В роли себя самой
Шрифт:
Талант - желание, энергия. Если одаренность и талант даны одновременно, то это идеальный вариант. А если порознь, то талантливый на своем пути обязательно обгонит одаренного, раньше или позже. О себе я могу сказать наверняка, что я в этом смысле была талантлива. И справедливость требует признать, что при этом - менее одаренна, чем многие. Не эта ли разница создала мне столько проблем, что я решаю их до сих пор?
Но не могу не решать. Ведь есть серьезные предложения, чтобы мне в свою очередь заняться преподаванием. Что означает: отбирать, влиять, решать чужую судьбу в какой-то мере. Взяться за это я не смогу, не
А в этом смысле МХАТ до сих пор - семья. Семью, где ему расти, ребенок не выбирает. И не принято давать детям сравнивать, допускать мысль, что другая семья в чем-то лучше. Семейный круг должен быть замкнутым. Он, наверное, по своему определению не может быть другим.
Александр Блок писал в поэме "Возмездие":
И заколдован был сей круг,
Свои словечки и привычки,
Над всем чужим всегда кавычки
И даже иногда испуг.
Очень точно, если соотнести этот образ с атмосферой МХАТа. Там - шоры на глазах, там - отрицание всего не нашего, другого. А молодому поколению, любому, только дай возможность что-нибудь поотрицать, от чего-то демонстративно отвернуться. Тем более, когда есть что хвалить. А оно было, еще бы: лучший театр всех времен и народов...
Как я ни чувствовала постоянное недоумение по поводу своего ученического состояния, но все равно оставалась вместе с остальными, которые без перерыва варились в своем собственном (но по мхатовскому рецепту) соку. Этому дополнительно способствовал режим наших занятий. Кроме полного набора общеобразовательных гуманитарных предметов, была масса специальных: мастерство, речь актера, сценодвижение, танец бальный и современный, фехтование, верховая езда (кто может - и вождение) и так далее. А поскольку обучением по спецпредметам занимались актеры МХАТа, то студентам все время приходилось подстраиваться под их график, в котором большее место занимали репетиции и спектакли.
С половины девятого утра до одиннадцати вечера наше время принадлежало не нам, а МХАТу. Такое было расписание. Ведь наш преподаватель, артист, мог прийти и вести занятия после спектакля или отыграв первый акт. Поэтому мы находились при театре целый день, учились с большими промежутками, которые проводили когда где - главным образом в кафе "Шоколадница" на Пушкинской улице. Напротив был пивной бар, где тусовалась мужская часть курса. Для постороннего глаза и там и там мы растворялись в общей массе, ведь каждый курс школы-студии - это от силы тридцать человек. Но сами мы чувствовали свою обособленность, замкнутость на себе. Как я уже сказала, это прививалось как исподволь, так и специально. И обрамлялось по очень жесткому трафарету, свято налагавшемуся на обучение будущих артистов.
В течение первого и второго курсов меня не раз собирались выгонять. Ко мне всегда было много претензий, больше чем к кому бы то ни было. А выгонять хотели, главным образом, вот за что:
– Нет, что это такое, в самом деле! Ей дают задание... А она берет и играет. Нет бы подумать, подготовиться - берет и играет!
Еще то и дело слышалось:
– Киношница! Все быстро, все сразу. А где работа? А где домашние размышления? Где работа с карандашом и тетрадью? Распределение по роли? Надо же обо всем сначала подумать!
Подумать... Хорошо! Конечно, как же можно играть, не подумавши например, над ролью в целом?
Если мне, например, дали такой этюд: проезжает царская карета, а я калека, нищий, юродивый. И мне надо попросить милостыню - не просто попросить, а чтобы ее обязательно подали. Конечно, я бросалась выполнять задание через секунду. Ведь, по-моему, сама ситуация диктовала: быстро делай! Вот карета едет - а вот она уже проехала, ищи-свищи ее. У нищего есть шанс, но нет времени на домашнюю работу с тетрадкой...
И вот я мгновенно все это делала, а на художественном совете получала чуть ли не "два". Почему? Потому что опять все то же: надо было подумать. Приходите завтра. А завтра я вообще ничего не хочу, мне неинтересно.
Меня во многом выручил тогда Олег Николаевич Ефремов. Он очень хорошо понимал, что резвому коню тошно быть на привязи. Начиная со второго курса я играла в массовке и в маленьких эпизодиках мхатовского репертуара. А на третьем курсе он вообще взял к постановке большую пьесу, в которой играли все выпускники студии, и меня туда пригласил, дал мне большую роль. То есть во МХАТе я была задействована очень быстро. В процесс работы, а не подготовки к работе.
У меня до сих пор "подготовка" стопорится, если она чисто умозрительная. Я не умею долго готовиться, прикидывая без практики: лучше сделать так - нет, лучше этак... Для меня лучше, чтобы хоть понемногу, но каждый день - работа. Такое у меня качество во всем, постоянная черта характера.
Я и влюбляюсь так же, сразу. Всерьез. Постепенно же влюбиться в человека, присмотревшись и осознав, что там в нем, какое такое внутреннее содержание,- это не про меня. У меня другой внутренний процесс. Школу-студию я... тоже люблю. Но эта любовь глухонемая: я не слышу, что говорят мне, и не могу сказать, чтобы меня услышали.
Сложно все это объяснить. Потому что МХАТ - это МХАТ! Это М! Х! А! Т!!!
Еще так свеж у всех в памяти столетний юбилей театра. На его фоне (впрочем, даже юбилейный фон не обязателен) очень легко представить себе, как в соответствующей обстановке происходит торжественное перечисление: здесь выступали, учились или преподавали такой-то, и другой такой-то, и такая-то, и далее, далее - каждый раз получается очень внушительный список. И на каждом имени интонация говорящего становится все более звучной, фанфарной.
У многих выпускников МХАТа одно и то же трудновыразимое ощущение. Думаю даже, что оно есть у всех, но кто-то не отдает себе в нем отчет. Об этом ощущении мы говорили с Владимиром Высоцким, тоже окончившим школу-студию:
– МХАТ, его школа, где учились...
– Эта студия, которая дала миру...
– Эта блестящая школа, которая при лучшем театре...
– В ней наши педагоги, которые...
Многоточия проставлены не произвольно. Это не обозначения пропущенного, не пробел в памяти. Это пример устной речи любого выпускника МХАТа, говорящего о своей школе-студии. Многоточия - способ передать то, что уходит в междометие, в мимику, в жест. Но не в слова. Слов нет. Все настолько высоко, что попросту нереально.