В ролях
Шрифт:
– А что ты смеешься? Что смеешься?! – кричала Любочка. – Ты же считаешь меня плохой актрисой! Я знаю, считаешь! А эта Эвис – она же плохая актриса! Я же по кино помню! Что, даже плохую актрису я сыграть не смогу?! Ну скажи, ну почему?! Почему ты считаешь меня плохой актрисой?!
– Плохой? Да бог с тобой, золотко! Я вообще не считаю тебя актрисой! Ты красивая женщина, и довольно с тебя. А работа – это совсем другое, пойми же наконец! Ну зачем тебе лезть туда, где ты ни черта не смыслишь?!
Он обнял Любочку и попытался поцеловать в губы, но она увернулась. Это глупое
Глава 25
Она поймала себя на том, что ей нравится дразнить Леву. А ему в период подготовки к новому спектаклю немного было нужно, чтобы выйти из себя.
В понедельник вечером они приглашены были в кафе при Доме актера. Собираясь, Любочка нарочно намалевала глубокие сиреневые тени до самых бровей, наложила яркие румяна, а губы густо накрасила перламутровой помадой в тон – Лева терпеть не мог, когда она красится. Помимо макияжа оружием против Левы служили черная мини-юбка, так плотно облегающая филейную часть, что читался каждый изгиб, колготки в крупную сетку, блестящий балахон с ватными плечами и вырезом едва не до пупка и, конечно, туфли на высоченной шпильке – этот предмет туалета был особенно ненавистен Леве, который и без того был немного ниже Любочки. Выходи они из дома вместе, непременно быть бы скандалу. Но в тот вечер все очень удачно складывалось – трудоголик Лева, несмотря на выходной, шел на торжество прямо из театра, Любочка ехала из дома. Поэтому, когда они встретились в кафе, Леве оставалось только молча скрипеть зубами.
За Любочкин бульварный вид было ему неудобно перед людьми, поэтому, против обыкновения, он вливал в себя одну рюмку за другой. И без того день не задался, с самого утра все шло наперекосяк, к тому же совершенно некстати заболел зуб, а тут еще эти глупые кривляния!
Заняли столик у окна, и Любочка потянула Леву танцевать, но он отмахнулся. Довольно грубо – было ему совершенно не до танцев.
«Ох и дура!» – подумал Лева.
«Ну тогда держись!» – подумала Любочка.
Около барной стойки очень кстати околачивался один из Любочкиных «бывших». Он был изрядно пьян. Любочка подошла к нему, старательно виляя бедрами, разулыбалась; тот в ответ шумно полез лобызаться. Лева сделал вид, что ничего не замечает. К нему подсел Семенцов.
Семенцову было уже под восемьдесят. С годами он как-то усох. Его блестящая лысина покрыта была бурыми пигментными пятнами, глаза по-старчески слезились, руки тряслись, но он сохранил ясную голову.
– Здравствуй, Левушка! – ласково улыбнулся Семенцов. – Что ж ты, добрый молодец, не весел?
– Да где уж веселиться, Борис свет Иванович! – в тон ему ответил Лева. – Зуб разболелся, спасу нет. А тут еще ваш брат актер репетиции срывает!
Семенцов скосился в сторону барной стойки, где «бывший» уже приобнял Любочку и нашептывал ей что-то, а она нарочито громко смеялась.
– Да уж. С нашим братом нужно ухо держать востро, – покивал он.
Ему стало жалко Любочку. Ах, какая девочка была! Пусть не талантливая, зато чистая, светлая. Что сделалось с ней? Этот, прости господи, пояс вместо юбки, прическа эта бульварная… Куда, скажите, катится наша бывшая империя? И почему, скажите, на таких вот, как Любочка, всеобщий разброд отражается заметнее всего?
– Жалко мне, Левушка, что нет для меня роли в новом спектакле, – посетовал Семенцов. – Теперь мне разве что Фирса играть. Ты Чехова ставить не собираешься, нет?
Конечно, грош цена была этой жалобе – просто Семенцов, видя Левины скверные настроения, пытался отвлечь его внимание от барной стойки, где «бывший» по-хозяйски поглаживал Любочку пониже спины, а Любочка не только не сопротивлялась, но придвинулась поближе и терлась о него бедром.
– Увы, Борис Иванович, не дозрел я еще до Чехова, – мрачно отшутился Лева и опрокинул очередную рюмку. Он прекрасно видел и шоу за барной стойкой, и отвлекающие маневры Семенцова.
– Вот так вот работаешь-работаешь, да и вырастешь в одночасье сразу изо всех ролей. – Семенцов вздохнул. – А может, они из тебя вырастут…
За барной стойкой к Любочке подкатил еще один «бывший». Он тесно прижался к ней со спины, облапил за груди и хорошо поставленным голосом пробасил на весь зал:
– Пойдем, котенок, потанцуем!
Лева еще выпил.
Семенцов видел, как начинают у того ходить желваки, как дрожат руки и все ломаются спички в тщетной попытке прикурить. Отвлекать Леву было уже бесполезно.
– Ты прости ее, Левушка, – сказал Семенцов. – Это все глупости бабьи. Она ведь нарочно тебя дразнит. Поссорились?
– Поссорились? Да нет… – пожал плечами Лева. – Хотя… Она, может, из-за роли? Вы представляете, Борис Иванович! Роль она у меня просила! И не абы какую. Эвис! Это она-то! А я не дал. Но вы-то ведь понимаете…
– Понимаю, Левушка, как не понять. Ты знаешь, я ведь ее в училище не принял…
На них стали оглядываться с любопытством.
По мере опьянения Лева начинал говорить все громче. Громко говорил и Семенцов, ставший к старости тугим на ухо. Поэтому Любочка, которая почти не пила и бдительно следила за их столиком, без труда услышала конец разговора. Обида захлестнула бедную Любочку. Она повисла на «бывшем», цепко обхватив его за шею, и начала яростно, с оттягом целовать взасос, размазывая по его жадно распахнутым губам жирную перламутровую помаду.
Когда она остановилась, Левы уже не было в зале.
Любочка брезгливо оттолкнула распаленного, ничего не понимающего «бывшего» и бросилась к Семенцову, который по-прежнему сидел за столиком.
– Где он? Борис Иванович, где он?!
– Ушел, – холодно ответил Семенцов и отвернулся.
Любочка кинулась к дверям, сорвала с вешалки модную турецкую дубленку и выскочила на улицу. Она видела, как Лева, без шапки, едва накинув пальто на одно плечо, стремительно пересекает сквер, пьяно оскользаясь на каждом шагу. Его мотало из стороны в сторону, точно он шел по палубе в шторм.