В роли себя самой
Шрифт:
Но я, к счастью или увы, представляю собой материал с большей степенью сопротивляемости. Я неизбежно беру на себя труд сама видеть роль, пьесу, фильм в целом. Мне хочется, чтобы раскрывались все возможности. И я всю жизнь мечтаю, чтобы со мной работал такой режиссер, который вел бы меня по роли, предлагая мне осуществить его стратегический замысел и при этом разрабатывать свой - тактический, если можно так сказать.
Если рамки роли оказывались более-менее просторными, то мой "тактический замысел", как правило, успевал осуществиться. Моя актерская судьба, особенно в кино, складывалась так, что мне приходилось играть "простых" героинь. Впрочем, какими еще они могли бы быть в случае, когда ставилась не историческая картина, а из современной
И эти мои усилия нередко были отмечены кинокритиками, искусствоведами:
– Надо же: Танюша эта, Фешева... Не умна, не моральна - мужу изменяет... А Проклова играет так, что ее Танюша оправдана, она положительная героиня. И это не единственный пример.
Значит, мои усилия не пропадали. Действительно, в роли любой героини я старалась достичь некоторого обобщения, с которым бы зритель заглянул в свою душу: "чем кумушек считать трудиться, не лучше ль на себя, кума, оборотиться?" Это та "роскошь", которую я обязательно должна была себе позволить. Но никогда и никак я не пускалась в растаскивание театральной или кинопостановки ради своей эгоистической пользы.
Были у меня главные роли, которые оставили самый незначительный след в моей душе. И были роли второго плана, в которых хотелось (и очень можно было!) добиться большего, от чего фильм только выиграл бы. Остается только жалеть, что в нашем, как и в "не нашем", кино режиссер бывает почти всегда занят работой с главными персонажами - двумя, редко тремя. Так было, например, с "Собакой на сене". Вершиной айсберга был дуэт Диана - Федерико, в исполнении Маргариты Тереховой и Михаила Боярского, которого тогда только-только начинали "раскручивать" в кино. Остальные исполнители создавали фон для главной пары, не более того. Секретарю графини, Федерико, по ходу действия предстояло "пойти на повышение", и потому изначально утверждалось всестороннее превосходство героя над другими представителями его круга. Согласно постановочному замыслу, их образы не могли подняться на "лишнюю" высоту.
Такие же чисто служебные функции отводились для Марселы: за счет заведомого контраста всячески подчеркивать возвышенный облик графини Дианы. Графиня умна - Марсела почти дурочка, графиня в белом - служанка в черном... У графини тонкий грим и вообще бездна вкуса - ее незадачливая соперница загримирована грубо, воплощая собой крайнюю безвкусицу. И все. Больше Марсела ни для чего не нужна.
Как тут следовало поступить? Сказать себе, что режиссер все лучше знает и незачем вообще себя грузить? Или приняться спорить и что-то доказывать? Но очень это трудно и двусмысленно получается в ситуации, когда исполнителю приходится требовать внимания не к первой, а к второй роли. Совсем не хочется натолкнуться на упрек в "корысти": дескать, мало тебе, да? Развернуться норовишь? А то вдруг тебя не заметят?
В этом случае, как бывало и в других, оставалось выполнять то, что требует режиссер, но, по возможности, сверх этого "выдавать" что-то, вызывать к Марселе какой-то интерес, сочувствие. Просто в силу моего глубокого убеждения в том, что никто не может быть простым неодушевленным обстоятельством в жизни другого.
Кто-то из моих коллег будет утверждать, что такое отношение - лишнее. А для меня это "лишнее" и есть самое главное. Мне бы больше всего на свете хотелось встретить такого режиссера, за которым я едва-едва могла бы поспевать. Чтобы он всегда заранее видел все оттенки целого,
Таких режиссеров, конечно, единицы. Но они есть, и это главное. Например, Питер Штайн. Как он работает, как готовит спектакли я не видела, не была прямым свидетелем тому. Но ведь это вовсе не обязательно: по готовому результату всегда видно, как он достигался. Всегда можно догадаться, что было в предыстории - "лебедь, рак и щука" или жесткая и строгая режиссерская конструкция.
С режиссурой Штайна я могу сравнить романы Льва Толстого. Для меня "Война и мир", "Анна Каренина" всегда были такими широкими проспектами, блестяще спланированными и полными людей, которые спешат или неторопливо шествуют вдоль, поперек, наискосок... И при этом все-все вокруг устроено очень плотно, очень разумно и органично: дома, их фасады и дворы, движение экипажей на улицах... А действующие лица - все, кто по этим проспектам движется - подчинены сложной, но точно известной автору системе закономерностей, и в конце концов все они придут к намеченной им цели. Все сойдется в какой-то одной точке, будет логически правильно завершено.
Если можно писать так, как писал Лев Толстой, значит, можно и спектакли ставить не хуже. Можно! И любя-ненавидя свою профессию, я люблю ее за то, что потенциально она предполагает такую высокую возможность. Ну а ненавижу за то, как редко это на самом деле бывает.
Придя на спектакль в качестве зрителя, я при поднятии занавеса (если театр не отказался от этой "устаревшей" церемонии) испытываю волнение, близкое к любовному. Меня охватывает трепет более сильный, чем был бы он, находись я в это время по ту сторону рампы: в этом случае разве что премьера составляет исключение... И я каждый раз жду: сейчас произойдет великое чудо! В течение времени, пока идет спектакль, настроение у меня чаще всего портится. Дома я уже просто ругаюсь: лучше бы совсем не ходила! А когда пойду на новый спектакль - все повторится. Занавес - и... Но чуда я не перестану ждать никогда.
К театральным воспоминаниям начинают примешиваться эпизоды киносъемок, и это не случайно: пора снова более подробно обратиться к теме кино. Говоря о "Собаке на сене", я забежала на несколько лет вперед. Вернемся к фильму, в котором я снималась сразу после окончания школы-студии. Вручение диплома означало освобождение от запрета на работу в кинематографе. И вот уже прекрасный режиссер Иосиф Хейфец пригласил меня сниматься в "Единственной", после которой у меня начался какой-то съемочный запой, пошло косяком огромное количество картин, посыпалось как из рога изобилия. Не все они, если честно, стоят воспоминаний как моих, так и зрительских.
Но думаю, что есть интерес к истории "Единственной". Ее смотрят и сейчас, а по тем временам она и вовсе нашумела: в первых ролях - Высоцкий, Золотухин, у меня - премия за лучшую женскую роль года, сразу же после премьеры - приглашения на встречи, фестивали. И целые мешки писем зрителей. Оказалось, что тема "измена жены, и как потом с этой женой жить" волнует очень многих. Такой почты, какую мне принес этот фильм, не приносил никакой другой. Насчет мешков я нисколько не преувеличиваю. И в полученных мной письмах, кроме привычных пламенных приветов от защитников родины (поодиночке или сразу целыми взводами и батальонами), кроме признаний в любви или угроз убийством и самоубийством, было на этот раз очень много житейских историй. Рассказанных, в основном, мужчинами.
Например, писали так:
"Посмотрев фильм "Единственная", увидев вас в этой роли, я так много понял! Я понял, почему с моей женой произошло то же самое. Тогда, когда я только-только обо всем узнал, я ушел из семьи. Так было больно и противно, жену я просто ненавидел. А после "Единственной" я почти сразу решил вернуться. Нет, не почти, а сразу, и теперь ни о чем не жалею. В моей семье все наладилось, все стало хорошо. И мне очень захотелось сказать спасибо вам, вы замечательная актриса, замечательный человек..."