В сердце Азии. Памир — Тибет — Восточный Туркестан. Путешествие в 1893–1897 годах
Шрифт:
Мы прямо запутались в этом лабиринте моренных увалов, ледяных пирамид и ущелий. Пересекши морену, мы должны были пересечь среднее течение ледника, и началось полное приключений странствование в сумерках, быстро сменившихся темнотой. Дорога стала такая тяжелая, что мы предпочли спешиться и принялись перепрыгивать через трещины и ручьи. Киргизы гнали яков перед собой, и любо было смотреть, с какой ловкостью те карабкались по крутым ледяным уступам, высотой в метр; нам, чтобы взобраться на них, приходилось вырубать во льду ступеньки. Наконец мы достигли правой боковой морены; тут мы нашли на льду много маленьких озер. Обе боковые морены заходят за середину ледяного потока, так как прикрываемый ими лед, защищенный от растопляющих лучей солнца, дольше не тает. Внизу у края ледника нам предстояло пересечь целый ряд старых конечных морен, напоминающих крепостные валы и прорезанных рекой.
Стало темно, и мне приходилось следовать по пятам за одним из киргизов, чтобы видеть, куда ступаю. Другой киргиз подгонял яков, а третий разыскивал одного из них, отставшего и заблудившегося между моренами; нашли его, однако, только на следующий день. После многих мытарств и усилий мы таки счастливо добрались до лагеря.
Между прочим, в летнюю программу входила и экскурсия на Памир, и так как теперь некоторые продукты продовольствия, главным образом чай и сахар, подходили к концу, то мы и решили соединить научную экскурсию с фуражировкой и заглянуть на Памирский пост. На такую экскурсию должно было пойти не меньше месяца, так что раньше нам не удалось бы вернуться назад к Мустаг-ате, поэтому мы и задумали предварительно сделать еще одну попытку достигнуть вершины в два дневных перехода.
15 августа мы отправились по хорошо знакомому пути к месту старой нашей стоянки и, прибыв туда, несмотря на сильный град и ветер, занялись приготовлениями к выступлению на следующее утро.
Взяв с собой все нужное на два дня, десять яков и шестерых киргизов, не считая моего верного Ислам-бая, я 16 августа в четвертый раз попытался взойти на Мустаг-ату, по тому же склону, по которому мы поднимались 18 апреля и 6 августа. Достигнув снеговой линии, мы отправились по старым нашим следам, служившим нам некоторой гарантией против несчастных случаев. Тропу было ясно видно. Она шла зигзагами круто вверх, по краю правой стены ледникового ущелья.
Так как снеговой покров был вначале тонок, то наши старые следы обратились в круглые проталины, в которых проглядывал щебень. Повыше каждый след был затянут голубовато-зеленым ледком, а еще выше последний был запорошен снежной пылью. В некоторых местах и тропа оказывалась заметенной, но различить ее все-таки было можно. Во все эти десять дней снегу здесь, следовательно, не выпадало.
С Ислам-баем и одним из киргизов достиг я того места, где мы остановились 6 августа. Остальные потихоньку тащились сзади с Иехим-баем во главе. Когда все были в сборе, мы посоветовались и решили заночевать тут, около выглядывавших из снега небольших каменистых островков. Яков привязали к сланцевым глыбам, и затем киргизы расчистили, насколько было возможно, от щебня, повсюду покрытого снегом, местечко для юрты. Последняя была очень миниатюрна; места для спанья в ней хватало всего на троих, дымового отверстия вовсе не было, конусообразный остов ее состоял попросту из жердей, связанных верхними концами вместе.
Как мы ни старались уровнять лопатами почву, юрта все-таки очутилась на покатости, и ее пришлось прикрепить арканами к двум глыбам сланца. Вечером в течение часа дул слабый ветер, время от времени обдававший юрту облаками крутящейся снежной пыли, набивавшейся во все щели и отверстия нашего убежища. Киргизы поэтому обнесли юрту валом из снега.
Сначала мы чувствовали себя хорошо; мы развели большой костер из терескена и якового помета; огонь отлично согрел нас, и наши застывшие члены отошли. Зато юрта наполнилась удушливым дымом, который ел глаза и очень медленно выходил в открытое входное отверстие. Снег на полу в юрте растаял, но, когда костер погас, все покрылось ледяной корой.
Киргизы начали жаловаться на головную боль, и двое стали проситься назад; я разрешил им это тем охотнее, что они, очевидно, не годились для дальнейшего трудного странствования. Из других болезненных симптомов надо отметить неумолчный звон в ушах, некоторую глухоту, ускоренный пульс, понижение температуры тела, полную бессонницу (вызванную, вероятно, головной болью, которая под утро стала нестерпимой) и, наконец, приступы одышки.
Киргизы стонали всю ночь. Тулупы казались страшно тяжелыми, дышать в лежачем положении становилось затруднительно, сердце билось неровными сильными толчками. На чай и хлеб охотников не нашлось, и, когда нас сразу охватил мрак ночи, в киргизах стало заметно глухое неудовольствие. Они ведь не больше моего привыкли проводить ночи на высоте 20 000 футов, в 21 раз превосходящей высоту Эйфелевой башни.
Более величественного места стоянки у меня, однако, никогда не было; мы находились на покрытом снегом склоне одной из высочайших гор в свете, у подножия которой лежали окутанные покрывалом ночи ледниковые мысы, ручьи и озера, и вместе с тем на пороге одного из самых фантастических ледяных царств. Стоило сделать несколько шагов, чтобы свалиться в зияющую ледяную пропасть глубиной в 400 метров.
Я вышел ночью из юрты прогуляться и полюбоваться восхождением полной луны. Мы были недалеко от царства бесконечного простора, начинающегося за вершинами высочайших гор, и царица ночи сияла здесь таким ослепительным блеском, что с трудом можно было глядеть на нее. Тихо, величественно плыла она над темными крутыми уступами скал на противоположном берегу ледника. Последний лежал в тени, глубоко в пропасти. Время от времени слышался словно глухой выстрел трескавшегося льда или грохот оторвавшейся от края ледяного покрова глыбы.
Луна лила серебряный свет на наш лагерь и производила чисто фантастический эффект. Черные силуэты яков, с понуренными головами, резко выделялись на белом снегу, неподвижные и молчаливые, как те камни, к которым они были привязаны; время от времени слышался только лязг их челюстей или хруст снега под их копытами. Трое киргизов, которым не хватило места в юрте, развели себе огонь между большими глыбами, а когда он погас, завернулись в тулупы и прикорнули вокруг, подогнув колени и уткнув голову в снег, напоминая летучих мышей в зимнее время.
Когда я вошел в юрту, Ислам-бай и Иехим-бай молча сидели, закутанные в тулупы, возле тлеющего костра. Мы все трое стучали зубами от холода, снова развели костер, а юрта опять наполнилась едким дымом. Когда вечерние наблюдения были закончены, мы закутались в тулупы и войлочные ковры, огонь погас, и только луна любопытно заглядывала во все щели юрты.
Казалось, конца не будет этой долгой, тяжелой ночи. Как мы ни ежились, упираясь коленами в самый подбородок, невозможно было сохранить теплоту тела. Холод становился все чувствительнее, тем более что юго-западный ветер с часу на час усиливался. Никто глаз не сомкнул во всю ночь. Только уже под утро я как будто впал в дремоту, но то и дело пробуждался от недостатка воздуха и делал судорожные вдыхания. Люди мои стонали, точно на ложе пытки, и не столько от холода, сколько от все усиливавшейся головной боли.
Наконец взошло солнце, но озаренный им новый день оказался для нас крайне неудачным. Юго-западный ветер перешел почти в ураган, взвивал густые облака мелкого снега. Киргизы, проведшие ночь вне юрты, чуть не окоченели совсем и еле втащились в юрту, где был разведен большой костер. Все были больны, унылы, никто не говорил, никто не ел. Я даже едва дотронулся до чаю, которого так и не удалось сделать горячим. Яки не двигались, точно застыли на своих местах с вечера.
Вершина горы была окутана непроницаемой пеленой снежных вихрей. Нечего было и думать продолжать сегодня подъем; это значило бы искушать Бога. Нам пришлось бы пробираться в ужасный буран по неведомой местности, может быть усеянной трещинами, и чего доброго, заблудиться и погибнуть. Я сразу убедился в невозможности покорить на этот раз горного великана, но все-таки хотел испытать своих людей, велев им готовиться к подъему. Никто не вымолвил слова, все разом встали и начали приготовления, но, видимо, были очень обрадованы, когда я отменил приказ.