В сетях Твоих
Шрифт:
Я как рассуждал – если граница участка проходит по речке, не ставить же забор посередине ее. За рекой – ничейная земля, лес. Вот я и думаю – поставлю забор по тому берегу. Радуюсь – будет у меня своя речка, нижняя ее часть – никто ею не пользуется, рыбу в ней не ловит. Только змеи мои ползают. Пошел у Бороды мнения спросить, сосед все-таки. Он говорит:
– Я не против.
Я тогда колышки для разметки забора забил, веселюсь. Наутро прихожу – колышки выдернуты, валяются рядом. Я удивился, вроде никого не было. Опять забил. Наутро опять выдернуты. Тут я насторожился, поехал к Коле за советом.
– Эвон чего захотел, речку ему, – обрадовался Коля.
– Так чего же, по бумагам моя вроде.
– По бумагам земля твоя. А речку не тронь – другим обидно будет.
– Я договорился со всеми.
– Вот и договорился. Не тронь речку, говорю. Если хочешь хорошо жить.
Я подумал-подумал и говорю:
– А вот смотри, через мой участок люди чужие ходят, палатки даже ставят, когда меня нет, костры разводят возле бани.
– Тут твое право. Ставь забор отсюдова. Пусть обходят. Нечего здесь чужим делать.
Странная логика, непривычная, не городская. Не советская. Деревенская какая-то.
Поехал я опять к Бороде:
– Слушай, – говорю, – решил я по речке забор не ставить. Пусть так будет. А от дороги загорожусь.
Борода внимательно посмотрел маленькими глазками:
– А и правильно. Подсказал кто?
Я говорю:
– Коля подсказал.
– И молодец, все правильно.
С тех пор зажили мы душа в душу. Борода себе тропинку через лес прорубил. Речкой вдвоем любуемся. А когда понадобилось ему электричество подводить, он ко мне пришел. Столбы ведь я ставил да линию тянул – дорогое удовольствие оказалось.
– Слушай, – говорит, – сколько возьмешь, чтобы я к твоему столбу подключился?
Городская современная логика какая – посчитать затраты, разделить на количество столбов да и сказать сумму. Это если
– Ничего не надо. Так подключайся.
Зато теперь, когда я в городе, каждую неделю звонит мне Борода:
– Я здесь. Все нормально, не беспокойся. Наблюдаю.
А я еду – пива ему баклажку везу. Водки он давно не пьет…Вот не определился пока, нутром чувствую – какая-то более правильная жизнь в деревне. Вода чистая. Воздух вкусный. Холодно стало – пошел дров принес, истопил печку – тепло. Платишь за электричество только. Да и то – временно. Скоро батарею солнечную поставлю или еще чего из современного. Змею заметил – убил. В душе змея зашевелилась – в бане попарился, в прорубь нырнул, с людьми хорошими пообщался – ищешь – ау, змея, ты где? Не отзывается, спряталась. А чем меньше змей в душе, тем больше в ней любви и спокойствия. В городе же не знаешь, куда деться от этих гибких гадов. Кругом они – сверху, снизу, внутри. Нет, в деревне лучше.
Я говорил уже – раньше очень змей боялся. А потом Коля мне карельскую притчу рассказал. О том, что поспорили как-то змея и щука – кто из них до берега озера быстрее доплывет – будет на суше жить.
Щука сказала:
– Если я выиграю и буду жить на берегу – первым делом съем ребенка и барашка.
А змея ответила:
– А если я выиграю – никого не буду есть. Буду везде прятаться, чтобы меня не видели.
Услышал их спор Бог. И змея выиграла.А я так и представляю – что было бы, если бы под каждым кустом сидело по щуке. Проходишь мимо, а тебя за ногу – цап всей пастью. Так что не очень я теперь змей боюсь. Только тех, которые внутри.
Когда мне дали первую литературную премию, я был очень горд собой. Как же – статьи, интервью, поклонницы. Впервые в Карелии. Лучший молодой писатель России. Вода и огонь позади, впереди лишь медные трубы.
Один раз нас с женой очень напугал старший менеджер одного из больших магазинов. Он внезапно набросился и с криком: «Вы прославили Карелию» – вручил мне карточку на скидку. Я вначале было отпрянул, но потом благодарно улыбнулся. Как улыбался ласково всем, кто приветствовал меня в барах, ресторанах и на улицах. Город у нас небольшой.Я быстро привык к этому чувству. Но прошло полгода. И уже никто не узнавал меня в барах, ресторанах и на улицах. А я продолжал всем ласково улыбаться.
Именно в тот момент и подрался с карелами. У меня четверть карельской крови. Вся остальная – русская и белорусская. И очень почему-то не любил я всегда любого национального проявления. Мы – интернационалисты. И живем мы на бульваре Интернационалистов. И в армии заявление в Афганистан писали, чтобы три года в морфлоте не служить.
А тут в ресторане попались карельские музыканты. Как раз фолк-рок на подъеме был. А я не понимал этого. Русский – для меня это слово было заклинанием, заклятием, правдой. И сейчас также. Но тогда – вообще. На этой почве мы и сцепились, подогретые алкоголем. Не сильно и подрались – пара синяков да стол перевернутый. Но вызвали милицию, и меня, зачинщика, обласканного славой, выволокли на улицу. Положили на асфальт и наступили сапогом на спину. Я лежал и представлял себя белозубой змеей в окружении солдатской кирзы. А мимо шли люди. Некоторые из них узнавали меня.
– Здравствуйте, – говорили они.
– Здравствуйте, – отвечал я им, повернув голову.
Моя бабушка была чистокровная карелка. Отец ее, счетчик отделения банка, был расстрелян в тридцать втором году. Мать через два года умерла. Они с сестрой остались вдвоем – пяти и девяти лет. Их забрали в разные детдома. Только через десять лет они нашли друг друга – отыскали двоюродные дядья. Все они сильно пили. Отец мой рассказывал, как дядька Иван шел посреди улице и кричал изо всех сил: «Мене муноло, мене муноло!!!» К кому обращался, кого куда посылал?
Дед был кадровый военный. Он запрещал бабушке говорить по-карельски, учить языку детей. Так было нужно. Помню, она говорила только с соседками, когда деда не было дома. А еще помню ее заунывное «а-вой-вой», когда я добывал себе очередную ссадину или царапину. Бабушка мазала ее йодом, дула на рану. Потом поливала кусок черного хлеба растительным маслом, посыпала солью. Вкуснее лакомства не было.
Под конец жизни, подняв пятерых детей, бабушка тоже стала выпивать. Дед к тому времени уже умер. Выпив, она становилась веселая, еще более ласковая. Но слегка забывчивая. Однажды отец с братьями собрались на рыбалку на ближайшее озеро Шаньгима. Это было хорошее, рыбное озеро. Внутреннее. Бабушка положила парням еды, дала с собой кастрюлю.
На рыбалке братья хорошо поймали рыбы, сварили ухи на костре. Потом принялись бороться, в пылу – отломали кастрюле ручку. Пришли домой, вернули закопченную кастрюлю бабушке.
Та их похвалила:
– Молодцы, ребята!!! И рыбы поймали! И кастрюлю нашли!
Бабушке досталась страшная смерть. Миеломная болезнь – рак костей. Она кричала от боли не переставая, несколько дней и ночей. Эти крики и ласковое ее «а-вой-вой» – тоже в голосе внутренних озер…
Недалеко, в десяти километрах, есть еще одно озеро. Их вообще около пятидесяти в ближайшем окружении. Но это – особенное. Коля показал его мне только через три года после знакомства.
– Смотри, – сказал, – это хорошее озеро. Если оно тебя полюбит – всегда будешь с рыбой.
Я стал проводить на нем долгие часы, зимой и летом. И оно потихоньку открывало свои тайны. Становилось понятно – где стоит окунь, как ходит щука, за какой корягой притаился налим. Рыба в озере была удивительно вкусной – я уже научился различать ее вкус. Она была красивой – окуни темно-зеленые, с оранжевым жирным брюхом. Налимы почти черные, и что удивительно – чистые, без паразитов. Самыми же красивыми были местные щуки. Короткие, толстые, как обрубки бревен, они сверкали, вытащенные в лодку или на лед, своим ослепительно желтым брюхом. Зеленая спина была покрыта желтыми пятнами. Ярко-красные жабры бесстыже растопыривались на воздухе. Под стать им были широкие зубастые пасти, опасные и жалобные одновременно. Вытащенные на воздух щуки становились неуклюжими, хотя во всем их хищном очертании была стремительность и ярость. Они лежали и копили силы, чтобы затем в отчаянье сделать несколько сильных в безнадежности своей прыжков. А потом застыть и медленно умирать в чужой среде. Я всегда уходил с озера с рыбой…
Каждый раз, особенно зимой, я видел следы зверей. Порой целые драмы разыгрывались на льду. Вот спокойно бежал заяц. Вот из леса вышел волк и протрусил вдоль берега. Внезапно шаги стали шире, потом вообще огромными, он на лету повернулся на девяносто градусов, поскользнувшись, но удержавшись на ногах. Вот быстрая и короткая погоня, и несколько капель крови в конце. А здесь вокруг моей жерлицы всю ночь ходила рысь. Она прислушивалась, нюхала, видимо чуяла, что на крючке уже сидит рыба. После многих кругов следы, уходящие в лес, были совсем свежие. Видимо, она услышала, как подъехала машина.
Невольно вспоминались Колины истории.
– Там, на полях, – рассказывал он, – стая волков застала как-то подвыпившего деревенского мужика, возвращавшегося домой из соседней деревни. Он принялся жечь стога сена. Но все равно не спасся.
– А здесь, – продолжал, – рысь накинулась с дерева на двенадцатилетнего парнишку. Тот пошел на охоту с отцом, но оторвался и ушел вперед. Хорошо, собаки были невдалеке и отбили его. Но с тех пор на спине, куда всадила зубы и когти лесная кошка, вырос горб.
– А еще как-то пошла бабушка в лес и наткнулась на голодного медведя, – он продолжал поглядывать на меня с хитрой улыбкой. – Тот набросился на нее, но хитрая старушка притворилась мертвой. Медведь закопал ее в листья, чтобы созрела, и ушел дожидаться пира. Тогда бабушка выкопалась и убежала к себе в деревню. Но все это давно, давно было. Лет пятьдесят тому назад.
– А сейчас? – я был не на шутку испуган Колиными рассказами.
– Сейчас редко кого встретишь. Волков в феврале только нужно бояться, тогда у них гон и они сбиваются в стаи. А медведь – разговаривай в лесу погромче да песни пой. Он услышит и сам уйдет. Это большое счастье для тебя, если кого из зверей в лесу встретишь – осторожные они, боязливые. А тебе – память на всю жизнь, природы дар.
– И вообще, – сказал вдруг нахмурившись, – самый страшный зверь – это человек. Человека бойся.
Бабушка – тоже человек. Бабушку бояться не нужно. Много их ходит по карельским лесам. Кто ягоды собирает, кто – грибы. Некоторые собирают птичьи перья. Видел сам, думал – зачем. В подушку там или куда. Но это сколько по лесу выходить нужно. Потом подсказали – колдуют бабки. Могут такую порчу навести – года не прожить. А могут ребенку жизнь легкой сделать, как перо. Недаром говорят, что даже цыганки карельских бабушек боятся.
Но мне другая история нравится. Опять же Коля рассказал. Была у него бабушка, его собственная, девяноста лет. Как-то зимой собралась она и пошла в лес по дрова. Срубила девять осин. Небольшеньких, но приличных. Сучья не обрубила – устала очень, на завтра оставила. По дороге домой зашла к племяннице, чаю попить. Та чай наливает, калитки на стол ставит, а сама все охает – тут болит да здесь жмет.
– Маня, а тебе сколько лет-то? – спрашивает бабушка.
– Да семьдесят уже!
– Так вот, запомни, Маня: семьдесятПо берегам озера – три заброшенные деревни. Даже не деревни – пустоши. В одной стена дома еще стоит, да в другой – половина. А как представишь – как здесь раньше люди жили. Озеро – красивейшее. Вода – чистая. Воздух – молоко парное, а не воздух. Рыба, зверь – пища не чета нынешней, химической. Один квас репной чего стоил!
Я сам не пробовал, Колина жена, Таня, рассказывала. Репа хорошо раньше родила. Сеяли ее на горелых делянах, землю поскребут немного, даже не вскапывают, а потом – урожай богатый. Репу чистили, резали, сушили в русской печке. Потом, по надобности, замачивали, бродила она с сухарями да сахаром, а может и без. Рецепт утрачен. Осталась память о вкусе. Но как Таня говорит – вкуснее не было напитка. И в жару, и в холод, и в веселье, и в горе. Хочу репного квасу!!!
В каждой деревне были часовни. Да и в лесу скиты стояли. И старого обряда люди были, и нового. Куда все делось, куда ушло? Вот только Коля рассказывал – ничего от часовни нельзя брать – грех. Кто в Ёршнаволоке колокола с церкви снимал – всех на войне поубивало. А позже один с лесной часовни дверь забрал да в хлев себе повесил. И сам через полгода повесился…
А колокол один, рассказывают, упал с колокольни и покатился под горку. Покатился-покатился, и в воду. А там глубина сразу. Искали долго его потом, ныряли. Но так найти не смогли. И лежит он теперь где-то глубоко-глубоко. И звенит тихонько от водяных струй. И звон этот тоже – в голосе внутренних озер…Помимо рыбы, птицы и зверья, богатство местных лесов – грибы. Правда, деревенские их не сильно жалуют. Есть они, нет – не особо огорчаются. Ягоды для них гораздо важнее. Их и продать можно хорошо, если излишек. Нам же, городским, подавай грибов. Вроде и пользы от них особой нет, одно баловство, но мы уже привыкли – ощущения превыше пользы. Потому что уж очень вкусно – маринованный боровик да под водочку, а супчик из сушеных подосиновиков – перед ней. И опять же – красота и азарт. Недаром собирание грибов тихой охотой кличут.
Они хороши любые – лисички, волнушки, подберезовики, подосиновики, грузди. Но лучше всех, конечно, белый гриб. Найти его – счастье искателя! Что-то есть невыразимое во всем его облике, в плотности ножки, коричневости шляпки, во всей гармоничной надежности очертаний – что заставляет учащенно биться сердце встретившего его на лесной дорожке. Их редко бывает много, обычно найдешь несколько штук посреди пестрой грибной братвы – и уже рад этому. Так всегда было у меня, пока я не построил дом в деревне, на берегу внутренних озер. Пять лет деревенские берегли от меня свою тайну. Даже Коля молчал плененным, но гордым партизаном. И только через долгие эти годы ткнул как-то пальцем в неприметную дорожку, что среди густых кустов тихонько сворачивает с асфальта. И я на свой страх пустился в путь по ней.
Хорошо, когда есть у тебя хорошая лесная машина. Она, с большими колесами и мощным мотором, – твой друг и помощник в рыбалках твоих и походах. Она очень помогает тебе, и ты любишь и любуешься ею за это. Потому что во многих местах не побывал бы, многих красот не увидел, не будь ее у тебя.
Так и здесь – сначала достаточно ровная и сухая, дорожка вдруг стремительно и круто вздернулась прямо в небо, взъерошилась большими камнями. Тяжело урча, переваливаясь с боку на бок, словно настойчивая черепаха, машина медленно взобралась на высокую сопку. Сразу за вершиной ее дорога так же резко ухнула вниз, в болото, где стала вдруг огромной лесной лужей с непонятной глубиной и замшелыми берегами. Машина с опаской переползла и через лужу. Потом был еще подъем, покруче первого. Затем – снова вниз, но уже по сухому сыпучему песку. И вот – последняя сопка, и взору вдруг открылись огромные дали болот. Лес изменился по волшебному мановению, исчезли осины и березы, и весь склон горы устроился высокими корабельными соснами. В порывах небольшого ветерка медленно качали они своими гордыми зелеными головами, и сквозь их нечастые ряды было видно, как далеко внизу, на многие километры, простирается безбрежие болот, а где-то совсем вдалеке мелькает веселой синевой еще одно озеро из ожерелья внутренних озер.
Перестояв, перетерпев несколько минут эту дух захватившую красоту, я медленно спустился по песчаной, желтой и сказочной, дороге с горы, прямо к самому краю болот. Остановил машину и вышел. Хлопнул дверью и вздрогнул от громкого хлопанья крыльев. Совсем рядом взлетели с земли четыре огромных и черных глухаря. В свежих лучах поднимающегося солнца, сквозь еле уловимую взглядом дымку утреннего тумана они медленно и тяжело полетели вдоль кромки соснового леса, к далекому солнцу.
А я принялся собирать грибы. Вернее, сначала я стал их искать. И по печальному опыту приготовился к долгому хождению по лесу. Оно не утомляет, нет. Оно само по себе удовольствие. Идешь, дышишь чистейшим воздухом, густым, пряным, вкусным, как родниковая вода после парилки. Глаза отдыхают на сочной зелени листвы и хвои. Красные стволы сосен стоят как путеводные столбы – от одного к другому, замечая дорогу. Пружинистый мох тренирует ослабшие от городской жизни ноги. Ты идешь по лесу и чувствуешь, как наполняешься новыми силами от родной природы. Все это звучало бы слишком высокопарно, если бы с возрастом не начинал понимать – правда. Даже истина в одной из последних инстанций – ничто так не помогает человеку, не прибавляет душевных и физических сил, не лечит душу красотой, – как общение с близкой природой. Мать она наша, мать, несмотря на достижения химии. И как пришли, произошли от нее, так и уйдем в нее же. Каждый лично…
Грибы, к моему удивлению, стали попадаться сразу же. Да не простые – истинные красавцы-боровики. Не успел я и десяти метров отойти от дороги, как сразу встретил большую семью. Стояли они, то тесно прижавшись друг к другу, то немного поодаль – но все кряжистые, крепкие, словно упрямые, тренированные солдаты. К ногам их жались маленькие детки. Веселые подростки разбежались и играли со мной в прятки. Иногда я несколько раз проходил по одному и тому же месту, прежде чем высмотреть маленькое бурое пятнышко среди мха, которое на поверку оказывалось краем шляпки подросшего уже наглеца. Длинные ноги свои, которым зачастую мало было охвата мужской ладони, они тоже прятали во мху, и приходилось глубоко погружать руки в тревожную и влажную прохладу. Так и казалось, что вот-вот кто-нибудь хватит зубастым ртом за руку неутомимого пришлеца, но до поры обходилось.
За полчаса я набрал два больших, пятнадцатилитровых, ведра отборных боровиков. Дальше пошли подосиновики, но я уже относился к ним снисходительно, несмотря на броскую их красоту. Прочие же грибы вообще обходил стороной.
Приятная тяжесть, истома образовалась в ногах и плечах. Я никуда не торопился. Ходил по лесу, как по парку, любовался им и собирал чудесные грибы. Даже комары не очень мешали – махнешь раз-другой рукой, и стая их развеется на время. Да в азарте и отмахиваться порой забываешь.
Я давно заметил – комары, мухи, прочие кровососущие, которых так боятся не привыкшие к нашим лесам столичные гости, – изрядные психологи. Чуть приедешь на новое место, лес ли, болото, выйдешь из машины – они огромной ревущей, жужжащей, свистящей тучей накинутся на тебя с криками и улюлюканьем. Им кажется, и часто обоснованно, что ты впадешь в ужас от их дикой злости, что в панике разденешься догола и побежишь по лесу, все сметая на своем пути. Вот тогда они и насытятся вдоволь тобой, не смеющим сопротивляться. Такова природа всякого страха и расчет тех, кто пытается управлять. А если спокойно – отмахнулся, срезал веточку с дерева, при полном оголтении – брызнул пару раз на лицо и шею репеллентом – глядишь – уж нету никого. Все куда-то разлетелись по своим делам, лишь десяток самых отважных, не боящихся быть прихлопнутыми мозолистой рукой, продолжают виться рядом, без всякой надежды на успех. Поневоле пожалеешь их – голодные, да еще и размножаться нужно.И вот иду я по тропинке обратно к машине, рассуждаю о насекомых. А прямо рядом с ней еще один красавец гриб стоит. Чуть припрятался за пеньком, но размером и статью солидный – грех не заметить. А я помню же – вот здесь я стоял, рядом, здесь еще мох ворошил – вон и следы остались. Как пропустил, непонятно. Прячутся они, будто живые и смышленые. Потому и радость такая, когда все-таки найдешь.
А он стоит, подбоченился – раз уж на глаза попался – чего теперь теряться. Теперь всю молодецкую стать показать нужно, очень это по-русски – назвался груздем, полезай в кузов. Да понаряднее полезай, с подвывертом, чтоб запомниться. Вот и мой новый знакомец – шляпа набекрень, нога изогнута, весь подбоченился – словно ухмыляется насмешливо, молодой лесной хулиган. А корень глубоко под пенек уходит, там – то ли нора, то ли просто расщелина. Вот я, страх от радости потеряв, туда руку и сунул. Было, правда, какое-то сомнение зябкое в душе, но уж азарт пересилил. Но ничего, обхватил корень ладонью да и вывернул с усилием и хрустом. Достал на поверхность, дух перевел – вроде без эксцессов обошлось. Стал чистить ножку ножом, от земли налипшей освобождать, а сам шагнул шаг в сторону – туда, где подо мхом нора и проходила. И наступил на змею…
Всегда это самое страшное – представить, как наступаешь на змею. Она ведь только в этом случае и кусает в основном. Потому всегда в резиновых сапогах ходишь. Чтобы не дай бог. Я и тут в резине был. Но и сквозь нее почувствовал всеми вдруг обострившимися чувствами, как она забилась под подошвой. Я всегда думал, что она извиваться начнет, скручиваться кольцами и кусать беспрестанно. Нет, забилась, как рыба, вытащенная на берег, мелкими такими судорогами, конвульсиями. И кусать никого не собиралась – ей бы лишь ускользнуть обратно в спасительную нору, вырваться, жизнь спасти.
Это я потом уже все понял. А тогда прыгнул в сторону метра на два, не выпустив, впрочем, гриб из рук. Прыгнул и чуть не стал мужчиной от ужаса во второй раз в жизни. Очень сильное чувство!
А Коля змей совсем не боится, спокойно ходит по лесу, по своей земле как посуху. И медведей не боится, брал их пару десятков. А что еще меня удивляет в этом грубом деревенском мужчине – пойдем с ним на рыбалку, так по дороге букетик ландышей наберет и домой потом жене несет…