В преддверии философии. Духовные искания древнего человека

Якобсен Торкильд Петер Рудольф

В стране, где должности множатся, далеко выходя за пределы личной подотчетности, целью становится синекура, обеспечивающая потенциально высокие доходы. До нас дошло много древнеегипетских документов, убеждающих молодого человека стать писцом или государственным служащим, так как это работа почетная, чистая и легкая. «Помести писания (или: письмо) в сердце свое, и будет защищено тело твое от работ всяких и ты будешь чиновником превосходным» ⁵⁸ . Другие виды деятельности были обременительны: «…кроме писца! (Ведь) это он взимает оброки (букв: правит работой, подразумевается, подлежащей сдаче в казну) со всех и каждого, тогда как ему засчитывается работа письмом и нет у него никаких налогов» ⁵⁹ .

Этому внутреннему пренебрежению к ответственности сопутствовало ощущение, что служба должна обеспечивать побочные доходы. До нас дошел трогательный рассказ о бедном человеке, попавшем в суд без поручителя; судья занимается вымогательством у него, и он слышит крик: «Серебро и золото для писцов!.. Одежды для служителей!» ⁶⁰ . В такой ситуации он вполне мог вскричать: «Вор, разбойник, грабитель — вот кто (эти) сановники, поставленные для того, чтобы бороться с несправедливостью. Прибежище для насильника — вот кто (эти) сановники, поставленные для того, чтобы бороться с ложью!» ⁶¹ . Под давлением циничных и продажных чиновников простой человек стонал: «Будет страна мала, а ее руководители многочисленны; она будет опустошена, хотя ее доходы велики. Зерна будет мало, а мера велика, и будут его отмерять с излишком» ⁶² .

Конечно, здесь есть преувеличения и в ту и в другую сторону, картина идеального справедливого правления всегда оставалась недостижимой, а продажность правящего класса была различной в разные эпохи и у разных его представителей. Египет никогда не был всецело благородным или всецело продажным. Определение того, что такое справедливость, и конфликт между нравственной справедливостью и судебной практикой властей были в стране вечными предметами спора.

Нам часто трудно судить, основаны ли протесты против коррупции на высоких нравственных принципах, или представляют собой политические приемы, нападки оппозиции на правящую партию. Например, египетский чиновник доносил об ограблении гробниц Двадцатой династии, к которому, безусловно, были с выгодой для себя причастны высшие власти. Был ли протестующий чиновник полон искреннего негодования против осквернения священного имущества и циничного участия в этом его коллег? Или он не получил свой «ломоть» и пытался «прижать вою шайку»? ⁶³ . Была ли величественная революция Эхнатона против всеобъемлющего контроля старых имперских богов — революция, чьим лозунгом была маат,«справедливость», — нравственным протестом против злоупотребления властью, или попросту политическим ходом? На эти вопросы мы не можем дать окончательного ответа; ситуация не поддается простому произвольному анализу, а наши ответы могут основываться на наших личных предрассудках. Я, например, человек безнадежно романтичный и доброжелательный; играли ли свою роль политические мотивы или нет, я верю в то, что людьми двигал праведный гнев против злоупотреблений. Божественный порядок, приравнивавший человека к богам, требовал, чтобы в людях было нечто божественное. А справедливость была пищей, поддерживавшей жизнь богов.

Поскольку, согласно официальному учению, царь был государством и поскольку ему приходилось передавать другим свою власть и ответственность, то будет поучительным посмотреть, в каких словах он передавал власть своему верховному чиновнику, визирю. В этих словах были сформулированы принципы власти, с одной небольшой оговоркой. Передаваемая власть делает больший упор на том, как отправляется власть, нежели на том, почему. Она будет осуществляться скорее в атмосфере закона и прецедента, нежели в атмосфере неограниченной актуальной справедливости. Для чиновника закон и справедливость могут совпадать.

Тем не менее визирь занимал достаточно высокое положение, чтобы поступать иногда по собственному усмотрению, и имеется свидетельство, что лучшие визири чаще играли по слуху, чем по нотам. По крайней мере так мы понимаем управление страной «своими пальцами». Текст, о котором идет речь, — гимн к богу Амуну-Рэ, как к чиновнику, к которому может обратиться всякий, кто беден и беспомощен. «Амун-Рэ… визирь обездоленных! Он не принимает даров неправого, не говорит с тем, кто приводит свидетеля, и не смотрит на того, кто обещает. Амун судит эту страну пальцами своими (= пишет приговоры) и говорит с сердцем (букв.: к сердцу). Он судит неправого и помещает его ошую, а правого одесную (букв: на восток — на запад, синонимы левой и правой сторон; ориентир по небу-корове, стоящей головой к югу; на западе мир блаженных умерших)» ⁶⁴ . Божественный образец для чиновника выдержан скорее в терминах справедливости и нужд, нежели закона и собственности.

Вводя визиря в должность, царь должен был сделать несколько общих напутствий касательно духа власти в отличие от практики управления.

«Будь внимательным относительно Палаты верховного сановника (= визиря) и бдительно следи за всем происходящим в ней: смотри, это устой земли всей. Смотри, что касается должности верховного сановника, смотри, это отнюдь не сладость, смотри, это горечь, подобно желчи. Смотри, это не благосклонность к чиновникам судов (= судьям) и не сотворение себе сторонников в людях всяких… Да смотришь ты за тем, чтобы делалось всё — (букв.: за свершением вещей всяких) в соответствии с тем, что в законе, и за тем, чтобы делалось все по правилам своим…»

Действовать сообразно закону и прецеденту следовало по той причине, что государственный служащий не может скрыть свои действия от общественности. «Смотри, что касается судьи (букв.: чиновника, служащего, подразумевается судебное дело), тогда сообщаешь [ты] воде и ветру (т. е. всему свету) о всем том, что он делает, смотри, невозможно, чтобы осталось неизвестным совершенное им… Смотри, убежище чиновника — делание всего согласно предписаниям в выполнении сказанного (= приговора царя)» ⁶⁵ .

До сих пор в наставлениях почти не было нравственной мотивации. Визирь действует на виду общественности, и «горечь» его службы заключается в жестком применении закона. Дальнейшее изложение выказывает ту же суровость, хотя акцент переносится на неуклонную беспристрастность в отправлении закона. «Это мерзость (для) бога, пристрастность и это правило (букв.: учение), и ты должен поступать соответственно. Да смотришь ты на того, кто близок к тебе, так же как на того, кто далек… Не гневайся на кого-либо несправедливо. Гневайся (только) на то, из-за чего следует гневаться. Внушай страх к себе, чтобы тебя боялись, (ибо) чиновник — это (только) чиновник, которого боятся». Это звучит сурово и, должно быть, поэтому смягчено словами предостережения: «Смотри, уважение к чиновнику (вызывается тем), что он творит правосудие. Смотри, если человек внушает к себе страх миллионы раз, но в нем есть нечто неправое, известное людям, то никогда не скажут (букв.: не могут сказать) о нем: Это человек!.. Смотри, да соединишь ты отправление этой должности с творением правды (букв.: то, что ты отправляешь эту должность, с тем, что ты творишь правду)» ⁶⁶ .

Таковы условия хорошего правления в изложении царя, наставляющего своего первого чиновника. Они несколько формальны; справедливость заключается в бесстрастном отправлении закона, а не в исправлении человеческой несправедливости. Слова самого визиря, повествующего о своей деятельности, лишь частично смягчают это впечатление: «Я судил просителя беспристрастно, не обращал я ухо свое (букв.: висок свой) дающему взятку… но я спасал робкого от наглеца» ⁶⁷ . Здесь появляются следы милосердия, но подчеркивается лишь неподкупность и беспристрастность. Возможно, причина в том, что справедливость вне закона не могла быть передана одним человеком другому, но каждый мог решать для себя, когда он может отступить от закона, чтобы достичь справедливости. Возможно, причина в том, что познание, повелительное высказывание и справедливость были характеристиками божественными, которые были присущи лишь божественному фараону. Как; бы то ни было, для представителя рода людского было безопаснее найти «укрытие» в «соответствии установлениям». С другой стороны, полная свобода действовать в соответствии с легальными установлениями или помимо них могла быть предоставлена божественному фараону, который сам был «владыка-судьбы, сотворивший удачу (букв.: rnnwtt, богиня удачи, счастья, изобилия)» ⁶⁸ . Такой фараон, беспрепятственно осуществляя познание, приказание и справедливость, мог внушать эти парные качества хорошего правления: любовь и страх.

Мы увидели в этой главе, что вселенная была едина по существу и что царь был точкой соприкосновения людей и богов в качестве божественного правителя, облеченного заботой о государстве. Мы видели, что ответственность его, как пастыря, за свой народ подразумевала равновесие силы и нежной заботы. Мы видели, что царь должен был осуществлять творческое понимание способности отдавать правильные распоряжения и отправлять справедливость, которая представляла собой нечто большее, чем закон. Его чиновники были больше связаны законом и прецедентом, но божественные свойства царя предоставляли ему действовать свободно с целью осуществления справедливой власти.