгли, с тем чтобы превратить их в пахотные земли. Больше трети года горячие пустынные ветры, губительное солнце и низкий Нил держали страну перед лицом смерти до тех пор, пока погода не менялась и река не приносила вновь свои обильные воды. Таким образом, по сравнению со своими непосредственными соседями Египет был страной богатой и благословенной, но на своей собственной территории терпел борьбу, лишения и опасности, чтобы добиться ежегодного триумфа. Рождалось чувство, что этот триумф не был естественной привилегией, но что его нужно заслужить той или иной ценой.
Мы уже высказали мысль, что египтянам был свойствен своего рода убежденный изоляционизм и что они были эгоцентричны. Мы уже говорили о том, что они употребляли слово «люди» применительно к египтянам в отличие от чужеземцев. Идея Египта как центра вселенной устанавливала стандарты того, что было правилом и нормой во вселенной, исходя из того, что было нормой в Египте. Главная характерная черта Египта — Нил, текущий на север и несущий необходимую для жизни воду. Поэтому египтяне воспринимали другие народы и их жизнь в терминах собственных условий существования. Египетское слово, означающее «идти на север», — то же слово, что «идти вниз но течению», а слово «идти на юг» — соответственно «идти вверх по течению», т. е. против течения. Когда египтянам случалось встретить другую реку, например Евфрат, текущий не на север, а на юг, им приходилось выражаться так: «Эта перевернутая вода, которая течет вниз по течению, двигаясь вверх по течению», что переводится и так: «Эта перевернутая вода, которая течет вниз по течению, двигаясь на юг» 5 .
Навигация на Ниле использовала силу течения при движении на север. Направляясь на юг, суда поднимали паруса, чтобы воспользоваться преобладающим северным ветром, толкающим их против течения. Будучи нормой, это стало образцом для любого мира, включая и загробную жизнь. В своих гробницах египтяне помещали по два макета лодки, которые можно было с помощью магии переправить в другой мир и там на них плавать. У одной лодки парус был спущен, на ней плыли на север с помощью течения вод загробного мира, у другой парус был поднят. Ее должен был гнать на юг тот северный ветер, который был нормой для любой жизни, в этом или в том мире.
Точно так же и дождь мыслился в терминах появлявшейся в Египте воды. Обращаясь к богу, молившийся египтянин подтверждал его благосклонность к Египту: «Ты создал Нил в преисподней и вывел его на землю по желанию своему, чтобы продлить жизнь людей, — подобно тому, как ты даровал им жизнь, сотворив их». Затем, проявляя неожиданный интерес к другим странам, молившийся продолжал: «Все чужеземные, далекие страны созданы тобою и живут милостью твоею, — это ты даровал небесам их Нил, чтобы падал он наземь, — и вот на горах волны, подобные волнам морским, и они напоят поле каждого в местности его… Нил на небе — для чужестранцев и для диких животных о четырех ногах, а Нил, выходящий из преисподней, — для Земли Возлюбленной» 6 . Если мы перевернем наше представление о том, что вода обычно падает с неба, и примем как должное систему, при которой вода появляется из отверстий снизу и что только она и служит поддержанию жизни, то и дождь мы будем воспринимать в терминах наших собственных представлений. Тогда получится, что не Египет — засушливая страна, где не бывает дождей, но что в других странах Нил льет с неба.
В приведенной цитате примечательно то, что чужестранцы и дикие животные объединены в одну группу. Я не хочу сказать, что важно здесь то, что чужестранцы приравниваются к скоту, хотя и это подразумевается. Дело здесь в том, что местности, в которых жили как те, так и другие, мыслились в равной степени как противоположные по характеру Нильской долине. Египет был плоской лепешкой черной плодородной почвы (<>). Любая чужая страна состояла из сморщенных гряд красного песка. Для «чужой страны» использовался тот же иероглиф, что и для «пустыни» и для «горной страны» (VV) Очень похожий знак использовался и для обозначения «горы» (V), так как горные цепи, обрамлявшие долину Нила, также были и чуждыми, и пустынными. Таким образом египтянин графически объединял чужестранца с животными пустыни и графически отказывал ему в праве на благо плодородия и единообразия.
Подобно тому как у нас [в Соединенных Штатах] жители западных равнин, очутившись среди холмов Новой Англии, чувствуют себя запертыми, так и египтянин испытывал чувство клаустрофобии в любой стране, где не было бескрайних плоских равнин, где нельзя было проследить весь дневной путь солнца. Один египетский писец сообщал другому: «Ты не вступал на дорогу в страну Мегер [в Сирии], где небо сумеречно (даже) днем: она заросла миндалем и дубом и кедром, причем (деревья) достигли небес (в высоту); где львы многочисленнее барсов и гиен (?), где варвары-шос окружают со всех сторон… Дрожь охватывает тебя (букв.: схватил ты дрожь), волосы головы твоей дыбом, твоя душа в пятках (букв.: лежит в руке твоей), дорога твоя загромождена глыбами и мелким камнем, так что нет удобного пути (там), причем она заросла колючками и терниями и шипами и волчцами: пропасть на одной стороне твоей, а гора на другой» 7 .
Сходное чувство, что страна гор, дождей и деревьев — место гнетущее, проявляется в таких словах: «Жалок азиат, плохо место, где он пребывает, горька там вода, труден доступ к нему от густых лесов, нелегки дороги горные».
Как эта страна была во всех отношениях никуда не годной, так и жалкий азиат был человеком странным: «Странствует он с места на место, <…> сражается он со времен Хора, но не побеждает и не терпит он поражений; не оповещает он о часе сражения… Страшится Египта кочевник, можешь не опасаться его — он крокодил лишь на своем берегу и грабит только на пустынной тропе, не хватает он в местности многолюдной» 8 . Мы применяем наше собственное представление о жизни к другим и на основании этого представления воображаем их нуждающимися.
Еще одна топографическая черта Нильской долины находит отражение в психологии египтянина. Это — однообразие ландшафта. Посредине страны течет Нил. На обоих берегах его простираются плодородные земли; западный берег — двойник восточного. Дальше начинается пустыня, переходящая в две горные цепи, которые тянутся вдоль долины. И опять-таки западная пустыня — двойник восточной. Люди, живущие на черной почве, видят сквозь прозрачный воздух одну и ту же картину — повсюду. Если отправиться в однодневное путешествие на юг или в двухдневное на север, картина останется той же. Поля— широкие и плоские, деревья — редкие или низкорослые. Перспектива не нарушается почти нигде, разве лишь там, где человек воздвиг какой-либо храм, или там, где меняются очертания гор, служащих внешними границами Египта.
На широких просторах Дельты однообразие поражает еще сильнее. Здесь плоские просторы полей тянутся монотонно, нигде не изменяя своего характера. Единственная земля, имеющая ценность в Египте, однообразна и симметрична.
Любопытное следствие этого однообразия — то, как оно подчеркивает все, что ломает монотонную регулярность пейзажа. В пустыне бросается в глаза любой холмик, каждый след зверя, каждая пылевая буря, мельчайшее движение. На фоне всеобщего однообразия нас особенно поражает все, что его нарушает: оно вносит оживление, оно — признак жизни там, где господствует полная безжизненность. Так и в Египте преобладающее единообразие ландшафта ярко подчеркивало все, что было исключением из него. Любое одинокое дерево, холм необычных очертаний, впадина, образованная бурей, были так редки, что сразу обретали индивидуальность. Человек, живущий в тесной близости к природе, наделял эти исключительные черты жизнью, они становились для него одушевленными.
Такое же отношение возникало и к животным, с которыми он встречался: его поражал парящий в небе сокол, движение которого по небу не более понятно, чем движение солнца; его поражали шакал, мелькающий, подобно призраку, по краю пустыни, крокодил, глыбой притаившийся на тинистой отмели, или мощный бык, несущий в себе животворное семя. Все эти звери выделялись на фоне обыденного ландшафта, превосходили обычных животных размерами или необычностью свойств и потому представляли собой резкий контраст общей окружающей картине и воображались наделенными таинственной, непостижимой силой, относящейся к сверхчеловеческому миру.