В ритме вальса

Митин Владимир Васильевич

Засим приступают к организационной стороне дела. Это уже хлопотней и требует мощных инвестиций капитала. Надо расписать на кумаче призывы и воззвания. Пригласить фотографа. Устроить званый вечер с участием общественности.

Ну, а потом засучив рукава за дело!

Впрочем, не будем обольщаться. Не будем рисовать в воображении гигантские склады, набитые ладьями и конями.

Потому что об обязательстве, забывают ровно через двадцать четыре минуты после допития графина воды на конференции, посвященной принятию нового, повышенного обязательства.

Будем называть

вещи своими именами. Торжественно клянемся при этом, что мы не против обязательств, в том числе и повышенных. Но мы категорически возражаем против дутых, голословных и крикливых клятв и обещаний.

Заглянем в любую ведомственную сводку. Одни предприятия не выполнили плана по валу, другие — по производительности труда, третьи — по накоплениям… Недоданы стране автомобильные двигатели, генераторы переменного тока, обувь, шины…

Объективные причины? Да сколько угодно!

А насчет того, чтобы раньше все подсчитать и взвесить? В том числе и роковые объективные причины? Чтобы их, болезных, семь раз отмерить, а уж только потом поклясться?

Об этом великолепно забывается в те минуты, когда сияют свеженарисованные лозунги и в зал заседаний вносится лишняя пальмовая кадка из коридора заводоуправления.

Ах, как жалко, что лавр благородный не произрастает прямо в приемной директора! Можно было бы плести пахучие венки славы, не отходя от трибуны, и возлагать их непосредственно после произнесения клятвенной речи…

Слов нет, некоторое время после торжеств и директор и его ближайшие помощники чувствуют некое томление, этакий совестливый полусклероз. Чего-то не хватает. О чем-то много говорили… Что-то забыто…

А забыто известно что. Элементарная хозяйственность и чувство меры наряду с честным отношением к своему слову.

Впрочем, томление и полусклероз вскорости исчезают, как безразмерные носки с магазинных прилавков. Потому что уже гремит великая канцелярская лейб-литавра и первые ленты ведомственного серпантина накидываются на бледное чело ударного изготовителя пешек…

Расстанемся по-хорошему. Так уж и быть, возьмем одно крохотное, малюсенькое обязательство: не бросать слова на балансовый ветер. А уж если брошено — помнить. Несмотря ни на какие причины. В том числе и объективные.

В РИТМЕ ВАЛЬСА…

Начальник Печенежского управления культуры тов. Жмурик сидел в своем кабинете, как вдруг вошел мужчина. Он ласково посмотрел на Александра Дмитриевича и сказал:

Приходите веселиться,

В ритме вальса покружиться,

Поиграть, попеть, сплясать —

Одним словом, отдыхать.

— Это как же сплясать и попеть? — прищурясь, спросил Александр Дмитриевич.

— По теме «Исаак Осипович Дунаевский», — вдохновенно отчеканил мужчина. — Концерт-бал. Да вы взгляните, тут все написано.

И мужчина положил на стол афишу, в которой возвещалось о «концерте-бале по теме И. О. Дунаевский с участием демонстратора танцев Г. Обалдовича». Помимо танцев, значились «викторина-концерт, игры, пляски, аттракционы, а также соревнования юношей и девушек на приз».

— Обалдович — это я, — потупился мужчина.

— А вы взаправду демонстратор? — сверля незнакомца глазами, спросил тов. Жмурик.

— А кто же я, по-вашему? — закричал Обалдович. — Дюма-сын? Могу доказать. Разрешите пригласить вас на тур вальса!

— Я не умею, — стыдливо хихикнул начальник управления и написал Обалдовичу рекомендательную записку в Дом народного творчества.

В Доме творчества демонстратор танцев повел себя высокомерно.

— Ты, ты и ты! — ткнул он желтым большим пальцем в И. Когопуло, У. Казьмина и Б. Пташкина. — Вы будете джаз-квартет. А ты, — взгляд сурового импрессарио потеплел, падая на балерину Кукушкину, — займешься показом танцев. В ритме вальса.

Работников Дома Обалдович совершенно очаровал.

— Титан, — вздохнула старшая методистка Елена Борисовна Комбикорн. — Гений эстрады!

— Да, да, — откликнулась бухгалтер тов. Падучая. — Просто какой-то сеятель разумного, доброго… Артист-универсал!

И они выдали титану суточные. Потом отсчитали проездные. А директор Дома В. И. Жоржевский лично вручил записку в типографию. Дабы сеятель доброго мог без затруднений отпечатать афишу, извещающую соотечественников о приезде эстрадной бригады «Огонек».

Сорвав с плоскопечатной машины дымящиеся афиши, бригада, возглавляемая гением эстрады, немедленно выехала в город Тьмутараканей. Далее события разворачивались со стремительной быстротой.

Чудом избежав физической расправы со стороны соотечественников, рискнувших «поиграть, попеть, сплясать — одним словом, отдыхать», коллектив ретировался на заранее подготовленные квартиры.

Земной шар спал. Обалдович напился одеколона и вышел на улицу. Цикады вели томительную перестрелку. Тьмутараканская ночь дышала негой. Маэстро посмотрел на круглую луну и вернулся в дом. Там, свернувшись фунтиком на топчане, прикорнула балерина Кукушкина. Импрессарио вытянул в темноте руки, словно пловец, собирающийся нырнуть ласточкой, и бросился к топчану…

Кукушкина стоически оборонялась. Она избила маэстро и выкинула его из хаты.

С первым же поездом балерина вернулась в отчий Дом творчества и бросилась на грудь к Елене Борисовне Комбикорн.

— Бедная девочка! — закричала Елена Борисовна. — Кто бы мог подумать!.. Такой видный мужчина! Такой сеятель! Кстати, откуда он взялся, этот вандал, этот дикарь?

— По-моему, из Вологды, — предположил директор Дома. — Я еще, когда выписывал командировку, хотел спросить…

— А по-моему, из Керчи! — воскликнул кто-то. — На нем еще написано: «Не забуду мать родную…»