Шрифт:
Лейтенант стоял перед стальным шаром и жевал сосновую щепку.
— Что вы думаете об этой штуке, Стивенз? — спросил он.
— Это — идея! — ответил Стивенз тоном беспристрастного человека.
— Я полагаю, он будет раздавлен, сплюснут, — сказал лейтенант.
— Однако, он как будто довольно точно все вычислил, — сказал Стивенз все тем же беспристрастным голосом.
— Но вспомните силу давления! — продолжал лейтенант, — у поверхности воды давление четырнадцать фунтов на каждый дюйм; на глубине тридцати футов давление уже вдвое больше, на глубине шестидесяти — в три раза; при девяноста футах глубины давление усилится в четыре раза, при девятистах — в сорок раз, при пяти тысячах трехстах, (что составляет милю) давление равняется двумстам четырнадцати фунтам, помноженным
— Звучит внушительно, — сказал Стивенз. — Но ведь и сталь здорово толста.
Лейтенант ничего не ответил и снова принялся за свою щепку. Предметом их разговора был огромный стальной шар, наружный диаметр которого равнялся приблизительно девяти футам. Он казался снарядом какого-то огромного артиллерийского орудия. Шар словно в крепком гнезде находился в огромных лесах, вделанных в корпус судна, гигантские полозья, по которым он вскоре должен был соскользнуть в воду, придавали штирборту судна странный вид, который возбуждал любопытство всякого порядочного моряка. В двух местах, вверху и внизу, в сталь были вделаны два круглых окошка из необычайно толстого стекла; одно из них, вставленное в стальную раму чрезвычайной прочности, было наполовину ввинчено. Собеседники только этим утром увидели в первый раз внутренность шара, которая была заботливо выложена наполненными воздухом подушками; между этими вздувшимися подушками находились небольшие кнопки, которыми управлялся простой механизм всего снаряда. Все было тщательно обложено, даже аппарат Майера, который предназначался для поглощения углекислоты и выработки кислорода взамен того, который будет поглощен будущим обитателем шара, когда он влезет внутрь через круглое окошко и стекло будет за ним завинчено. Подушек было так много, что заключенный в этом снаряде человек нисколько не пострадал бы, даже если бы им выстрелили из орудия. Да так и нужно было, ведь через окошко предстояло влезть человеку, за которым крепко завинтят стекло; шар же, выброшенный в море, начнет опускаться все ниже и ниже, на пять миль, как утверждал лейтенант. Его мысли целиком ушли в это предприятие; он превратился в неспокойнейшего собеседника во время обеда; вот почему только что прибывший на судно Стивенз оказался настоящей находкой: ведь он мог постоянно говорить с ним на эту застрявшую в его голове тему.
— По-моему мнению, — говорил лейтенант, — при подобном давлении стекло попросту подастся внутрь и лопнет. Добрэ достиг того, что у него под высоким давлением даже скалы делались текучими, как вода, заметьте себе…
— Ну, а если стекло лопнет? — сказал Стивенз, — Что тогда?
— Вода ворвется внутрь стальной струей. Испытали ли вы когда-нибудь, что значит прямая струя воды под высоким давлением? Она бьет, как пуля. Она попросту раздавит его в лепешку. Она ворвется ему в горло, в легкие, проникнет в уши…
— Ну, и яркое у вас воображение! — запротестовал Стивенз, ясно представив себе картину.
— Это простое изложение неизбежного, — отвечал лейтенант.
— А шар?
— А шар выпустит из себя несколько пузырей и спокойно уляжется на илистом, вязком дне до самого воскрешения мертвых. А внутри будет лежать бедный Эльстэд, размазанный по своим подушкам, как масло на хлебе, — повторил он, как будто эта фраза доставляла ему удовольствие.
— Что? Смотрите на мячик? — произнес чей-то голос.
Позади стоял Эльстэд, одетый с иголочки во все белое, с папироской в зубах; глаза его улыбались из-под тени широких полей шляпы.
— Что это вы тут про хлеб с маслом толкуете, Вэбридж? Ворчите, как всегда, что морские офицеры получают слишком мало жалованья?.. Ну, теперь до моего отправления остается не больше суток. Сегодня будут готовы тали. Ясное небо и легкое волнение — как раз подходящая погода, чтобы спустить в море двенадцать тонн свинца и железа, не правда ли?
— На вас погода мало отразится! — ответил Вэбридж.
— Нисколько, это верно! На глубине
Эльстэд подошел к борту корабля, и те двое за ним последовали. Все трое, опираясь на локти, наклонились, и стали глядеть на желто-зеленую воду.
— … мир! — сказал Эльстэд, заканчивая свою мысль.
— А вы вполне уверены, что часовой механизм будет действовать правильно? — спросил немного спустя Вэбридж.
— Он уже тридцать пять раз действовал правильно! — сказал Эльстэд. — Должен работать и теперь.
— А если испортится?
— А почему бы ему портиться?
— Я бы и за двадцать тысяч фунтов не согласился спуститься в этой проклятой штуке.
— Приятный вы собеседник, нечего сказать, — сказал Эльстэд и непринужденно сплюнул на воду.
— И все-таки я до сих пор не понимаю, как вы станете управлять этой штукой? — заявил Стивенз.
— Во-первых я буду заключен в герметически закрытом шаре, — сказал Эльстэд. — и после того, как я три раза зажгу и потушу электричество в знак того, что прекрасно себя чувствую, меня спустят с кормы, вот этим вот краном. К шару будут прикреплены внизу вот эти большие грузы, верхний свинцовый груз имеет вал, на который накручен прочный канат длиной в шестьсот футов; вот и все, что прикрепляет грузы к шару, если не считать талей, которые будут перерезаны, когда весь снаряд спустят. Канат лучше проволочного кабеля, так как его легче перерезать, да он и всплывет легче, а эти свойства необходимы, как вы увидите сейчас. Заметьте, в каждом из этих свинцовых грузов есть ушко, сквозь которое пройдет железный прут; он будет выдаваться с нижней стороны на шесть футов. Если этот прут получит толчок снизу, он приподнимет рычаг и пустит в ход часовой механизм, находящийся сбоку вала, на который накручен канат.
Ну-с! Весь снаряд тихо спускают в воду и освобождают. Когда шар наполнен воздухом, он легче воды и всплывет но свинцовые грузы сразу идут ко дну и канат разматывается. Когда канат весь выйдет, шар тоже пойдет ко дну, так как его подтянет канат.
— Но зачем канат? — спросил Стивенз. — Почему бы грузы не прикрепить прямо к шару?
— Во избежание сильного толчка там, на дне. Ведь вся эта махина помчится вниз, миля за милей, и, наконец, достигнет безумной быстроты. Все разлетелось бы вдребезги, если бы не канат. Но грузы ударятся о дно, и тогда сразу же скажется пловучесть шара. Он будет опускаться все медленнее и медленнее, наконец, остановится и тогда снова начнет подниматься.
Вот тут-то и начнет работать механизм. Как только грузы ударятся о дно, брус толкнется вверх и пустит в ход часовой механизм; тогда канат начнет накручиваться на вал. Я буду притянут на дно. Там я пробуду с полчаса, зажгу электричество и осмотрю кругом дно. Затем часовой механизм освободит пружинку с ножом, канат будет перерезан, и я опять помчусь вверх, как пузырь в стакане содовой воды. Самый канат и поможет мне всплыть.
— А что если вы случайно ударитесь о какое-нибудь судно? — спросил Вэбридж.
— Я будут подниматься с такой быстротой, что пройду сквозь него, как пушечное ядро. Об этом беспокоиться нечего.
— Ну, а представьте себе, что какое-нибудь ловкое ракообразное заползет в ваш механизм.
— Да, когда я об этом думаю, то начинаю соображать, что лучше было бы мне не отправляться, — сказал Эльстэд, повернувшись спиной к морю и взглянув на шар.
К одиннадцати часам Эльстэда уже спустили за борт. День был тихий, ясный, а горизонт окутан дымкой. Электрический свет в верхней части шара три раза весело блеснул. Затем шар медленно спустили на поверхность воды; на корме стоял матрос, готовясь перерезать тали, соединявшие шар с его грузами. Шар, казавшийся таким большим на палубе, теперь под кормой на воде казался крошечным. Он слегка покачивался на волнах, а его два темных верхних окошка казались двумя круглыми глазами, с удивлением смотревшими на людей, которые толпились у поручней на борту. Послышался голос, спрашивавший, как-то Эльстэд перенесет качку?