В сердце Азии. Памир — Тибет — Восточный Туркестан. Путешествие в 1893–1897 годах
Шрифт:
Чем выше мы поднимались, тем снег становился глубже, но особенно больших сугробов еще не встречалось. Толщина снегового покрова от нескольких сантиметров возросла до одного дециметра, а на самой высшей, достигнутой пока нами точке пала опять до 35 сантиметров. Причинами, мешающими образованию больших сугробов, являются обычный здесь сильный ветер, усиленное испарение и легко обнажающаяся ветрами куполовидная форма рельефа. Снег сверкал на солнце тысячами искр, и я, несмотря на консервы [1] с двойными стеклами, сильно страдал от этого блеска, разлитого повсюду кругом. Люди мои, у которых совсем не было очков, жаловались, что у них все вертится, а временами и совсем темнеет в глазах.
1
Здесь «консервы» — специальный термин, обозначает очки для защиты глаз от яркого света, пыли, ветра и т. п. — Прим. ред.
Приходилось все чаще и чаще делать передышку. Я, пользуясь остановками, делал наброски, производил измерения с компасом и ориентировался. Мы следовали непосредственно по краю высокой скалистой стены, откуда нам открывался чудный вид на весь ледник в глубине. Выше, в ущелье, где оба его скалистые бока постепенно понижаются (по сравнению с поверхностью ледника), несколько расходятся и в конце концов сливаются с округленным гребнем, соединяющим обе высочайшие вершины группы Мустаг-ата, ясно виднелось фирновое поле.
На высоте 5100 метров Молла Ислам и двое других киргизов оставили своих яков, уверяя, что лучше идти пешком. Они не прошли, однако, более 200 метров, как в изнеможении, жалуясь на сильную головную боль, упали на снег и заснули мертвым сном.
Я продолжал путь с двумя остальными киргизами и двумя яками. Моего яка постоянно вел один из людей, которые чередовались между собой; свободный из них ехал на другом яке. Они также жаловались на страшную головную боль и почти задыхались. Я чувствовал себя хорошо, если не считать ломоты в голове, которая все усиливалась по мере подъема; одышку же я чувствовал, только когда слезал с яка и принимался за наблюдения. Когда надо было опять влезть на седло, я готов был задохнуться от этого небольшого усилия, и у меня начиналось сильнейшее сердцебиение. Зато движения яка, становившегося все упрямее и подвигавшегося все с большими усилиями, не причиняли мне никаких неприятных ощущений.
На менее значительных высотах Демавенда я страдал гораздо больше, но туда я взбирался пешком, а все дело в том, чтобы по возможности меньше утомлять себя и ехать верхом. Если это возможно, то даже очень значительные высоты достигаются без особенно болезненных ощущений. Вот и теперь все киргизы чувствовали себя плохо, некоторые заявляли даже, что того и гляди умрут, я же все время чувствовал себя сравнительно бодрым. Люди мои не послушались моего совета, оставили своих яков и утомили себя карабканьем по крутизнам, так что уже не в силах были бороться с расслабляющим влиянием разреженного воздуха.
Между тем поднялся свежий ветер, мелкий снег закрутило вихрями, небо покрылось тучами. Мы все так утомились, что решили сделать привал. Достали хлеб, чай, топливо, чтобы развести костер, но стоило нам взглянуть на еду, чтобы нас затошнило; так никто ничего и не взял в рот. Нас только мучила жажда, и мы все глотали снег; даже яки проглатывали большие комки.
Вид с высоты 6300 метров был поистине восхитительным и величественным. Нам открывалось, через хребет Сары-кол, все пространство до самого Заалайского хребта и живописных снеговых гор Мургаба. Ниоткуда не могли быть лучше видны ледяные потоки и выпаханные ими глубокие борозды в горных склонах. Мощные потоки ледников Ямбулака и Чум-кар-кашки идут параллельно до самого ложа долины, покрытого стально-серыми отложениями этих потоков.
Вверху виднелись еще четыре отрога скал, а за ними северная вершина Мустаг-ата, казавшаяся нам совсем близехонько и охваченная до самой высшей точки фирновым кольцом, представлявшимся нам в перспективе плоским.
Мы стали держать военный совет. День клонился к концу, и становилось холодно; киргизы были так изнурены, что не могли идти дальше; яки пыхтели, высунув языки; мы находились как раз у подошвы куполовидной возвышенности, которая постепенно переходит в плоскую макушку вершины. На склонах ее снег лежал еще более толстыми плотными слоями, а трещины и оползни указывали на возможность образования лавин.
Киргизы предостерегали от восхождения по этим крутым, готовым обрушиться снежным склонам, где яки своей тяжестью легко могли произвести обвал, и мы тогда, скорее, чем желательно, очутились бы внизу, но в довольно жалком виде. Люди мои говорили, что внизу из долины видали иногда такие обвалы на этих склонах.
С грустью решился я вернуться, и мы быстро заскользили вниз по старым своим следам, переходя все в более теплые и мягкие слои воздуха, подобрав по пути отставших людей и яков, которые так и не двигались с того места, где мы их оставили, и благополучно достигли лагеря около семи часов вечера. В лагере уже ожидало нас несколько друзей-киргизов с приношениями съестных припасов.
Помимо того что эта экскурсия помогла нам отлично ориентироваться, дала возможность произвести много наблюдений, она научила нас, что вследствие значительности самого расстояния, отделяющего нас от северной вершины группы Мустаг-аты, однодневный срок оказывается недостаточным для ее достижения и что единственно верным средством будет разделить экскурсию на два дневных перехода, переночевать в юрте первую ночь на значительной высоте, а на следующее утро со свежими яками и легким багажом продолжать путь до вершины. Киргизы и Ислам-бай вполне одобрили этот план и готовы были при первом удобном случае сделать такую попытку. Нам, однако, предстояло еще исследовать три больших ледника дальше к югу, и мы 8 августа перенесли стоянку к Терген-булаку.
Поблизости находился аул (или кочевье) из четырех юрт. Старшина, бек Тогда-бай, славный таджик важного вида, тотчас же явился с визитом и сообщил, между прочим, что аул имеет всего 25 жителей, что одна юрта принадлежит семейству таджиков (арийское племя, говорящее на персидском языке), а три остальные найман-киргизам и что они круглый год проводят в этой местности, лишь меняя яйлаки, — где поживут месяц, где два. Зимой здесь бывает ужасно холодно, снегу выпадает много, и овцам трудно бывает находить подножный корм. После продолжительного снега накопившиеся громадные запасы его сползают по бокам гор в виде лавин, увлекая за собой камни и щебень.
Симпатичный старик принес нам барана и кувшин молока и выразил полную готовность доставить нам все нужное, жалея лишь о том, что по причине своих преклонных лет не может сопровождать нас в наших экскурсиях в горы. Он тоже рассказал нам старинное предание о восходившем на Мустаг-ату шейхе, видевшем там белобородого старца и белого верблюда и принесшем оттуда большой железный котел, который теперь хранится в мазаре в долине Шинди. Мы долго беседовали о предполагавшихся новых экскурсиях, и старик отправился в обратный путь, в свое одинокое жилище среди морен, только поздно вечером.