В ритме вальса

Митин Владимир Васильевич

— Колдун, что ли? — уточнили колхозники, курившие «Казбек» на замшевом бревне. — Вон в тем дому с антенной…

Дом с антенной был красив и богат. Пудовые гуси бродили на приусадебном участке. Автомобиль «Москвич» серым ягуаром прижимался к амбару.

Колдун сидел на приступках, подавленный мыслями о собственном величии.

— Пока что ездиют… — гордо бормотал Петр Яковлевич. — За тыщи верст прут…

— Спасите!.. — простонал я. — У меня опущение желудка.

— Пуззло-муззло? — строго спросил старец.

— Именно пуззло, — упиваясь отчаянием, подтвердил я.

— Мал-мала пойдем, — приказал колдун. — В кабинет.

Он провел меня в темный закуток, раздел донага

и велел лечь на скамью, покрытую кошмой. Некоторое время старец постоял с закатившимися глазами, как бы находясь в трансе. Потом затрясся, поплевал в угол и приступил непосредственно к врачеванию.

— Гиенна маммона, — зловеще зашептал колдун, энергично пальпируя мою брюшную полость.

Я смирно лежал на вонючей кошме, голый, как Адам, и думал о бренности. Какие-то птицы истово бились крыльями о перегородку. Коричневые, словно мулаты, святые висели в почетном углу. Георгий Победоносец равнодушно втыкал копье в противного, ненатурального змия.

— Эники-беники! — закричал колдун и напоил меня жидким куриным пометом.

У меня на губах выступила пена.

— Ну как? — с живейшим любопытством осведомился Петр Яковлевич.

Я скрипнул зубами.

— Скрежет зубовный, — наставительно сказал мой лечащий колдун и поднял ввысь грязноватый указательный перст, — есть знак, что болезнь исходит из бренного тела твоего.

Слабой рукой я положил на кошму «четвертную» и, проклиная лифтершу тетю Дашу, а также сноху и прочих ее родственников до пятого колена, побрел восвояси. «Хороши эники», — думал я и шел по деревне, худой, томный и неблагодарный.

— Послушайте! — окликнули меня. — Вы не от колдуна?

Смотрю: на бревне сидят какие-то приезжие люди. Они оказались пациентами чародея. Ждут своей очереди. Богатая, думаю, клиентура. Подсел, познакомился. Народ все культурный, интеллигентный. Анна Васильевна Лошадкина, например, — симпатичная женщина, молодая, с университетским образованием. С трудом выпросила отпуск за свой счет, приехала полечиться. Профессора-то, они что, они ничего не понимают, велят исследоваться стационарно. А колдун «слово» знает, недаром же ей про него домработница рассказывала!

Отставной подполковник и сам не ведает, зачем он, собственно, к знахарю пожаловал. В целом он все эти белые и черные магии не уважает, но, так сказать, на всякий пожарный случай. Вдруг что-либо случится с организмом, не железный же!

Разговорился я с Николаем Исидоровичем Попсом. Этот прикатил аж из Одессы.

— Ничего не пожалею, — говорит, — лишь бы он мой недуг исцелил. Вот пощупайте…

И дает пощупать. А щупать, честно говоря, никому неохота. Каждый погружен в самые черные, ипохондрические мысли о своей сокровенной болезни. Тем более, все ловят себя на подлой мысли, что с рентгеном оно способнее было бы установить заболевание у цветущего одессита. Однако все сочувствуют Попсу и стараются сказать ему какую-нибудь любезность.

— Кстати, чем он лечит? — спрашивает повеселевший Николай Исидорович.

— По-моему, динамитом, — отвечаю я.

— Может быть, самим попробовать? — предлагает кто-то.

— Куда там! — сумрачно отзывается подполковник. — Надо ведь еще «слово» знать.

Сидим так, разговариваем, душу отводим. А на другом конце бревна какой-то милый старичок все к нашим разговорам прислушивался. Он потом сел поближе и говорит:

— Езжайте вы все домой. Я давний местный житель, ныне пенсионер. Упорно я с этим колдуном борюсь. Шарлатан он самый типичный. А вы люди здоровые и с виду сознательные. Как же вам вообще не стыдно лечиться у невежд, которых выгнали из первого класса церковноприходской школы за полное недопонимание? Да знаете ли вы, что он сам лечится только у дипломированных докторов? Совсем недавно ему язву в больнице вырезали. Зашел я к нему в больницу. Лежит в постельке чистенький, кроткий, божественный. И шепчет что-то. «Как же так, — спрашиваю, — такой, можно сказать, могущественный человек, а обратился за помощью к обыкновенным врачам?» «Постой, — говорит, — дай лоб перекрестить… — Да как заревет — Заслуженному врачу республики товарищу Рабиновичу мно-о-гая лета!» Вот так-то… А был один, прямо скажу, страшный случай. Мальчонку одного отправили родственники к колдуну вместо того, чтобы у врачей лечить. А паренек страдал воспалением суставов. Вот и погиб ни за грош…

Выслушали мы старичка, и стало нам стыдно. И не только стыдно, но и страшно. Отставной подполковник, на что человек боевой, не раз, как говорится, смерти в глаза смотрел, а и то даже несколько переменился в лице.

— Ну его, — сказал он, — к богу, а точнее, к лешему. Поеду-ка я домой!

Начали мы потихоньку расходиться, а по дороге я очень основательно думал над всей этой историей и теперь, положа руку на миокард, хочу заявить с самой серьезной ответственностью; можно, конечно, оригинальничать — утираться стеклом или стараться лечь на потолке так, чтобы не падало одеяло. Но шутить со своим организмом не следует. И доверять его колдунам — тем более. Может боком выйти, потому что человеческий организм все-таки не железный и никак не поддается переплавке. Хоть ты его режь на кусочки!

СКВОЗЬ ИГОЛЬНОЕ УШКО

Студию трясло. Снимался центральный эпизод фильма «В трех шагах от Филей — Мазилово» — драка в коммунальной квартире.

Герой-любовник, бледный красавец, массируя чудовищные синяки под глазами, с отвращением прогуливался по черепкам. Синяки были настоящие, а черепки студия купила, поместив в вечерней газете специальное объявление. «Злодей», опытный древний актер Брусилов-Невский, спал на табурете. Героиня, артистка Кашалоткина, не отрывая глаз от роли, перемигивалась с помрежем.

Тем временем на КП постановщика, заслуженного режиссера Исидора Волка, шел взволнованный творческий разговор. В нем принимали участие главный оператор Александр Зубробидонский и автор сценария Очертителев.

— Господь с вами, — нежно втолковывал сценаристу Исидор Леонидович. — Это в эпоху лакировки синяки ставились в гримерной. Мы три дня специально не давали опохмелиться актеру Невскому. Чтоб он злей дрался. И вообще я считаю, что Кашалоткина должна вырвать глаз герою. Это логически вытекает из эволюции ее образа. Я это вижу.

— Позвольте, — встрепенулся герой, — а я как все это увижу?

— А вы молчите! окрысился Волк. — Вас пригласили сниматься, а не критиковать. Глаз вырывается совершенно неореалистически. Вы даже не заметите. А студия вставит вам новый. Какая вам разница…

Пристыженная жертва искусства замолчала. Подавив бунт на кинокорабле, Исидор Леонидович обратился к оператору:

— Ваше слово, — Александр Евпсихиевич.

— Карету мне, карету! — скрипнул зубами оператор.

— Какую карету? — испугался сценарист.