В разгаре лета
Шрифт:
Да, он жалел, что не сказал Ирье правду. Что уклонился от ответа на ее прямой вопрос, лишь пробормотал что-то насчет временных неприятностей и сбежал. Сбежал, как трус. Он хотел пощадить ее, но хороша пощада, если теперь ей приходится слышать, что он скрылся неизвестно куда. На работу не ходит, и еще милиция его ищет... И если Ирья сейчас думает о нем самое плохое, так виноват лишь он сам. Да и что ей остается, кроме как считать его проходимцем? Обыкновенным проходимцем.
Он испытывал мучительную тоску по Ирье. В ее присутствии - так ему казалось - было бы легче перенести эту неопределенность
Дни, которые Эндель Элиас провел на хуторе у зятя, не были легкими. С виду Элиас держался спокойно, бывал временами даже весел, на самом же деле ему было очень не по себе.
Ойдекопп повадился вести с ним беседы. Приходил он большей частью в сумерках, и Элиас догадался, что Ойдекопп человек осторожный, избегающий посторонних глаз. Ойдекопп знал, что Элиас бежал из Таллина, н не делал секрета из того, что и сам он скрывается.
Элиас разговаривал с Ойдекоппом вполне откровенно. Не скрывал, что не ждет от будущего ничего хорошего.
– Нельзя же без конца сидеть в кустах. Рано или поздно придется явиться в милицию и сказать: вот и мы, поступайте с нами, как сочтете нужным.
Он с интересом ждал, какой ответ даст на это Ойдекопп.
– В лесах собирается сейчас все больше народу, - принялся рассуждать Ойдекопп.
– Пошарьте вокруг - мы с вами не единственные дачники. Как сказал Юло, хуторяне сейчас одним глазом следят за хозяйством, а другим - за дорогой: нет ли там кого подозрительного. На ночь кто забирается в стог, а кто в хлев или амбар, иные же прямо в лесной чаще свой бивак разбили. Да-да, мы с вами вовсе не исключение. С одной стороны, это упрощает ситуацию, с другой - усложняет. Отсиживающихся много, и милиционеров на всех не хватает, что само по себе хорошо. Но люди в лесах рано или поздно привлекут внимание властей, - стало быть, вскоре начнутся крупные облавы, а это уже плохо.
Рассуждения Ойдекоппа были логичны, но почему-то раздражали Элиаса.
– Не вижу никакого выхода. В течение месяца-двух, ну, допустим, года мы сумеем отсидеться. Что это за жизнь?.. В конечном счете нам никуда не скрыться от того, что нас ждет.
– У меня такое чувство, что если мы продержимся месяц-другой, значит, мы выиграли, - сказал Ойдекопп.
– Война?
– спросил Элиас, Ойдекопп ответил не сразу.
– Война между Германией и Россией неизбежна. Поговаривают, что она начнется не сегодня-завтра.
– На эту карту я ставить не желаю, - сказал Элиас.
– Не верю, что эстонцам можно ожидать от немцев чего-нибудь хорошего.
Ойдекопп спокойно возразил:
– Из двух зол приходится выбирать меньшее.
– Если бы мой арест предотвратил войну, я бы завтра же вернулся в Таллин с повинной,
Ойдекопп рассмеялся:
– Вы романтик. Элиас промолчал.
– Добрые намерения не стоят в этом мире ни гроша. Думаете, мне не хватило бы сил пожертвовать собой в случае необходимости?
– продолжал
– Я несколько старомодный человек, и слово "народ" для меня еще что-то значит... Но перестанем бить себя кулаком в грудь. Наши субъективные желания не могут ни развязать, ни предотвратить войну, А то, что наш народ не останется в стороне от войны, яснее ясного.
Ойдекопп на миг задумался о чем-то и заговорил снова:
– Мы с вами уже стали жертвами этой войны, товарищ Элиас. И чем позднее начнется война, тем хуже для нас. Как ни странно и жутко это звучит, но война - это залог нашего национального будущего.
Что-то в Элиасе противилось рассуждениям такого рода.
– Не могу я видеть в Германии спасительницу нашей нации, - сказал он, тоже возбуждаясь.
– Не верю, чтобы наш народ, раз уж мы заговорили о народе, забыл свою историю и роль немецких баронов в этой истории.
Ойдекопп ухмыльнулся:
– Простите, не хочу вас обижать, но логикой своего поведения вы напоминаете овцу, восхваляющую топор, который должен обрушиться на ее голову.
Элиас почувствовал себя прижатым к стенке. Он видел, что Ойдекопп не мечется и не колеблется, что он убежден в своей правоте и знает, чего хочет. Сам же он, Элиас, все глубже заходит в тупик. Он не до конца еще отказался от намерения вернуться в Таллин. По ночам он решал, что самое все-таки мудрое - это схватиться со своей судьбой врукопашную, тогда хоть друзья сохранят о нем лучшую память, но вечерами, слушая рассуждения Ойдекоппа, он опять возвращался к прежним сомнениям.
Сильнее всего его тянуло в Таллин из-за Ирьи. Он жаждал ее близости, ее любви. Подсознательно он предчувствовал, что война, которую так ждал Ойдекопп, полностью и навсегда разлучит его с Ирьей. Он написал Ирье письмо и попросил зятя отправить его. Потом написал другое, где звал Ирью в Пярну. На вопрос Хелене, кому это он шлет письмо за письмом, Элиас ответил, что пишет женщине, на которой хочет жениться.
– Тогда тебе очень тяжело, - поняла его Хелене, чем растрогала брата чуть не до слез.
Однажды утром Ойдекопп, явившись к Элиасу, произнес одно слово:
– Война.
Элиас непонимающе посмотрел на него, и тогда Ойдекопп добавил:
– Сегодня, около четырех ночи, немецкие войска перешли советскую границу.
Элиас не почувствовал никакой радости.
Сообщив Элиасу о начале войны, Ойдекопп после этого на несколько дней пропал. Элиас не стал спрашивать у зятя, куда он делся, Ойдекопп не очень-то его интересовал. Пускай занимается чем хочет и живет своим умом, как и он, Элиас. Он помогал хозяевам убирать сено. Роланд скосил на рассвете траву конной косилкой, так что им с сестрой оставалось потом лишь сгребать сено в копны.
Поомпуу говорил, что сам господь бог послал Элиаса ему в помощь.
– Куда бы мы делись без тебя?
– восторгался он Элиасом и продолжал: Нет, честное слово, год назад такие ветры подули, что вся жизнь перепуталась. Если б не хутор, жил бы я сейчас как принц: спи до восьми со своей женушкой, работай с десяти до пяти в кооперативе, а потом гуляй. Так нет же, вместо этого тащись с первым солнцем на сенокос, а как подумаешь, что впереди еще и жатва, так волосы дыбом.
Хелене вздыхала