В родильном приюте

Лейкин Николай Александрович

— Вишь, какъ пoдъзжалъ! Ну, а ты что?

— Ну, что-же мн! Я вижу, что онъ защита мн, защита и отъ двокъ да и отъ мужиковъ… Парень онъ ласковый, не пьющій… Другіе пили, а онъ тверезый…

— А ты, дура и поддалась?

— Вотъ ужъ дура-то. Доподлинно дура. Вотъ теперь и плачусь, и убиваюсь на свою дурость.

— И долго вы миловались?

— Да сейчасъ-же посл Николы и угнали его въ лагерь.

— Ну, да, въ лагерь. Они вс обязаны въ лагеряхъ быть, у меня деверь такъ то-же самое… А изъ лагеря такъ ужъ и не прізжалъ къ теб?

— Нтъ. И по сейчасъ

ни слуху и ни духу… Говорили мн, гд онъ. На Ильинъ день пошла его искать, да что! Срамъ одинъ. Только насмшки. Что я насмшекъ натерплась отъ солдатъ! Да и озорники.

— И не нашла?

— Ахъ, на нашла! И по сейчасъ не знаю, гд!

Круглолицая женщина уткнулась въ подушку и начала рыдать.

Темнорусая, молча, смотрла на судорожное вздрагиваніе ея плечъ и тоже отерла съ глаза слезу.

III

Родильница, назначенная на выписку, все еще не переодлась въ свое платье, по прежнему сидитъ въ казенномъ бль, держитъ у своей груди ребенка и продолжаетъ плакать.

— Припасены-ли у тебя, по крайности, пеленки-то съ одяльцемъ для ребенка? Вдь въ казенномъ добр ребенка отпустить нельзя:- говоритъ ей вертящаяся тутъ-же сидлка. — Казенныя пеленки и одяла у насъ вс на счету,

Родильница молчитъ.

— Одяльце-то у тебя свое съ пеленками, говорю, есть-ли для ребенка? — повторяетъ сидлка.

— Нтъ, — тихо произносить родильница.

— Ну?! Какъ-же это ты такъ? Приготовилась родить, а даже одяльце съ пеленками не припасла!

Опять молчаніе.

— Надо барышн сказать, акушерк,- продолжаетъ сидлка. — Да не реви! Чего ревть-то! Какъ-нибудь ужъ мы тебя выпустимъ. Посл девятаго дня намъ здоровую родильницу здсь держать нельзя, не имемъ права. У барышни иногда пожертвованныя одяльца съ пеленками и свивальниками бываютъ. Вотъ спросимъ.

Опять появляется акушерка вся въ бломъ и отирающая руки полотенцемъ. Она подходить къ плачущей родильниц.

Плачущей родильницей начинаютъ интересоваться и другія родильницы и, не поднимаясь съ кроватей, спрашиваютъ сидлку, въ чемъ дло. Та объясняетъ и прибавляетъ:

— Ни денегъ, ни блья для ребенка, ничегошеньки! А еще родить пришла! Даже и квартиры нтъ. Надо уголъ нанимать, а у ней всего восемнадцать копекъ. Чудачка!

— Ахъ, и угла даже нтъ! — произноситъ женщина съ распущенными волосами и покачиваетъ головой.

— Въ томъ-то и дло.

Извстіе это передается отъ одной кровати къ другой. Къ плачущей родильниц выражается сожалніе. Начинается складчина. Родильницы лзутъ подъ подушки и достаютъ кто двугривенный, кто мдный пятачокъ и подаютъ свою лепту сидлк. Слышатся слова: «вотъ ей на булку и на ночлгъ».

— Вдь общество вспоможенія какое-то при родильныхъ пріютахъ есть, — замчаетъ родильница съ распущенными волосами.

— Есть, — отвчаетъ сидлка. — И попечительница отъ этого общества для пріюта есть, помогаютъ, но разв можно сейчасъ все это сдлать? А ей, какъ выйдетъ отъ насъ, сейчасъ гд-нибудь приткнуться надо! Ну, дадимъ адресъ попечительницу и наша барышня акушерка камердацію

напишетъ, а она придетъ къ попечительниц и дома ее не застанетъ. Да и что ей выйдетъ? Три рубля. Много пять рублей. Изъ общества, какъ хочешь, ближе трехъ, четырехъ дней ничего не получить. А ей ночевать надо, ребенка не во что запеленать. Вотъ разв барышня поможетъ чмъ- либо.

— Я слышала, пріютъ такой есть, гд посл родовъ… Пошлите ее въ этотъ пріютъ, — слышится съ другой кровати.

— Да, дожидайся! Пріютъ-то всегда полонъ и переполонъ. Мста-то караулить надо. Да и то берутъ такъ, что кто ежели со стороны попроситъ. И удивительное дло — чего она раньше молчала! А тутъ на выписку женщин надо, а она объявляетъ, что ей дться некуда, что у ней квартиры нтъ, да и денегъ всего восемнадцать копекъ.

— Вотъ ей гривенничекъ… на что-нибудь все-таки хватить… — протягивается рука съ третьей кровати.

Сидлка принимаетъ сборъ и бормочетъ:

— Народъ тоже! Публика! Сбираются родить, а ничего не припасаютъ! Восемнадцать копекъ…

— Паспортъ-то еще есть-ли? — слышится гд-то.

— Ну, вотъ… безъ паспорта и родить нельзя, — даетъ отвтъ сидлка.

— Врешь, врешь. Родить нельзя погодить. Родятъ и безъ паспорта.

Въ палат нарушается обычная тишина. Идутъ толки и разговоры о безпомощной родильниц. На всхъ кроватяхъ происходить обсужденія ея положенія. Акушерка приносить какое-то ветхое одяльце и пару пеленокь, въ которыя и завертываютъ ребенка. Приходитъ вторая акушерка. Что-то пишутъ даютъ плачущей родильниц какіе-то адреса и, наконецъ, выпроваживаютъ ее изъ палаты.

— Много-ли ей собрали? — интересуются родильницы.

— Девяносто шесть копекъ… — сообщаетъ сидлка, — стаскивая грязное блье съ освободившейся кровати и застилая ее чистымъ.

Минуть черезъ пять въ палату втаскиваютъ на раскинутомъ кресл новую родильницу — полную съ одутловатымъ лицомъ и русыми волосами и перекладываютъ на свободную постель. Она тотчасъ-же освдомляется у сидлки:

— Кофейку-то, милушка, поутру завтра мн можно? У васъ вдь чаемъ поятъ, а я привыкла по утрамъ кофей… Я съ собой принесла баночку. У меня есть. Я и съ тобой подлюсь, хорошая моя. Охъ, Владычица! Охъ, Варвара великомученица! Слава имъ, заступницамъ, что все благополучно! Охъ, свтъ увидла! Охъ, какъ теперь все хорошо и полегчало! Тебя, ангелка, какъ звать-то? — спрашиваетъ она сидлку.

— Настасья.

— Придетъ, Настасьюшка, мужъ мой обо мн справиться… Мы бакалеей въ заборчик торгуемъ. Придетъ, говорю, онъ справиться, такъ ужъ ты допусти его, херувимка, а я тебя поблагодарю потомъ… Обижена отъ меня не будешь. Хорошо поблагодарю…

— Вы къ барышн, старшей акушерк обратитесь насчетъ всего этого… У насъ сегодня вдь пріема для постителей нтъ, но она разршить можетъ… — говоритъ сидлка.

— Охъ, охъ! Передышаться надо…О-о..- слегка стонетъ широколицая полная родильница, но тутъ-же начинаетъ опять:- Калачиковъ свженькихъ, тепленькихъ хотлъ онъ мн принести… мужъ то-есть… Калачиковъ… Такъ вотъ и съ тобой подлюсь, ангелка. Теплые-то хорошо.