В приисковой глуши
Шрифт:
Учитель поднялся с полу, оглушенный, с засоренными глазами, но с чувством полного и удовлетворенного торжества. Он не подозревал о серьезности катастрофы, постигшей Сета, и, сжимая в руке ружье, ждал нового нападения с его стороны.
— Он хотел убить меня и убил бы, если бы удалось! Если он опять нападет на меня, я должен его убить! — повторял он самому себе.
Ему не приходило в голову, что это несообразно ни с его предыдущими рассуждениями, ни вообще с его принципами. Все было тихо. Ожидание раздражало его. В чем дело? Чего они все притаились?
Прислушиваясь с величайшим напряжением, он услышал отдаленный выстрел и глухой топот лошадиных копыт. Внезапный страх, что Мак-Кинстри разбит и обратился в бегство, и досада на такой исход заставили его выглянуть в слуховое окно. Но в ту же самую минуту послышался голос:
— Остановитесь, шериф!
Это был голос агента Стаси.
Наступил момент недовольного ропота. Но его слова были подкреплены приказанием другого голоса слабого, негероического, всем знакомого голоса.
— Я приказываю прекратить все это.
Последовал взрыв иронического смеха.
Голос принадлежал дяде Бену.
— Отстаньте! Не время дурачиться! — сказал грубо шериф.
— Он в своем праве, шериф Бригес, — сказал поспешно Стаси, — вы действуете по его предписанию; он владелец этой земли.
— Что такое? Да ведь это Бен Добни?
— Да; он, Добиньи, и купил эту землю у нас.
После минутного смущения поднялся торопливый шопот.
— Дело в том, братцы, — начал дядя Бен убедительным тоном, — что этот молодой человек, хотя и проницателен и доброжелателен, а слишком поторопился обратиться к закону. Со мной, братцы, надо поладить без вмешательства закона, — без всяких документов, ружейных выстрелов и свалки. Мы все это обтолкуем за стаканом вина. Если шерифа даром потревожили, я заплачу за убытки. Вы меня знаете, братцы. Это ведь я… Добни или Добиньи, как вам лучше нравится.
Но молчание, последовавшее затем, очевидно, не означало вовсе, что страсти уже улеглись. Оно было прервало саркастическим замечанием Дика Мак-Кинстри:
— Если Гаррисонам все равно, что их луг потоптан…
— За это будет заплачено, — торопливо перебил дядя Бен.
— А если Дику Мак-Кинстри все равно, что он даром расстрелял свои заряды… — отгрызнулся Джо Гаррисон.
— Все, все уладится, братцы, — весело ответил дядя Бен.
— Но кто уладит это? — послышался голос старика Гаррисона из-за сарая; — вон лежит Сет Девис под сеном с пробитой головой. Кто заплатит за это?
Все бросились к указанному месту с криками негодования.
— Чье это дело? — спросил голос шерифа с официальной строгостью.
Учитель невольно шагнул было вперед, но м-с Мак-Кинстри, взглянув на его решительное лицо, вдруг заслонила его собой с повелительным жестом, приглашавшим его к молчанию. И затем крикнула из сарая:
— Ну что ж, если эта собака пыталась пролезть в сарай и хватилась головой об стену, то вы можете приписать вину мне, если хотите!
IV.
На следующий день в Инджиан-Спринге узнали не без волнения, что серьезные беспорядки были предотвращены на злополучной порубежной меже драматическим появлением дяди Бени Добни, не только в роли миротворца, но и в качестве м-ра Добиньи, землевладельца. Узнали также — и это вызвало гомерический смех, что старуха «тетка Мак-Кинстри» защищала сарай единолично, без всякой посторонней помощи, с одними только вилами — (тут, впрочем, мнения разделялись и показывали разное), — старой шваброй и ведром грязной воды — от Гаррисона, его партии и всех подвластных шерифу графства Туоломни, при чем единственный вред претерпел Сет Девис, оцарапавший себе лоб при падении со стога сена, куда он забрался и откуда его вытеснила м-с Мак-Кинстри своей шваброй.
Узнали с единодушным одобрением о приобретении земли скромным гражданином Инджиан-Спринга; это было сочтено торжеством поселка над иноземным вмешательством. Но никто не узнал об участии с битве школьного учителя, или хотя бы о его присутствии на месте. По совету м-с Мак-Кинстри он оставался спрятанным в сене до тех пор, пока обе партии не разошлись и не унесли бесчувственного Сета Девиса.
Когда Форд пробовал возражать, указывая на то, что Сет наверное всем расскажет правду, когда придет в себя, м-с Мак-Кинстри мрачно улыбнулась:
— Я полагаю, что когда он придет в себя и узнает, что я все время была с вами, он прикусит язык. Я не говорю, чтобы он не стал мстить вам при каждом удобном случае, но причины объяснять он не станет. Но если вы сами считаете нужным рассказать, как было дело, — прибавила она, усмехаясь еще мрачнее, — то ваша воля.
Учитель ничего больше не сказал. И действительно прошли два-три дня, и ничто не показывало, чтобы Сет разболтал, как было дело.
Тем не менее м-р Форд был далеко недоволен исходом своего приключения. Его отношения к Кресси стали известны ее матери и хотя она больше не намекала на них, но, по всей вероятности, предупредила мужа. Со всем тем он заметил с необъяснимым чувством довольства, что она относилась к своему открытию с презрительным равнодушием. Что касается самого Мак-Кинстри, с его слепою любовью к Кресси, то м-р Форд был того мнения, что отец не будет против, чтобы дочь его вышла замуж за учителя, к чему собственно говоря теперь все и клонилось. Но тут ему приходилось обсудить то, от чего он всегда мысленно отворачивался: результаты их сближения. До сих пор они жили приятным настоящим и не составляли никаких дальнейших планов, кроме ближайшего rendezvous. В таинственном и внезапном интересе их друг к другу не только прошлое, но даже и будущее казалось забыто.
Все эти мысли проносились у него в голове за уроком и лишали того спокойствия, которое так ценил в нем Мак-Кинстри и дядя Бен. Дядя Бен не пришел на урок в этот день; весьма возможно, что это случилось потому, что все его поступки привлекали необычайное внимание теперь, когда все узнали про его богатство. Учитель сидел в одиночестве в те часы, когда занимался с дядей Беном, и только птички прибегали воровать крошки, оставшиеся от завтрака детей. Учитель жалел об отсутствии дяди Бена, ему хотелось расспросить его о вчерашней истории и об его дальнейших планах.
Учитель не был нимало удивлен отсутствием Кресси в это утро в школе; он ожидал этого, и был даже этим доволен, так как в его настоящем смутном настроении ее присутствие было бы ему тягостно. Но ему вдруг неприятно припомнилась та развязность, с какой она бросила его в критическую минуту в сарае, и то равнодушие, с каким с тех пор не подавала признака интереса к нему. Отчего она так равнодушна к тому, что их свидание было открыто матерью? От того ли, что она ожидала, что мать охотно примирится с таким положением дела? Считала ли она себя уже его невестой? Может быть, это даже входило в ее расчеты? Может быть…?