В России жить не запретишь
Шрифт:
– Верите ли вы в необходимость признания независимости самопровозглашенной республики Ичкерия?
Взглянув на Бондаря, как на круглого идиота, пичуга сорвалась с ветки и, резво махая крылышками, исчезла среди листвы. Похоже, она не питала иллюзий насчет мирных инициатив. Проводив ее взглядом, Бондарь подумал, что во многом он солидарен с нигилистически настроенной птичкой. Правда, аппетит от этого не страдал. Бондарь расстегнул рюкзак и занялся приготовлением обеда, который вполне мог стать последним до возвращения на «большую землю». Поколдовал над брикетиком сухого спирта, занявшимся синим пламенем, нагрел пару баночек из сухпайка, добавил в них по кубику куриного супа, выпил похлебку и спросил сам у себя:
– Думается, сэр, теперь вы не отказались бы от чашечки хорошего крепкого кофе и пары сигар?.. – Помолчав пару секунд, Бондарь откликнулся своим обычным голосом: – Думается, только последний мудак станет баловаться кофе с сигарами в непосредственной близости от логова лесных братьев.
Привычка разговаривать с собой возникла у Бондаря давным-давно, во время многодневных одиночных рейдов, когда лишь подобное бормотание под нос помогало осознавать, что ты не исчез, не растворился, что ты – это ты, а не плод собственного воображения. Подобные диалоги никоим образом не мешали Бондарю действовать в соответствии с заданной программой. Следы нехитрого пиршества были методично уничтожены – не было никого и нет в тылах чеченских боевиков. Взвалив на спину рюкзак, Бондарь попрыгал, удостоверяясь, что не выдаст себя случайным звуком, проверил, как сидит в ножнах клинок, как висит на плече взведенный автомат. Задрал голову к синему небу, по-кошачьи жмурясь на солнце. Шепнул себе:
– Ну, с богом. Ни пуха ни пера.
Подумал-подумал и ответил:
– К черту.
Бог, черт… Как будто от всевышнего или от сатаны зависело ближайшее будущее капитана Бондаря, а не от его собственного умения.
Преодолев перебежками открытое пространство лощины, он углубился в рощу и двинулся по ней уже шагом, с оглядкой, выискивая наметанным глазом возможные растяжки и мины. Любая кочка, любой кустик могли оказаться роковыми. Ты думаешь, что перед тобой нить паутины серебрится, а это тонюсенькая проволока, прикосновение к которой смертельно. Даже если успеешь отпрыгнуть за ствол дерева раньше, чем тебя изрешетит осколками, шум взрыва предупредит боевиков о приближении чужака. Ни один зверь не подорвется на мине: только люди не замечают ловушек, расставленных другими людьми.
Значит, следовало перевоплотиться в зверя. «На время, только на время», – сказал себе Бондарь, шагая по лесу мягко и упруго, как хищник, вышедший на охоту. Задействованы были не только глаза и уши, нос тоже работал вовсю, вынюхивая подозрительные ароматы. Застоявшийся воздух в летнем лесу долго хранит запахи, а опытному человеку ничего не стоит выделить среди них миазмы человеческого пота, кала, мочи, табака, лука, перегара, дезодоранта.
Пока ничего не указывало на присутствие в роще боевиков, но Бондарь продвигался вперед так, словно каждую секунду был готов укрыться от автоматной очереди, пущенной из засады. Дыхание непроизвольно замедлилось, легкие привычно контролировали его, не позволяя воздуху с шумом вырываться наружу. Слух, зрение и обоняние пока что сканировали пространство вхолостую, но интуиция уже подсказывала, что враг где-то близко. Опасный враг. Безжалостный. Готовый резать тебя на куски только за то, что ты разговариваешь на другом языке и молишься другому богу. Что ж, как говорится, на ловца и зверь бежит. Опасный зверь. Инстинкт самосохранения которого развит столь же хорошо, как инстинкт прирожденного хищника. Беззвучно сбежав на дно оврага, Бондарь обнаружил, что по его дну протекает не просто ручей, а целая горная речушка. Значит, до лагеря рукой подать, поскольку вряд ли боевики станут таскаться за водой издалека, когда можно обосноваться вблизи от воды. В подтверждение этому предположению на глаза стали попадаться то грязные газетные клочки, то окурки сигарет с фильтром, то даже смятые кульки из-под орешков и чипсов. «Красиво жить не запретишь, – подумал Бондарь. – Но умеете ли вы красиво умирать, граждане бандиты?»
Услышав в отдалении голоса, он перешел с шага на перекат, подтягиваясь от одного куста к другому на манер огромной пятнистой гусеницы. Как бы беспечен ни был Черный Ворон, а посты вокруг своего логова он расставил. Лагерь был совсем близко – по воздуху заструился запах дыма и жарящегося на костре барашка. Изречение «хлеб да каша – пища наша» придумали не воины Аллаха. Трое из них, закатав штанины, стояли в реке босиком, остужая накалившиеся в ботинках ступни. Шум горного потока почти не заглушал их голоса. Словарного запаса, которым располагал Бондарь, было вполне достаточно, чтобы разбирать беззаботно-ленивую речь чеченских боевиков. Двое из них, совсем еще молокососы, жаловались, что им надоела баранина. Третий, мужик в годах, одетый в засаленные спортивные штаны, корил их за привередливость.
– Воин должен есть то, что ему ниспошлет Аллах, – нравоучительно говорил он. – Пусть это будет даже просто кусок брынзы и черствая лепешка. Или угощение в лучшем московском ресторане.
«А от дохлого осла уши попробовать не желаешь, воин?» – мысленно спросил Бондарь, следя за троицей сквозь листву густого орешника. Старший чеченец его телепатического посыла не воспринял, продолжая поучать молодежь:
– Баранина – самое чистое, самое благородное мясо. Я всякое пробовал, но вкуснее нет ничего.
– А правда, что человечина сладкая? – спросил юноша с бородкой молодого Че Гевары. Дожидаясь ответа, он по-журавлиному переступал с ноги на ногу в ледяном потоке. Наставник в спортивных штанах зачерпнул речную воду в пригоршни, с удовольствием напился, вытер бороду тыльной стороной ладони и сказал:
– На самом деле человечье мясо не сладкое, а самое обыкновенное. Оно просто кажется другим.
– Почему? – удивились оба юноши одновременно.
– Потому что ты не барашка кушаешь, а врага! – Бородатый чеченец поднял указательный палец. – Я пробовал человеческую печень, я пробовал человеческое сердце, я знаю.
– Я тоже хочу попробовать, – признался юноша, у которого вся растительность на лице умещалась под острым носом.
– Попроси Ворона отрезать тебе самый сочный кусок от этой девки, которая над компьютером колдует. – Как ее зовут? Анфиса?
– Нет, Алиса…
Заслышав слово «компьютер», произнесенное по-русски с ужасающим акцентом, Бондарь напрягся. Что за Алиса тут замешана? Не хотелось бы сводить с ней счеты. Убивать женщин всегда противно, даже если это прибалтийские снайперши, отстреливающие русских солдат за деньги. В середине девяностых годов таких в Чечне водилось немало. Однажды, будучи еще лейтенантом, Бондарь собственноручно удавил подобную тварь, но чувствовал себя после этого паршиво. Как если бы беременной канарейке голову открутил, только еще хуже. Надеясь, что разговор на интересующую его тему будет продолжен, он напряг слух, стараясь не пропустить ни одного слова, ни одной реплики. Некоторое время чеченцы возбужденно посмеивались, решая, какие куски пленницы являются наиболее лакомыми, после чего юноша с нежным пушком на верхней губе мечтательно воскликнул:
– Ох, скорее бы уже завтра!
– Тебе так не терпится скушать женскую грудь? – толкнул его в бок местный Че Гевара, штаны которого заметно вздыбились спереди.
– Или какой-то кусок посочнее? – предположил старший бородач, давясь хохотом.
– Думаете, я поверил в эти сказки? – обиделся самый молодой из компании. – Девок имеют, а не едят. Мне не терпится поиметь Алису, а до завтра еще так много времени. Слишком много.
– Скоро выходим, – печально сказал его молодой товарищ, бросив взгляд на солнце, проглядывающее сквозь листву. – Пока до Грозного сбегаем, пока обратно вернемся, тут все кончится. Алиса сделает свое дело, Ворон насладится ею сам и отдаст тем, кто останется охранять лагерь.
– Тогда она до нашего возвращения не доживет, – мрачно подытожил пожилой бородач. – Их тут с Вороном человек десять наберется, они ее заездят до смерти.
Бондарь механически отметил про себя, что дело иметь придется с неполной дюжиной чеченских боевиков. Остальных, которые собираются наведаться в Грозный, возможно, перехватят регулярные войска, но это уже чужая забота. Ему, Бондарю, важно не сплоховать здесь. Он продолжал прислушиваться к разговору чеченцев, гадающих, умрет ли несчастная пленница вскорости или все же дождется их возвращения.