В роли себя самой
Шрифт:
Или так:
"Вы своей картиной объяснили мне то, чего я не мог увидеть, живя в семье. Вы сказали мне: "Это вот потому-то и потому-то..." Вы показали мне мою жизнь по-другому, совсем не так, как я сам думал".
Писем было много, а история в них - одна, но с бесконечными вариациями. Многие мужья ушли от жен - и, посмотрев "Единственную", вернулись. Такое прямое воздействие "силы искусства" меня, признаюсь, порядочно удивило. И еще больше удивило то, что мужчины, существа в большинстве своем все-таки скупые на слова, на внешнее выражение своих чувств, во всех этих письмах буквально бросились "плакаться мне в жилетку", раскрываться в самых сокровенных мыслях со всеми подробностями и нюансами. Оказывается, что и я находилась в глубоком заблуждении, и что развеялось оно чисто случайно. Выяснилось, что, как "богатые тоже плачут", так и
И женщины мне тоже писали. Чаще всего - с благодарностью за то, что вернулись мужья, которые когда-то даже выслушать не захотели их - своих неверных жен. Или, может быть, слушали - да без толку: все равно не поняли или поняли как-то так, что все стало только хуже. Ведь не моим только уделом оказались житейские заблуждения насчет противоположного пола.
В общем, картина сделала много добрых дел для людей, для их благополучия и устройства личной жизни. Хотя любой из ее создателей был бесконечно далек от мысли так напрямую влиять на чужие судьбы. Конечно, в творимый образ всегда вкладываешь определенное нравственное содержание, даже иногда призыв - но не буквальный же лозунг, например: "делай так!" "Артист-пропагандист", как бы ни был он ценим официальной идеологией тех лет,- это большей частью не реальный человек, а миф, созданный той самой идеологией. Разве кто-нибудь из зрителей наших шестидесятых, семидесятых, восьмидесятых годов "делал жизнь" с образов экранных передовиков производства, высоконравственных секретарей парторганизаций и так далее? А вот с героев "Единственной" люди стали брать пример буквально... Видно, имелось в этом фильме то, что людям очень важно было знать и понимать. Их реальная личная жизнь зашла в тупик, а выхода из тупика не предложила. Зато этот выход нашелся на экране, и люди ему поверили.
Вечное сравнение жизни с искусством для кого-то переросло в острую проблему соперничества: что выше? что значительней? Например, та женщина, которая написала письмо о фильме "Гори, гори, моя звезда" очень заметным образом старалась доказать превосходство искусства над жизнью. Я рада, что творчество люди ценят так высоко, но для меня не существует проблемы соперничества. Искусство и жизнь равны. А самое великолепное, что в них есть, это точка их соприкосновения, имя которой - со-чувствие. Мне хотелось бы подчеркнуть полуотделенность приставки "со" в этом слове. Пусть это абсолютно неправильно грамматически, но необходимо для смысла. Потому что я хочу сказать не о сочувствии - соболезновании, а о сочувствии - способности разных людей чувствовать одинаково. Один начинает - другой подхватывает. Один, уже ощутив что-то, поняв что-то, может передать свой духовный опыт так, чтобы этот опыт был узнан, воспринят, освоен.
Как сердцу высказать себя?
Другому как понять тебя?
Кто из нас, артистов и зрителей, не задавался таким вот вечным вопросом, родившимся гораздо раньше, чем Тютчев написал эти строки? Неважно, что артисту важно быть понятым многими, а неартист требует понимания, в основном, только от своих близких людей, в ограниченном кругу. Важно, что вечный вопрос имеет свой ответ, и этот ответ - правильный, неопровержимый. Владение им не зависит от ума, от образованности, даже не зависит от таланта: будь ты талантливее всех артистов мира вместе взятых, у тебя все равно ничего не получится без зрительской, слушательской, читательской взаимности. Без встречного со-чувствия. О котором сказал тот же Тютчев:
И нам сочувствие дается,
Как нам дается благодать.
Именно благодать, в том значении этого слова, которое поэт подразумевал как христианин: благодать - дар свыше, чудо. Со-чувствие - то же самое. Это радость взаимного узнавания, неодиночества, облегчение от возможности разделить свою тяжелую духовную ношу. И что еще исключительно важно: у со-чувствия нет границ во времени.
Поэтому люди безмятежно закрывают глаза на условность любого искусства. Фантастику, фильм-сказку - и то примеряют на себя. А уж что-то такое реалистическое, где сюжет разыгрывается на фоне современной жизни, да если еще он еще с явным драматическим уклоном - такое вообще можно принять за чистую монету, почему бы и нет? Известно ведь, что "счастье - это когда тебя понимают".
Поэтому чужой духовный опыт нам всем необходим, как еда и питье, и лучше всего - опыт наглядный, узнаваемый, правдоподобный. Тогда можно гордиться, что твой
– Это кино - про меня. Я сейчас возьму и поступлю так же, как этот... как его... ну, в общем, которого NN играет.
И возьмет, и поступит... Наверное, это с самой лучшей стороны характеризует нашего зрителя, очень доверчивого по большому счету, а потому всегда способного и готового к со-чувствию. Не стоит говорить об исключениях, они случайны...
И, кстати, поэтому я могу сказать кое-что насчет захвата нашего экрана западным кино- и видеоширпотребом. Я думаю, что не стоит нам чересчур опасаться и впадать в стресс от зрелища "гибели русской культуры". Этот захват, этот блицкриг-шоу заморского происхождения мы уже пережили на примере эстрады. Пережили - и забыли. Вовсю слушаем свое, отечественные исполнители дают по тридцать концертов подряд, и публика каждый день валом валит. Да, Ринго Старр или Майкл Найман иногда приедут к нам, и два-три раза на их выступления соберется целый стадион публики. Но их конкуренция совсем не страшна нашему раскрученному эстрадному бизнесу. То же самое рано или поздно произойдет и с нашим кинематографом. Уже понемногу происходит, и если не так скоро, как хотелось бы, то претензии стоит предъявлять не к "киношникам", а шире.
Главное, что свой зритель - он и есть свой, родной. Мы от него никуда, как и он от нас. Та же "Единственная" до сих пор служит тому доказательством. Например, для поклонников Владимира Высоцкого это культовый фильм, как и все, в которых он снимался. Кстати, поэтому от меня наверняка ждут воспоминаний о Володе. Я с удовольствием поделюсь тем, что было и осталось в памяти, хотя запас у меня очень скромный.
Картина ставилась на "Ленфильме". И мне, и Высоцкому приходилось ездить туда из Москвы. Мы и ездили, выкраивая дни, но все время порознь. Нам никак не удавалось "пересечься". Мы созванивались снова и снова - и все без толку. У меня спектакль сегодня - у него завтра. Он с гастролей, я - на гастроли, и так далее. Так мы бились-бились со своим расписанием, а время шло. В ситуации нашего вечного цейтнота режиссеру пришлось выкручиваться и изощряться вовсю, вплоть до смешных вещей. Вряд ли вы догадались бы об этом, но диалоговые сцены, где я и Володя должны были оказываться в кадре попеременно, снимались с участием каждого из нас в отдельности, не вместе. Я говорила о своей любви и страданиях не Высоцкому, он - не мне. В обоих случаях на замене, на подхвате был режиссер, Исаак Хейфец. Он подыгрывал любовным излияниям обеих сторон, изображая для меня Володин персонаж, а для него - мой, Таню Фешеву, "единственную". А потом делался монтаж крохотных кусочков ленты, просто ювелирная работа.
Но хоть что-то надо было обязательно отработать вместе, отснять кадры с нами обоими. Каким-то чудом мы наконец однажды прорвались сквозь несовпадение наших раскладов. Нам были взяты билеты на один и тот же поезд "Красная стрела", ночной. Сели мы в него каждый сам по себе, не встречаясь, билеты у нас были в разные вагоны. Утром в Ленинграде, на платформе Московского вокзала, нас должен был кто-то встречать с "Ленфильма".
За час до прибытия поезда я, такая уж у меня натура, была уже наготове: умыта, одета, чемодан собран, только ручку в руку взять. Вот уже платформа, поезд остановился, и я, опять же как всегда, вышла на перрон одной из первых. Вышла, меня встретили, все нормально... Стоим под расписанием, ждем Высоцкого. Мимо нас - поток пассажиров, сначала люди шли густо, потом пореже, вот уже только отдельные фигуры тащатся - кому торопиться некуда. Вот уже вообще никого не видно...
Ошибка? Но нам точно было сказано, что Высоцкий, как и я, должен прибыть этим же поездом. Но нет его, как нет. Все прошли, перрон пуст. Неужели не приехал? Что случилось? Ждать нам или уходить?
Наконец, на дальнем конце платформы, у последнего вагона, еще кто-то замаячил - в виде смутного пятнышка. Ага, уже стало видно, что это вроде бы двое. Вот они еще ближе - точно, двое. И наконец - слава Богу: они, Володя и Марина. Вижу их как сейчас: он - впереди, идет легкой, шальной такой походочкой, на гитаре наигрывает, напевает что-то... На нем курточка нараспашку, шарфик через плечо: вольный художник, ни дать ни взять. А Марина за ним. Идет она за ним с двумя огромными чемоданами - "с двумя же бегемотами" - тянет их за собой на поводках. При этом на ней длинная норковая шуба - что называется "в пол". Из этой картинки я не хочу делать никаких обобщений, просто стоит она в глазах до сих пор - и все.