В роли себя самой
Шрифт:
Была такая практика: до начала рабочего дня в Моссовете, до девяти часов утра, всегда оставляли запас - минут пятнадцать, для своих людей. В это время мне и следовало принести заявление.
Настало завтра. Я пришла с заявлением и полной уверенностью, что ничего у меня из всей этой затеи не выйдет. Николай Трофимович меня встретил и повел в какой-то кабинет, где кто-то сидел:
– Здравствуйте, Иван Иванович! (Или Петр Петрович, я не помню, если честно, да если бы и помнила - вряд ли в этом случае есть разница).
– Здравствуйте, проходите! Я вас жду. Узнал,
– Вот... Заявление, на квартиру...
Иван Иванович (Петр Петрович) его взял, прочел:
– Да, да. Конечно, тут тянуть нечего.
Николай Трофимович еще поддержал меня:
– Обязательно нужно найти вариант в пределах Садового кольца. У Елены Игоревны очень много работы, и театр, и съемки. Обязательно в пределах Садового.
Иван-Петр Петроиванович не возражал:
– Вы конкретно, пожалуйста, говорите, что вы хотите?
Слыша это, я верила своим ушам и не верила.
– Ой, я не знаю... А что можно?
– Ну, в пределах закона возможно все.
Эту его фразу я очень хорошо помню, с мимикой и интонацией.
– Да мне бы вот с дочкой...
– А-а, с дочкой. Значит, двухкомнатную.
Тут я совсем почти онемела и остолбенела от счастья. Наперед-то я думала-гадала, что мне предложат комнату, от силы уж - однокомнатную квартиру. А Петр-Иван уже писал красными чернилами на полях моей бумаженции. И эту его надпись я тоже отчетливо помню, сейчас прямо так и вижу :
"Срочно разобраться, об исполнении доложить".- Написав, он сказал:
– Идите в комнату номер...
Я улетела в ту комнату. Там мне - чуть ли не как генералу, "под козырек":
– Сейчас, сию минуту. Давайте, что там у вас...
Я подала заявление с красной резолюцией. Мне стали предлагать варианты: Теплый Стан, Бирюлево...
– Нет, нет. Вы поймите, это действительно для меня нереально.
– А больше нечего предложить.
– Спасибо. Тогда мне ничего не нужно.- Я встала, собралась уходить.
– Да сядьте вы! Что значит - не нужно? Вот, у меня написано: срочно разобраться и об исполнении доложить. Давайте еще посмотрим.
Круг начал сужаться: что-то прорезалось в районе Сокола, еще где-то что-то, на том же удалении от центра. Я мотала головой:
– И это не подходит, не успеваю. Спасибо, не нужно. Только в районе Садового кольца.
– Ну нету, нету!
– Тогда ничего не надо.
– Да сядьте вы! У меня написано: срочно и доложить! Ну, вот: две квартиры - на улице Горького и в районе Тишинки, на улице Красина.
– Вот, вот эту хочу! На Горького не надо, а давайте остановимся на Красина!
– Здесь еще ждать два месяца, а на Горького все готово.
– Нет, я подожду!
– Странная вы женщина, вам лучшее предлагают.
– Ничего, ничего.
– Но это уж вас точно устроит?
– Да, точно!
– Уф, слава Богу. Свободен...
И пошел докладывать.
Вот так мой нерешаемый вопрос решился меньше, чем за сутки. Через четыре дня я была на собрании кооператива, который достраивался, где вытащила
Да, это было счастье, кто из советских людей его не поймет? Хотя "обстановка" моей квартиры в течение двух примерно лет состояла только из штор и... шкур. На съемках в Узбекистане мне надарили ворох белых, классно выделанных овчин, они и стали постелью, коврами, креслами, стульями. В доме царило сплошное шкурничество. Потому что после премии денег мне снова хватало только на то, чтобы поесть и одеться...
На полу лежали люди и шкуры.
Пели песни, пили вина, и тут
Затрубили во дворе трубадуры,
Хвать стрелка и к королю волокут.
Без "хвать" не обошлось - конечно и увы. Не так, как в песне Володи, но ведь у судьбы неисчерпаемый запас неожиданностей.
Пока я обреталась то тут, то там без собственного пристанища, дочка моя Ариша почти постоянно жила на улице Ермоловой, у бабушки с дедушкой. Другого варианта не было и быть не могло. Все мы друг друга любили, обожали, но в общении, в заботе о ребенке мне приходилось ограничиваться нечастыми и непродолжительными налетами и наездами. Благодаря квартире и другим обстоятельствам моя жизнь как-то стабилизировалась к дочкиным 10-11 годам. Я вышла замуж второй раз, за Александра Дерябина. Теперь не надо было уже так надрываться, берясь за любую работу подряд. "Центр тяжести" в моей жизни во многом сместился на проблемы дома и семьи. Мечта забрать дочку, заботиться о ней, воспитывать как полагается, готова была сбыться.
А дочка сказала мне:
– Я не хочу уходить от бабушки с дедушкой. Я тебя очень-очень люблю. Но останусь жить здесь.
К этому я была абсолютно не готова. А мои родители поддержали внучку. Вот так все получилось. Ариша осталась у моих родителей.
Кто был прав, кто не прав? И в чем? Все были правы. Потому что поступали по принципу "не могу иначе". Я не могла не работать так бешено отнюдь не ради одних только собственных успехов, но и для того, чтобы наконец-то удобно обустроить быт, обеспечить жизнь своего ребенка. Не могла не оставлять ее надолго с родителями - этот вариант был таким естественным и таким благополучным для всех.
А ребенок мой на протяжении своих лет, таких еще зависимых от присутствия тех, кто рядом, не мог не сориентироваться именно на тех, кто был рядом каждый день. Да если бы и реже: разве мои родители не способны вызвать у родного (нет, даже у любого!) человека самую искреннюю любовь к себе? И этой любовью уже нельзя было манипулировать, ограничивать ее во времени и пространстве.
Понять моих родителей еще легче. Им было из чего выбирать. Или целиком и полностью, сегодня и каждый день, есть при них родной ненаглядный человечек, любящий, любимый, нуждающийся в их заботе - а значит, их жизнь полна, разнообразна, не проваливается в пропасть одного лишь неотвратимого старения. Или человечек этот уходит и "уносит с собою небо", возвращаясь только время от времени, от случая к случаю. Разница в таком выборе видна невооруженным глазом.