В садах чудес
Шрифт:
— Отдай это письмо госпоже Мюннере, — сказала я негритянке. — Посмотрим, как она поведет себя. Когда будешь отдавать письмо, скажи, что меня уже нет в доме. На самом деле я уйду вечером, когда стемнеет. Так что если даже госпожа Мюннере пошлет людей — искать меня, они не найдут меня днем. А искать меня вечером в порту никто не решится. — Вечерний порт — не самое безопасное место, это я знала!
Я собралась быстро. Ни нарядов, ни драгоценностей я не стала брать с собой, хотя и в этой гордости не было ни капли благоразумия. Я надела одно из самых простых своих платьев, приготовила темное покрывало. Ни серег, ни колец — только одно золотое колечко, оно досталось мне после смерти матери, сначала я носила его на шнурке, под одеждой, потом стала носить на пальце.
— Это оно? — Грегорио нежно взял руку Кларинды.
— Да. Оно не покидает меня! — Кларинда улыбнулась, продолжила свой рассказ: — Айша провела меня на чердак. Я осталась в полумгле, среди каких-то сломанных, потерявших прежний свой облик предметов. Сердце тревожно билось. Негритянка пошла отдавать мое письмо госпоже Мюннере. Я ждала.
Наконец Айша вернулась. Я заслышала ее шаги и обрадовалась, но тотчас подумала: а вдруг это кто-то другой, и испугалась, но это была она, моя верная Айша. Госпоже Мюннере она сказала, что я исчезла, но оставила письмо. Прочитав мое короткое послание, госпожа Мюннере некоторое время молчала. Айша боялась ее гнева. Затем госпожа отложила письмо и тихо произнесла:
— Так лучше!
Значит, и она поняла меня! В сущности, если бы не мой побег, она выдала бы меня замуж, и после мучилась бы сознанием того, что просто-напросто отомстила мне за свои обманутые надежды.
Итак, я была свободна! Корабль Реджеба отплывал ночью.
Айша вывела меня из дома. Я обняла и поцеловала ее. Какое счастье, что она молчала! Я тоже не могла говорить. Я закуталась в покрывало и быстро пошла прочь. На глаза навернулись слезы. Я уже чувствовала себя совсем беззащитной, обреченной. Но возвращаться я не хотела ни за что!
Я не знала города, в котором прожила почти десять лет. Но я правильно рассудила, что в портовом городе в порт ведет не одна дорога.
Вечерний порт испугал меня и поразил. Темнота, прорезанная светом факелов, зловещие шумы. Странные, пронизанные какой-то зловещей свободой, движения, жесты, голоса.
Несколько раз я замечала закутанных женщин. Я поняла, что они торгуют собой. Мне показалось, что и они заметили меня и даже следят за мной. Темные улочки пугали меня. Я почти бежала. Уже слышался плеск моря, тяжелый сильный. Я еще ускорила шаг.
Внезапно меня грубо схватили за плечо. Это было неожиданно и страшно. Я не привыкла к такому. Хриплый грубый женский голос спросил:
— Что ты шляешься здесь? Это наша улица!
Я вовсе не предполагаю, будто портовые проститутки приняли меня за конкурентку. Наверняка они чутьем, которое подобным женщинам свойственно в высшей степени, угадали во мне совсем неопытную девушку и решили поиздеваться. Они видели, что я беззащитна. Оскорбляя меня, они как бы мстили всем тем, кого зовут «порядочными женщинами».
Женщины окружили меня, толкали. В тусклом свете уличного фонаря я различала их лица, страшные какой-то животной грубостью или животной же мелкостью черт. Щеки были густо нарумянены, губы толсто накрашены, глаза подведены. Они тянули меня за одежду, дышали, обдавая мое лицо зловонным дыханием, щипали меня. Одна из них вдруг вытянула руку быстрым обезьяньим движением и схватила меня между ногами. Этого я не могла перенести. Я ударила ее.
— Акрам! Убивают! — завизжала она.
— Пустите! — крикнула я. — Пустите!
Но тут появился огромный грубый Акрам. Это был один из тех, кто околачивается в притонах, гонит нежеланных гостей, собирает с проституток дань. Я увидела тупое, скотское выражение столица и помертвела. Я поняла, что пощады не будет!
Акрам поволок меня в дом под улюлюканье женщин. Втащил в какую-то каморку, захлопнул дверь и вышел.
Я вскочила с грязного, заплеванного пола. В комнате отвратительно пахло чем-то кислым. О боже! Это были запахи женских выделений, мужского семени и немытых потных тел.
Я попыталась понять, откуда в это помещение проникает свет. Заметила, что лишь занавес-ширма отделяет эту каморку от другой, более обширной комнаты, на цыпочках приблизилась к этой ширме и робко отогнула уголок.
В большой комнате было чуть почище, стояло несколько низких столиков, на которых теплились светильники. Какой-то человек выбивал на бубне монотонную мелодию. Несколько женщин грубо и открыто любезничали с посетителями — сидели у тех на коленях, целовали, как-то утробно урча, говорили грязные слова. Посетители, впрочем, не уступали своим ночным подругам. Остро пахло виноградной водкой. Я вспомнила этот запах. В доме моего отца пили и вино, и водку. В доме госпожи Мюннере не пили.
Еще несколько мужчин вошло в большую комнату. И одного из них я узнала. Это был Реджеб! Он возмужал и он показался мне еще чудеснее. Он держался свободно и уверенно. Легко опустился на маленький круглый стул. Прозвенело оружие, столкнувшись с резным деревом стола. Одна из женщин подскочила к нему. Чмокнула в щеку. Он взял ее за руку, жестом дружеским и мягким. Мне было больно видеть это.
Мне было странно: он, которого я люблю больше жизни, покупает здесь дешевые ласки! Тогда я мало знала мужчин! Продажные ласки, должно быть, тем и привлекательны, что за них дают вполне реальную, видимую плату, а за свою, якобы бескорыстную любовь я вымучивала бы у Реджеба душу!
— Господин Реджеб! — обратилась к нему женщина. — Сегодня для вас есть кое-что! — она указала на занавеску и хихикнула. — Новенькая! Красавица!
Я стояла, вытянув руки вдоль тела, замерев.
— Нет, Анор, — спокойно ответил он. — Сегодня не хочу. Скоро мне на корабль. Не хочется сегодня. Дай лучше вина.
Он улыбнулся своей прежней, смешливой и доброй улыбкой. Душа и тело мои слились в единстве отчаянной мучительной боли. О, если бы он держался гордо и надменно! Но эта дружественность, эта добрая смешливость надрывали мне сердце!